"... С
ее горячей жизнью боевой.
Я об одном прошу, моя желанная,
Запомни номер части войсковой".
Я об одном прошу, моя желанная,
Запомни номер части войсковой".
45 лет назад в СССР на шариковые ручки шли порой и иголки дикобраза:
"Жизнь Советских Вооруженных Сил
Всегда интересно: как там — за порогом, за околицей, за горизонтом... А здесь —граница. По обе ее стороны — два столба, две вышки, два жизненных уклада. Что же там?
Глинобитный городок без крыш, без окон. На желтой от зноя улице ветер скручивает в жгуты пыль и мусор. Женщина в чадре торопит ослика. На лобастом взгорке пахарь налегает на чапиги. И он, и бык лоснятся от пота. Соха выворачивает камни, и сынишка, тужась, сносит их к близкой меже.
Младший сержант Жерновой что-то помечает в журнале наблюдений и говорит:
— А у них, заметьте, и трава не такая зеленая...
На той стороне безводье,травяная сушь. Весна приходит туда месяцем позже, чем в долину, приносит густые тучи. Ветер нагоняет их на скалы, но они роняют на землю не дождь, а только... тени — пегие и рваные. "Дождь,— сказал мне начальник заставы Виктор Парахин,— он словно нарушитель — его немедленно задерживают".
— Как? — полюбопытствовал я. Лейтенант заулыбался:
— Всеми подручными средствами — от ведра до корыта...
Заставу поит родник. Он выбивается из-под валуна светлой и тоненькой, с карандашик, струйкой — за ночь бидоны наполняются до краев.
Зимою за глиняной оградой заставы воют шакалы, тявкают лисы. Однажды во двор залетел даже гриф, прозванный солдатами Гришкой. Он тотчас сдружился с кухонной командой, и та дружба отнюдь не была бескорыстной. Гриф со своих небесных высот первым замечал на горном серпантине заставский рефрижератор, планировал к поварам, что-то сипло кричал и хлопал крыльями. За добрую и досрочную весть ему полагался кусок мяса.
Весною долина красна от тюльпанов, наливается зеленью арча, для которой скала не скала и круча не круча. Сейчас — весна. На вольном воздухе резвятся офицерские дети. Самый младший, Витька, показал свои покрасневшие плечики и сообщил мне о самом первом открытии: у солнца, сказал он, загарная краска.
Застава какая-то тихая, с рассветными петухами. Идиллия, думал я, разве что без пастушьей свирели... Но заполночь вдруг взвыла сирена, загремел динамик, и пока я соображал, что да как, застава грохнула сапогами, клацнула оружием, огласилась приглушенным лаем собак, рвущихся с поводка, и двор опустел. Посвистывал в антеннах ветер, небо было слепым и низким. Сразу за дувалом лежал неведомый мир, заполненный ночными шорохами.
Поиск завершился часа через три, еще до петушьего крика. Замполит Гельды Аманов протянул мне пучок полосатых иголок:
— На шариковые ручки сгодятся...
Это дикобраз, перебегая границу, оставил часть своего наряда.
Других следов на участке не оказалось. На обратном пути рядовой Касымов вроде бы равнодушно спросил замполита:
— Так что же, товарищ лейтенант, все два года ежей ловить будем?..
Ответ волновал не одного Джуру, и Аманов не мог промолчать.
— Здесь — граница,— сказал он,— а не кино. Нарушителей каждый день, учтите, не будет. Но к встрече их мы должны быть всегда готовыми.
До подъема оставалось еще два часа, и застава опять дружно заснула, и снова миром овладела тишина. Уже не верилось, что только что была тревога, а у ребят состоялся нежданный десятикилометровый кросс.
Гельды, молодой лейтенант, первый в роду кадровый военный, но пограничник — не первый. Его дед Аман, Герой Социалистического Труда, в молодые годы дрался с басмачами. Отец Ата, колхозный пасечник, на войне по малолетству не был, но носит орден Красной Звезды — за доблесть на границе. И когда молодой Гельды ездит в родное село на побывку, старшие требуют отчет. Что рассказать отцу, на счету которого с полсотни задержанных контрабандистов?
Дома Аманов сказал отцу, что застава ему, увы, выдалась тихая. Отец покачал головой:
— Когда тихая, хорошо! Тихая, значит, сильная...
Верно сказал. Сильной заставу делают люди. Днем в ленинской комнате я с интересом наблюдал, как рядовой Фасоля, он же редактор "Боевого листка", писал заметку.
В заметке говорилось, что на заставе есть тропы — Ковешникова и Куропаткина. Эти люди оставили свой след на земле. Как важно, рассуждал солдат на том листке, оставить свой добрый след. И это может каждый...
Когда мы с начальником заставы Парахиным вышли во двор, он сказал:
— Верно Фасоля заметил... След на земле — для одних тревога, для других — память.
...Не здесь, на другой заставе, что неподалеку, уходили на дальнюю точку пограничники. Уже подтаяли снега, и солнце палило даже из-за облаков. Солдаты крепили к поясу фляжки с водой. Они шли к Карагачу, так звался пост. Лет тридцать назад один пограничник, рядовой, имя которого забылось, приторочил к спине рядом с винтовкой саженец и унес его в самые недоступные горы, где ветер до блеска выскоблил камни, а мох зеленел лишь в расселинах. Возможно, он был поэтом, возможно, хотел оставить память о себе на этой суровой земле.
"Ребята, —сказал он, уезжая с границы,—если дорога вам солдатская дружба, делитесь с моим карагачом водой из фляжки. Взрастите его, ребята..."
Забылось имя того солдата, забылась и дата. Карагач вымахал в дерево, его облюбовали птицы. Он уже не нуждался в поливе, но воду к нему по-прежнему носили, потому что нет на земле обета крепче, чем солдатское слово...
—Традиция движет границу, —сказал мне лейтенант Парахин.
Он молод, но успел многое. Окончил музыкальное училище, заведовал Домом культуры в Черкасской области, потом поступил на факультет физвоспитания. Но тут выдалась служба на Южной границе, она-то и определила его биографию. После срочной службы Виктор отнес документы в пограничное училище. Получив диплом, попросился в "свои" края: где труднее, где суровее природа, решил он, тем для молодого пограничника лучше.
Я спросил Парахина, трудно ли ему в 27 лет быть "отцом солдатам". Он посмеялся. Специалист, считает он, тот, кто знает чужие ошибки и умеет их избегать. Тем более, что сам он, недавний солдат, себя, вчерашнего, во многих ребятах узнает.
—У нас на границе тоже есть понятие эффективности и качества. Вчера вот письмо получил. Порадовался ему, как награде. Парень у нас был —не соскучишься. Пишет теперь, что после демобилизации неделю с друзьями "отмечал" возвращение на былую орбиту. А на восьмой день, вдруг задумался: друзья ли они ему?.. Пошел на завод, определился в бригаду монтажников. "Будто на родную заставу вернулся... видели бы вы моих новых друзей. Ребята блеск!.." Новый, настоящий блеск в людях парень заметил, как за него не порадоваться...
Лейтенант верил, что рано или поздно такое письмо придет. Он сделал этот вывод в одну из тревог, когда вся граница несколько дней была на ногах — ловили нарушителя, и собака Инга избила в кровь лапы. И тот ершистый парень первым взял обессилевшее животное на руки и понес, а на привале поил из своей фляжки. В решительный момент именно Инга учуяла врага...
Повар Досмурад принес нам чай, у которого почему-то был запах мяты, тмина, гвоздики и еще чего-то незнакомого.
—Горный чай,—сказал начальник заставы,—наш фирменный. Нигде, кроме как в нашем доме...
Мы пили этот чудо чай, приятно бодрящий, а во двор затекала тягучая, как лава, темнота. Здесь, на высоте, она особенная. Стремительная и густая. На заставе звучала музыка. У пограничников был свободный от работы и учебы час - час перед отбоем. Ансамбль "Ансельма" —по имени местного отрога —репетировал "Катюшу".
Здесь же, в углу двора, женщины, офицерские жены, разбивали виноградник, первый в этих горах. Чубуков было много, и я спросил: зачем столько? Фельдшер Мая, жена лейтенанта Гельды, пожала плечами: "Семья-то большая..." У Амановых на границе родилась девочка Гульджан —"дорогой цветок". Она была у них первенькой, но, говоря о семье, Мая, конечно, имела в виду всю заставу.
А застава пела "Катюшу". Песню слышала, понятно, и та сторона.
Всегда интересно, как там — за порогом, за околицей, за горизонтом...
В. Летов,
соб. корр. "Известий".
Южная граница".
Комментариев нет:
Отправить комментарий