"Тыщи — в кубышку, товар — в камыш..."

"… Ну, а души-то не утаишь!"

65 лет назад в СССР забывали указания и разбазаривали лучшие товары и продукты нерадивые руководители потребительской кооперации:

«Как «торгуют» катангские кооперативы

В работе Катангского райпотребсоюза имеются крупные недостатки. Они выражаются, прежде всего, в том, что в район плохо завозятся нужные товары и  продукты, посуда и одежда. Сюда не привозят колбасные и кондитерские изделия, сухофрукты и наиболее нужные промышленные товары.

Поставщиком товаров в Катангу является Иркутский облпотребсоюз и его Северная база. Они должны были производить отгрузку товаров согласно плану заказчика, но делается она по разнорядкам поставщика. Облпотребсоюз забывает указание Центросоюза о том, что теперь нельзя получать товары по разнарядкам, их надо покупать, отбирать самим, брать не то, что дают, а то, что нужно.

Руководители Катангского райпотребсоюза в прошлом году разбазарили лучшие товары и продукты, предназначенные для района, продав их не в районе, а в Киренске, через свою Чечуйскую базу. Так, был продан сахар в количестве 6156 килограммов, кондитерские изделия – 3409 килограммов, хлопчатобумажные ткани – 5857 метров, 65 пар валенок и многое другое.

Отдельные работники сельпо занимаются самоснабжением. Так, в Ербогаченском сельпо кое-какие товары продаются только «своим» людям. Это имело, например,  место с валенками в декабре прошлого года.

В результате преступной беспечности руководителей райпотребсоюза при подборе работников торговли в потребкооперацию проникают жулики, проходимцы, расхитители кооперативной собственности. Например, в Токминском сельпо в течение ряда лет растрачено 120.000 рублей кооперативных средств. В 1950 году сумма растрат по Катангскому райпотребсоюзу достигла 239.148 рублей.

Взысканию с виновных растраченных сумм судебно-следственные органы не уделяют необходимого внимания. За 1950 год взыскано только 27.366 рублей.
В работе потребительской кооперации Катанги необходимо навести строгий порядок.

И. Чонский».

("Восточно-Сибирская правда", 1951, № 48 (27, февраль), с. 3).

"Зреют колосья на нивах планеты…"

"...Мы – коммунисты – просты и тверды,

Совесть и честь всего белого света,
Передовые грядущей страды".

65 лет назад культурный обмен между братскими культурами шёл как по маслу:
"В один из декабрьских дней…
Петер Випп|
…
 Западный Берлин
Это было в один из декабрьских дней 1950 года, когда плотно закрылась тяжёлая, окованная железом дверь. Ещё раз загремели ключи, а потом стало слышно, как удалялись затихающие шаги надзирателя.
Бернгард Шварц закрыл глаза и зажал уши. Эта тишина кричала. Она кричала так громко, что, казалось, звуки впивались в голову, причиняя невыносимую боль.
Три месяца! Это значит девяносто дней. Это тюрьма.
А ему было только шестнадцать лет...
Три месяца, Бернгард Шварц! Три месяца четыре шага вдоль и три поперёк. А дальше некуда. Конец. Серая стена. Наверху, под самым потолком, - маленькое окошко, прикрытое навесом так, чтобы свет проникал только сверху. Решётка. Откидная кровать, табуретка. Это тюрьма. Три месяца, Бернгард Шварц.
Бернгард Шварц подскочил на табуретке и стиснул руки коленями.
«Что же я сделал? - думал он. - Что я совершил такое? Собирал подписи под Стокгольмским воззванием? Подписи за мир. И это называется преступлением? Прокурор и судья утверждали, что это - преступление. И за это три месяца?..»
Он плотно сомкнул глаза, закрыл ладонями уши, чтобы не слышать тишины. Но мысли прогнать не удавалось. Они приходили и мучили его, унылые, малодушные мысли.
Юноша прикусил губу. Только не сдаваться, только не трусить! На долю других выпадали более тяжёлые, более страшные испытания. На долю других... Один из них, тот, кого он беспредельно уважал, кого он любил так, как любят своего отца. Он вспомнил картину, которую видел недавно в одном журнале. Теперь она снова встала перед ним, живая и ощутимая. Суровые лица солдат с длинными винтовками, толпа любопытных зевак, а в центре скорбное шествие - бородатые, с проваленными щеками арестанты. Узники русского царизма.
Сталин по дороге в ссылку.
Да, Сталин шёл среди заключённых в наброшенном на плечи пиджаке, но в глазах его светилась победа. Победа!
Долго, долго видел перед собой Шварц эту картину. Потом он открыл глаза и улыбнулся. Встал, посмотрел вокруг и снова улыбнулся. Сделал несколько шагов: четыре вдоль, три поперёк. А дальше - некуда. И так три месяца. Но он улыбался. Подошёл к стене, в которой было прорублено окно, и на тускло-серой штукатурке выцарапал ногтем одно слово.
Одно-единственное слово, которое заключает в себе весь мир: Сталин!
*** Хемниц
Это было в один из декабрьских дней 1950 года, когда ученику токаря Отмару Краузе пришлось пережить самый волнующий момент в своей жизни. Это был обычный день, не светлый и не мрачный, немного скучноватый, какими всегда кажутся дни перед рождеством.
Их всех вдруг позвали в большой цех: мастеров, учеников, подмастерьев. И тогда все они увидели чудо наяву. Настоящее чудо, воплощённое в стройном черноволосом человеке, с умным худощавым лицом. Эхо был токарь, каким будет вскоре и Отмар Краузе. Но что за токарь!
- Он живёт уже в 1970 году, - прошептал маленький паренёк Функ и подтолкнул Отмара в бок. - Он выполнил уже четыре пятилетних плана! - И Функ от волнении засопел носом.
Да, перед ними стоял советский токарь Павел Быков. Он орудовал у станка, смеялся, а затем, вставив деталь, пустил станок. В цехе затаили дыхание. Никто не хотел верить этому. Не мог верить, но все видели это своими глазами. Седовласые испытанные мастера были в восторге, а ученики просто оцепенели.
Это было чудо, которое невозможно списать словами. Они видели перед собой человека с чудесными одухотворёнными руками, человека, который стремился в будущее, сжимая года.
Они видели перед собой токаря Павла Быкова.
Отмар Краузе пробрался вперёд. Он видел, как Быков вынул деталь из станка. По цеху прокатился гул. Глаза мальчика впились в черноволосого человека. - Это чудо... - пролепетал Отмар.
Быков улыбнулся, наклонясь вперёд. Ему перевели слова мальчика. Тогда он потрепал Отмара по взлохмаченной голове и стал совсем серьёзным.
- Нет, - сказал он. -Это не чудо. Это... просто у меня есть хороший учитель, паренёк, самый лучший учитель.
- Кто, кто же это?
Быков посмотрел вдаль, поверх голов собравшихся людей.
И не было ни одного человека в этом цехе народного предприятия Германской демократической республики, который бы ему не поверил, не поверил так же горячо, как ученик Отмар Краузе.
- Человек, который подчиняет себе будущее, - Сталин.
Перевели с немецкого М. Зельдович и В. Стреженский".
("Смена", 1951, № 4 (февраль), с. 17-18).

"Художник нам изобразил..." - 285

"На безысходные обманы душа напрасно понеслась..."

"...И взоры дев, и рестораны

Погаснут все в урочный час".
 

45 лет назад до потери сознания лупили бывших советских граждан сионисты:
«Обманутые рассказывают
Вена, 27 февраля. Корр. ТАСС В. Шахов передает:
Здесь на пресс-конференции, организованной газетой «Фольксштимме», выступили представители группы бывших советских граждан еврейской национальности, которые в силу различных причин выехали в Израиль, а затем, разочаровавшись царящими там порядками, покинули Израиль. В настоящее время они находятся в Вене, ожидая разрешения на возвращение в Советский Союз.
Выступая перед журналистами, представители группы – муж, жена и сын Кабаковы, В. Д. Мостовая и Я. Г. Либгот рассказали о трудностях и страданиях, пережитых ими в Израиле.
Либгот, в частности, рассказал, что он был избит сионистами до потери сознания за обращение в финское консульство с просьбой оказать содействие в возвращении в Советский Союз. Он не мог найти работу, не имел жилья, ночевал в старых ящиках из-под товаров. Израильские власти не хотели выпускать Либгота из Израиля, так как он числился военнообязанным.
Мостовая сообщила, что ее заманили в Израиль обманом, посредством писем, написанных якобы ее сестрой. Сын Кабаковых Давид подвергся истязанию сионистских фанатиков за проявленные им чувства симпатии к Советскому Союзу.
Все выступившие на пресс-конференции подчеркнули, что их единственное желание – по возможности скорее вернуться в Советский Союз – на свою настоящую родину»
("Восточно-Сибирская правда", 1971, № 51 (28, февраль), с. 4).

"Здесь ночью темной и беззвездной слова бедны, шаги глухи...

"… Сам царь Иван Васильич Грозный

Пришел замаливать грехи".

  

70 лет назад руководящие товарищи пытались подсадить советских людей на садо-мазо:
 «Театр

«Великий Государь»

В областном драматическом театре идет историческая трагедия В. Соловьева «Великий Государь» - спектакль о последних годах царствования Ивана Грозного.
В своей пьесе Вл. Соловьев полно и ярко раскрывает царя Ивана Грозного, который во имя Родины, во имя воссоединения Руси великой и державной, не щадил своего царского имени, порой шел по жестокому и кровавому пути. Да, он казнил на плахе не одного боярина. В его синодике вписаны имена князя Серебряного, Старицкого, Репнина, Морозова, Пронского, Салтыкова, Ростовских. Но это были враги Руси и другого конца судьба им не могла начертать.

Иван Грозный всю жизнь находился между двумя огнями – внешними вранами и боярами. Последние были, пожалуй, опасней, ибо враг в одежде друга хуже открытого врага, он вхож даже в столовую. Сколько раз Грозный  был обманут своими боярами, сколько раз они предавали его в самые тяжелые минуты жизни! И все-таки он более 30 лет правил Русью, крепко держал царский скипетр.

Роль царя Ивана Васильевича Грозного исполняет артист Е. И. Зарин. Ведет свою роль артист с подкупающей искренностью. Он сумел показать Грозного – Великого Государя, Грозного – мужа, Грозного – отца.

Большое впечатление оставляет пятая картина (вторая сцена).

Престольная палата. По просьбе царя боярин Сицкий вводит чернеца – смутьяна. Грозный пристально смотрит на инока, который гордо стоит не отдавая поклона.

- Ты это что ж? Не хочешь и поклона

Мне, государю твоему, отдать?

Чернец спокойно отвечает:

- В дни твоего правления над нами,

Всея Руси великий государь

Не ты, а – плаха! И перед нею вскоре

Я голову, как надо, преклоню.

Долго говорит чернец.

... Бессмысленность, жестокость и злодейство –

Вот три кита правленья !

... Но будешь проклят ты! Из рода в род потомки

Тебя своим презреньем заклеймят.

Спокойно слушает царь страшное обвинение беглого инока. В эти минуты Грозный – Зарин особенно хорош. В его молчании ощущается величие, чувствуется, что у него зреют мудрые мысли, что он сейчас повергнет и гордого инока, и бояр, которые молча восхищались дерзостью чернеца. И он поверг. Жалкий и ничтожный чернец в короне царя! Он не смог проносить ее и часа.

Смеется зал. И вот в этом смехе – справедливый приговор народа чернецу. Прошло 300 с лишним лет с тех пор, как правил Русью Грозный,  но его дела не померкли, русский народ умеет ценить заслуги своих предков, бережно хранит их дела в арсенале отечественной истории.

Тепло и лирично ведет свою роль артист Зарин в третьей сцене из шестой картины. Здесь зритель видит не Великого Государя, не ритора мудрой словесности, не справедливого и государственного судью, а нежного мужа. Он пришел в покои молодой царицы Марии отдохнуть от «тяжелой шапки Мономаха». Он такой же смертный, как и все. В забаву молодой жены способен поиграть даже в жмурки.

Сильна и незабываема десятая картина.

Действие происходит в часовне. Ночь. Гроб с телом царевича Ивана. Горят свечи. У гроба Иван Грозный. Он мучается страшными муками. Его терзает совесть отца: он убил своего любимого и дорогого сына, и не только сына, но и верного наследника престола.

«... Как жадный муравей,

Все, что ни видит, тащит в муравейник –

И хвою павшую, и хлебное зерно,

Свой собирая дом по-малу до велика,-

Вот так и я за 30 лет

Из малых царств и неприметных княжеств

Державу русскую воздвиг!

А ныне передам кому свою державу?

Иван! Кому? Кто соберет плоды

Моих трудов и помыслов великих?

                в смятении спрашивает Грозный.

Он убил сына ненамеренно, в пылу гнева, в минуту горестного отчаяния, в минуту больших неудач. Он не оправдывает себя. Нет. Он признает свою вину.

«Повинен я перед тобой, Иван.

Перед собой, перед богом, перед каждым

Честным селянином, живущим на Руси».

Похвалы заслуживают все, кто занят в этом спектакле. Как всегда приятное впечатление оставляет артист А. А. Лыткин. ... Он – Борис Годунов, умный, хитрый, смелый, в меру угодлив. Его обхитрить не может даже Василий Шуйский. Поэтому не удивительно, что он правая рука государя.

Хороши бояре. Особенно запоминается пятая сцена из третьей картины. Нельзя забыть чернеца (артист Г. И. Алабин). Обаятельна царица Мария Нагая (артистка А. И. Бабарыкина). В меру смешной по-своему порядочный и «себе на уме» монах Акакий (артист В. С. Степанов).

Большое впечатление у зрителя оставляет художественное оформление главного художника театра А. М. Пуртова.

Спектакль «Великий Государь» - хороший спектакль. Безусловно здесь сказалась опытная рука постановщика, заслуженного деятеля искусств, орденоносца Е. И. Мительмана. Его режиссерский замысел проходит лейт-мотивом во всей постановке. Он ощущается во всем – и в звоне колоколов, и в сложном раскрытии образа Великого Государя. Неменьшая заслуга и постановщика – и всего коллектива театра еще и в том, что пьеса готовилась меньше месяца, это слишком маленький срок и нужно было много работать всем, чтобы создать этот полноценный спектакль.

Е. Иванова».

("Советский Сахалин", 1946, № 41 (26, февраль), с. 2).

"У самой границы, в секрете, я зоркую службу несу..."

"...За каждый пригорок в ответе,

За каждую елку в лесу".

45 лет назад на советских границах всё было быстротечно: 

 «Замполит.

На границе все быстротечно. Еще недавно, всего лишь минуту назад, большой и сложный организм воинской части жил в ритме, который можно было бы назвать напряженно-спокойным. А спустя считанные мгновения после звонка с заставы, известившего штаб, что нарушена государственная граница, этот ритм стал совершенно другим. Словно стоял на пути под парами паровоз и вдруг, послушный опытной руке, стремительно, набирая скорость, ринулся вперед...

— У нас «гость», — сообщили с Порогов, куда мы собирались лететь. — Ведем преследование.

— Это уже второй «гость» на Порогах, — сказал командир части, задумчиво глядя на большую, во всю стену, карту. — И все здесь, на одном участке. Сейчас нарушитель из Лесной щели переметнулся в Глухую, пытается выскользнуть из западни, в которой очутился, и проскочить обратно к границе. По пятам его преследует наряд, а группа, поднятая по тревоге, перекрывает вероятные пути отхода...

— Крепенькое испытание выпало для Грачева, — заметил начальник политотдела. — Всего месяц, как из училища. Начальник заставы ушел в отпуск, он как замполит остался вместо него.

— Это что, тот лейтенант, к которому недавно приезжали мать и невеста? — спросил командир. — Славная у него старушка, добрая. Да и девушка — прелесть. На заочный, слышал, переводится?

— Точно, — подтвердил начальник политотдела. — Будет кончать институт заочно.

— А как у Грачева с квартирой?

— Свадьба у него скоро. К этому времени что-нибудь найдем.

— Для молодого офицера, а для молодой семьи тем более много значат первые шаги на новом месте. А Грачев... — Командир расхаживал вдоль карты, и по тому, как он искоса поглядывал на красный кружок, обозначавший Каменные Пороги, было заметно, что, говоря о жилищных делах молодого офицера, он думает о событиях на границе. — Грачев — офицер, на мой взгляд, серьезный, коммунист. Правда, я еще толком не успел к нему приглядеться, но есть в нем что-то. С изюминкой вроде человек... Где-то он, интересно, сейчас? Успел ли перекрыть выход из Глухой?

Подполковник Девяткин как человек, хорошо знающий «свои» кадры, тоже был неплохого мнения о молодом замполите.

— Совсем горяченький! Едва-едва с училищного пылу-жару. — Но цепкий, в деле хваткий. Парень искренний, славный. «На Пороги, — спрашиваю его, — поедете? Там хорошо — скалы, архары, медведи...» А он мне: «Я, товарищ подполковник, с детства люблю животных». И улыбается. Я принимаю вызов и говорю: «Рад, что у них появился такой симпатичный защитник, а то охотников нынче развелось больше, чем зверей». «М-да, — посерьезнев, отвечает он мне. — Только бы, товарищ подполковник, там, на Порогах, понравилось маме и Галке». «Галка — это кто, жена?» «Никак нет, пока невеста». И ушел. Завтра чуть свет ему надо было отправляться на учения. Утром иду вдоль бронетранспортеров: офицеры окружили новичка и что-то с серьезным видом ему втолковывают. Догадываюсь: разыгрывают. Прислушался, так и есть — «пужают!» Пороги-де — это такой гиблый медвежий угол, где солдаты не столько службу несут, сколько срываемую ветром крышу на заставе приколачивают и от летающих в воздухе камней прячутся... «Неужели и вправду так?» — уточняет он у меня. Ведь я же благословлял его на Пороги!

«Эх, — подумал, — молодо-зелено. Если поверил, то считай, что один — ноль в их пользу». «Ладно, — говорит, — я отыграюсь». Не знаю, отыгрался он или нет, но на третий день услышал приятную новость: лейтенант Грачев здорово отличился на учениях и от начальника Главного управления пограничных войск получил благодарность. А спустя две недели после того, как он заставу принял, вторая хорошая весть: люди Грачева опасного нарушителя задержали.

...Круто набирая высоту, вертолет все выше и выше забирается в небо, в безоблачную синь. Курс — на Каменные Пороги.

Внизу стелется ровная степь, местами разукрашенная чахлыми кустиками и блекло-зелеными травяными лужайками. Внезапно справа, со стороны горных кряжей, потянулось гигантское — другое слово было бы неточным — русло почти пересохшей реки, которая сейчас, в сушь, извивалась по глубокому, каменистому ложу худосочной змейкой. Но немного воображения, и можно представить, каков этот ручеек в половодье. По такому руслу, наверное, прошли бы и пароходы!

Не успели насмотреться на степь, взгляду открылись необозримые даже с поднебесья дали предгорного озера-моря. Тень вертолета сказочной ладьей заскользила по водной лазури, на которой темные пятна облаков выглядели, как проступающие из воды острова.

Но ничто — ни разомлевшая от зноя степь, ни экзотические переливы озерных красок — не могло отвлечь от мыслей о событиях на Порогах: о нарушителе, который скрылся в ущелье и пытается проскочить к границе, о людях Грачева, которые ведут погоню, стремясь сорвать замысел врага…

Озеро оборвалось так же неожиданно, как и началось. Натужно ревя, вертолет взмыл еще круче и пошел отсчитывать горные пики. На вершину набегала вершина, ущелье сменялось ущельем, за перевалом открывался перевал. Так и в жизни: человек поднимается вверх, в гору, достигает перевала и с удивлением замечает, что это лишь очередной рубеж, который ему суждено преодолеть, а за ним, за этим покоренным перевалом, возвышается новый, более далекий и трудный. Нелегко, очень нелегко идти к нему, но идти надо — уж так устроен мир. И не будь на нашем пути этих условных вершин-перевалов, жизнь, вероятно, очень скоро стала бы серой и неинтересной и в конечном итоге потеряла бы всякий смысл...

Один хребет, второй, третий — и снова ныряем в туманную завесу. Косыми ударами, сначала нерешительно, потом сильнее и звонче по металлическому телу нашей «стрекозы» хлестнул дождь.

— По-ро-ги! — крикнул капитан Вдовин, командир вертолета. — Такая чертовщина тут всегда: то солнце и дождь с градом в куриное яйцо, то снежная каша и солнце, а то все сразу...

Капитан Вдовин приземлил вертолет мастерски, в центр крошечного пятачка, окаймленного белыми камнями.

— Приехали, можно выходить, — сказал он и первым спрыгнул на зеленый ковер посадочной площадки. — А вон и сам хозяин Порогов. Жив, здоров и невредим. А уж сияет, как новенький гривенник.

Из «газика», лихо подкатившего к каменному бордюру посадочной площадки, не менее лихо выпрыгнул высокий молодой офицер. Одергивая новый китель и поправляя сверкавшую на солнце портупею, он направился к вертолету, неся на смуглом лице застенчиво-добрую, сразу располагавшую к нему улыбку. Как, неужели Грачев? Успел и нарушителя задержать, и на заставу вернуться, и даже нас встретить?

Да, это был он, лейтенант Грачев.

— Сегодня у нас радостный день, — сплошные гости, и все, словно сговорились, к обеду! — здороваясь с нами, пошутил он. — Только-только разместили одного, а уже приходится думать о новых.

И с той же подкупающей улыбкой продолжал:

— Как долетели, без происшествий?

— Отстреливался, сопротивлялся? — спросили мы о нарушителе.

— Нет, к счастью, спектакль прошел тихо, без шумового оформления. Хитрая попалась лиса. Помотал он нас по ущельям порядочно. Сунулся в одну щель — закрыто, кинулся во вторую — та же картина, метнулся к третьей дыре — и там красный свет. Обложили мы его, как зверя.

— А он?

— Я же сказал: хитрая лиса, хотя потом и прикинулся дурачком. Трезво оценил ситуацию, понял, что дело табак, и запросил пардону: так, мол, и так, охотник, заблудился...

При задержании нарушителя отличился наряд младшего сержанта Владимира Гриценко и рядового Геннадия Свалюхина. Действовали они, как говорится, смело и умело. Заметили, доложили на заставу, организовали преследование и загнали его в западню.

Позже, после того как я пожил на заставе, поговорил со многими пограничниками и ближе познакомился с Грачевым, я убедился, что первое впечатление не обмануло меня. Грачев был именно таким, каким предстал перед нами с первой минуты: простым, обаятельным, с юмором. Менялся он лишь тогда, когда непосредственно был занят делами охраны границы. В эти часы он преображался неузнаваемо, становился до суровости серьезным, даже чуть жестковатым, и чувствовалось, характер у человека — кремень.

На учениях, рассказывали солдаты-второгодки, Грачев так прочно и сразу, с первых же суток, вписался в новый для него коллектив, словно был в нем всегда. И тогда же, на учениях, он заявил о себе и как командир и как замполит. Современный бой сложен, ситуация в нем меняется с непостижимой быстротой. Но как ни изменялись условия боя, молодой офицер не спасовал ни разу и ни разу не потерял хладнокровия: вовремя принимал правильные решения и четко ставил задачу подчиненным. Однако и в этих условиях молодой офицер не забывал, что он политический работник.

Новый замполит солдатам понравился — прост и сердечен в обращении, доброжелателен, тактичен.

Там же, на занятиях, он выяснил, что политработа в коллективе хромала на обе ноги, а впереди новое осложнение: сразу после учений секретарь, все члены комсомольского бюро, агитаторы и редактор стенной газеты демобилизуются, и он вообще останется без помощников. Нет, подобная ситуация его не устраивала. Он не должен начинать и не начнет с нуля. Ни в коем случае! Не теряя ни минуты, надо решить «кадровый» вопрос — поговорить с людьми и прикинуть, кому какую дать ношу. Трудно было сделать это во время учений, но все же он сделал. Комсомольское собрание — оно состоялось на второй день по возвращении на заставу — прошло по-деловому. Появилось новое бюро, составлен план работы. А уж вместе с членами бюро он позаботился об агитаторах, редколлегии «молний», совете Ленинской комнаты. Казалось бы, все в порядке, лед тронулся, но Грачев не успокоился, он знал: пускать дела на самотек нельзя, за первым шагом должен последовать второй.

Несколько раз я порывался поговорить с Грачевым о его службе, но все время нам что-то мешало. Забот у него было невпроворот. То «оформлял» нарушителя, то принимал и отправлял наряды, то просматривал свежую «молнию»...

— Я хотел бы встретиться с Гриценко и Свалюхиным, — как-то за обедом сказал я Грачеву. — Где они сейчас?

— Как где? — удивился Грачев. — На границе. Там, на Порогах.

— Разве Пороги не здесь?

— Нет! Пороги там, за Большим перевалом.

— И когда вернутся?

— К вечеру... Если хотите, можете выбрать коня и съездить на Пороги. Это недалеко, километров пятнадцать, не больше. Я вам и отличного провожатого дам.

— Кого же?

— Рядового Александра Стрелова. Дней семь назад на тех же Порогах он вместе с младшим сержантом Вячеславом Шипуновым опасного нарушителя задержал. А про мои дела мы сможем и вечером поговорить, идет?..

Вместе со Стреловым мы отправились в путь. Некоторое время ехали молча, держа направление на открывшуюся вдали седловину Большого перевала. Внезапно косматые тучи, сидевшие на восточных вершинах, стремительно понеслись над холмами, делая их похожими на могучие океанские валы в штормовую погоду. Резко потянуло холодом. Перед мордами лошадей засверкали какие-то блестки. Порой, освещаемые солнцем, они вспыхивали таким торжественным и сказочным сиянием, будто это алмазная пыль. Буйные травы на холмах словно покрылись солью.

Однако снежное представление длилось недолго, минут десять. Тучи пронеслись, ветер улегся, и солнце мгновенно накалило воздух. Холмы «задышали», окутались туманом.

— Тогда день был точь-в-точь, как сегодня, — сказал Стрелов.

— Его мы увидели вон там, в «мешке». — Саша показал рукой вниз на пирамидальные сосны.

Постепенно скалы все ближе и ближе подступали к тропе и вскоре зажали ее в жесткие тиски. Наконец, отвесные каменные стены почти сомкнулись, оставив вверху лишь узенькую голубую ленту. Мы очутились на дне глубокого, сырого, мрачного ущелья. Мешок не мешок, но щель неприятная. Тропа стала крутой, опасной, заметалась большими и малыми зигзагами, запрыгала с одной каменной ступеньки на другую. Пороги. Настоящие пороги!

...Первым увидел нарушителя младший сержант Шипунов, старший наряда. Он был впереди Стрелова и стоял там, где сейчас стоит он, Саша Стрелов. Место здесь для наблюдения удобное. Выступ скалы, как щит, а тропа бежит дальше метров пятьсот, прямо, никуда не сворачивая. Так что стой себе спокойно за громадой камня и просматривай все ущелье до того места, где оно раздваивается на рукава, — Глухую и Лесную щели. Вдруг старший наряда подал Стрелову знак — приблизиться к нему.

— Смотри, — сказал он, — всадник.

Вверх по ущелью, вдоль ручья, на низкорослой лошади поднимался незнакомый им человек. Кто он? По виду то ли чабан, то ли охотник. К седлу приторочен какой-то узел, за спиной — ружье. Но как его занесло сюда? Селений поблизости нет, да и места не для прогулок. Конечно, к встрече с нарушителем они себя готовили, и все же им не верилось, что человек, который спокойно к ним приближался, — враг. «Ты, Саня, — шепнул Стрелову Шипунов, — осторожно поднимись на своем Шкапе на верхнюю тропу и спустись у развилки — на всякий случай перекрой путь к границе».

— Во-он эта тропа, замечаете?

Сколько мы ни всматривались туда, куда была протянута Сашина рука, ничего не увидели. Тропа находилась где-то под самым небом, у скал, над которыми неслись облака. Вероятно, заметить ее мог лишь наметанный глаз...

— Спотыкаются нарушители на Порогах? — спросил я.

— Помогаем спотыкаться, — засмеялся подъехавший к нам Свалюхин и, посерьезнев, сказал: — Вероятно, прощупывают нас, хотят узнать, где и на каком километре мы их остановим. А мы останавливаем их здесь, на первых метрах...

На заставу мы вернулись поздно. Едва расположились на ночлег, явился Грачев. По осунувшемуся лицу и воспаленным глазам было заметно, что он очень устал и держится на ногах лишь колоссальным усилием воли.

— Сумасшедший день! — сказал он, опускаясь на табуретку.

Я предложил ему перенести разговор на завтра, но он протестующе замахал руками. Завтра его ждет столько дел, что вряд ли удастся выкроить несколько свободных минут. Лучше уж поговорить сегодня, благо, разговор наш, должно быть, будет недолгим. Да и, собственно, о чем ему, Грачеву, рассказывать? По существу, он, как замполит, сделал лишь первые шаги.

Трудно ли ему? Если говорить по правде, то, конечно, очень нелегко. С первых дней службы и такой груз на плечах, и столько бурных событий. Спать приходится урывками по два-три часа в сутки. Закроет глаза, а в голове непрерывно стучит морзянкой: «То-ва-рищ лей-те-нант... то-ва-рищ лей-те-нант...» Никогда бы раньше не подумал, что у замполита может быть столько хлопот: и непосредственных, замполитских, и командирских, и хозяйственных, и вообще...

— Застава, — продолжал Грачев, — высокогорная, люди выматываются порядочно, и, чтобы политработа не хромала, в коллективе должен быть особый климат. Ну, как в хорошей и дружной семье, где всем до всего есть дело и где всегда все делится поровну: и радость и горе...

Недавно состоялось собрание личного состава. Горячее было собрание, боевое. Решили к съезду партии сделать заставу отличной, вызвать на соревнование соседей. Соревноваться так соревноваться! Соседи вызов приняли и тоже пересмотрели свои предсъездовские обязательства... Что еще? Вроде все. Да, Галка письмо прислала, пишет, что с переводом на заочное отделение все уже утрясла и скоро приедет. Интересно, понравится здесь Галке или нет? Вообще-то должно понравиться: горы, леса, архары..."

("Смена", 1971, № 3 (февраль), с. 16-18).

"Ой, рубили ворогов да на всех фронтах..."

"Сел на грудь, закаркал ворон,

Черный ворон-птах".

  

75 лет назад советским людям хотелось петь о командирах:

«Песня о нашем командире

(Маршевая)

Дорога перед нами стала шире,

Мы к лагерю знакомому идем.

Споем, друзья мои,

О нашем командире,

О товарище –

Начальнике споем!

Боевой командир вместе с нами.

Выполняйте дружнее приказ!

Чтобы в будущей схватке с врагами

Наш начальник гордился за нас.

Припев:

(Дорога перед нами стала шире... и т.д.)

Мы умеем без промаха метить,

Закаленным владеем штыком.

Командир нас учил как ответить,

Как помериться силой с врагом.

Припев.

В боевой подготовке он с нами,

С нами будет он вместе в бою.

По приказу – стальными рядами –

Встанем мы в нерушимом строю.

Припев.

Наш начальник – товарищ любимый,

Верный сын большевистской страны:

С ним любого врага победим мы,

С ним везде и всегда мы сильны!

Припев.

Боевой командир вместе с нами!

Выполняйте дружнее приказ,

Чтобы встретившись грудью с врагами,

Командиры гордились за нас.

Припев.

Анатолий Ольхон.

ЗабВО».

("Восточно-Сибирская правда", 1941, № 45 (23, февраль), с. 3).

"Ну-ка, враг, ты нас лучше не трогай..."

"... Не балуйся у наших ворот,

А не то встанет грозный и строгий

Наш хозяин – советский народ!"

75 лет назад в СССР ценные значки складывались в красивые слова:

«С винтовкой и книгой

Парторг тов. Гольцев пришел в подразделение провести беседу. Было воскресенье. Бойцы отдыхали: некоторые читали книги, музыканты разучивали новые песни, физкультурники упражнялись на турнике. Проходя между рядами, парторг обратил внимание на молодого бойца, склонившегося над книгой. Боец встал по-военному и приветствовал Гольцева.

-Это наш отличник Уразбаев,- представил молодого бойца парторгу заместитель политрука Василенко.- Совсем недавно он кое-как умел расписываться, а теперь уже читает и пишет.

Уразбаев приложил немало сил, чтобы овладеть этими ценными значками на белом бумажном поле, из которых складываются красивые слова. Казах по национальности, он до службы в Красной Армии прослыл в родном ауле ловким джигитом и неплохим певцом, а вот грамоту не успел изучить. В армии он скоро понял,  что оставаться неграмотным дальше ему нельзя. И вот, взявшись за букварь, он не расстается с ним, использовал буквально каждую минуту свободного времени для того, чтобы заглянуть в него.

Приближался знаменательный день, когда молодые бойцы должны были дать клятву на верность родине. Уразбаев попросил у заместителя политрука текст военной присяги и начал учить священную клятву советского воина. Ко дню принятия военной присяги он знал ее наизусть.

Дав клятву, Уразбаев образцово ее выполняет. Он свято соблюдает советскую военную дисциплину и старательно изучает военное дело. Успехи ему даются нелегко. Но то, что взято с большим трудом, держится крепко. Вначале он был одним из самых слабых стрелков. Долго не мог усвоить наводку со станка. Командиры занимались с ним отдельно. И вот сегодня он стреляет отлично. За отличные успехи в боевой и политической подготовке Уразбаев получил от командования три благодарности и одну денежную премию.

Недавно он подал заявление с просьбой принять его в комсомол.

Умея производительно работать, он умеет весело отдыхать. Уразбаев участвует в кружках художественной самодеятельности. Он любит петь. Русских песен он пока еще не знает, но зато хорошо поет по-казахски.

В ленинской комнате подразделения, на сцене, сооруженной на скорую руку, выступает коллектив художественной самодеятельности. Играл струнный оркестр, выступали чтецы, декламаторы, плясуны. Зрители дружно аплодировали выступавшим. Самыми дружными аплодисментами зрители наградили тов. Уразбаева, исполнившего на казахском языке песню о Сталине.

Так живет и работает молодой боец, крепко подружившийся с винтовкой и книгой.

А. Тарабаев».

("Советский Сахалин", 1941, № 45 (23, февраль), с. 3).

"И пристально смотрит скрипач на песок..."

"... И к скрипке привычно

Склоняет висок".

45 лет назад с прибором клали на советское искусство сионистские молодчики:

 «Провокаторы не унимаются

Нью-Йорк, 22 февраля, (ТАСС). Сионистские молодчики пытались вчера сорвать здесь концерт советского скрипача И. Ойстраха.

Перед началом концерта хулиганствующие элементы собрались у входа в зал филармонии, выкрикивали антисоветские лозунги и угрожали входящим в зал. Администрации пришлось несколько раз прерывать выступление советского скрипача.

Сионистским хулиганам, однако, не удалось сорвать концерт И. Ойстраха. После выступления, в программу которого вошли произведения Баха, Чайковского, Сен-Санса и других композиторов, публика долго не отпускала музыканта.

Гастроли Игоря Ойстраха в США продолжаются. Следующий его концерт состоится в Балтиморе».

("Восточно-Сибирская правда", 1971, № 46 (23, февраль), с. 3).

"Выше гор несутся тучи, выше молний сокол реет..."

"... Но тебя, наш вождь могучий,

Кто тебя воспеть сумеет?"

  

65 лет назад в СССР от некоторых бесед долго не унималась потом сила:

«В Москве

В гирляндах, лампочках, портретах

От всех окраин до Кремля,

Москва проснулась до рассвета

В морозной дымке февраля.

И, точным срокам вопреки,

Уже идут к участкам люди –

И молодежь и старики,

Вдыхая воздух полной грудью.

Идут? – Нет, шествуют!- Такое

Достоинство в походке их.

Слиянье силы и покоя

Царит на улицах прямых,

Где контуры высотных здания

Повсюду высятся, лучась.

Москва прекрасна в этот ранний,

Торжественный и мирный час.

На всех устах, на всех плакатах –

О мире гордые слова.

Мир защитят те депутаты,

Которых выберет Москва!

Наш вождь велик и мудр, как Ленин.

Сегодня в округе любом

Мы, опуская бюллетени,

Ему свой голос отдаем.

Он – наша жизнь, мечты, победа,

Он – наши мысли и дела.

Его вчерашняя беседа

Такую силу нам дала!

Народная бушует радость

По всей стране, по всей земле.

Москва – душою в Ленинграде,

Как Ленинград – душой в Кремле.

Евг. Долматовский

Москва. 18 февраля».

("Литературная газета", 1951, № 21 (20, февраль), с. 2).