"И не носил он тех волос, что льют успех на женщин томных…"

"…Он с лысиною, как поднос, 

Глядел скромней из самых скромных".

60 лет назад советские люди еще не знали, что Ленин зевал ферзя даже Богданову:

"Ильич

(Страницы жизни)

Алексей Марков

Шум врагов

Просматривал газеты Ленин,

Их целый ворох перед ним...

Одна выходит где-то в Вене,

Другой торгует бойко Рим.

Тут на английском и на шведском,

На всяких прочих языках,

И столько злого шума, треска

В газетах о большевиках!

Какое дружное злорадство,

Когда узнают невзначай,

Что небогатые на яства,

Как угощенье ставим чай,

И даже сахару вприглядку –

Пустой лакают кипяток!

На чьем-то пиджаке заплатку

Увидел кто-то – и упрек:

"Смотрите, вот какие блага

Народу дал социализм!

Он существует на бумаге,

А жизнь, она идет как жизнь! "

Какое до того им дело,

Что край наш выбился из сил,

Что в битвах с бандой оголтелой

Годами кровью исходил,

Что строй наш – первенец, ребенок,

За воздух ухватясь рукой,

Шагнул недавно из пеленок,

И нет поддержки никакой!

А мы, выходит, виноваты,

За все ответственны "грехи":

За развалившиеся хаты

И за дороги, что плохи...

Встал, заходил Ильич тревожно,

Достал и глянул на часы...

Дверь приоткрылась осторожно,

И показались в ней усы

И задержались на мгновенье.

- О, Алексей Максимыч! Жду...

Что ж не пришли к нам в воскресенье?

Кто говорил: "Приду, приду! "?

И выдался денек погожий...

Гость отвечал: - Не смог, не смог...

Он не спеша снимал галоши

И ставил палку в уголок.

- Опять я прихворнул немного...

- Так не годится никуда.

Нет, собирайтесь-ка в дорогу

На Капри... Там тепло... Вода...

Но гость уткнулся недовольный

В газету из-за рубежа,

Как видно, в этот край привольный

Не очень-то влекла душа.

И в тишине, когда, взволнован,

В газету вчитывался гость,

Ильич, быть может, вспомнил снова

Края, где в прошлом жить пришлось.

Неудержимо время мчится!

Да, долог день, короток век.

Давно ли было только тридцать,

А вот в летах уж человек!

Но не старик еще как будто,

Готов в дорогу, не устал!

И за какую-то минуту

Ильич всю жизнь перелистал.

Он тоже знал простое счастье

На желтом волжском берегу.

Не отягченный трудной властью,

Еще пред миром не в долгу,

Он рассекал волну руками –

И радуга над головой.

Садился на горячий камень

И вдаль глядел на белый зной.

Еще Ульянов, а не Ленин,

Он к матери явиться мог

И головой припасть к коленям,

Безмолвно посидеть у ног.

Спасибо, что вдвоем остались,

Другие, может, не поймут.

И молча будет мать на палец

Крутить волос пшеничный жгут

И думать, думать: "Разве сможет

Сын обходиться без меня?.. "

И даже говорила: "Боже,

Иди во след, его храня! "

Но счастье есть. И не простое,

Совсем неясное иным.

То счастье яростного боя

С врагом, что был непобедим...

- Ну, а газеты все клевещут, -

Промолвил гость, косясь на них.

Ильич сказал: - На эти вещи

Трудов не надобно больших.

Но может быть весьма полезен

Враг в полемической пальбе:

Ожесточась, он в схватку лезет,

Что в мыслях, рубит он тебе.

А "друг" иной таиться станет,

Минует острые углы.

Не избегайте порицаний,

Страшитесь больше похвалы!

- Давайте в шахматы сыграем!

До заседанья полчаса!

- Да нет, забота есть другая... –

У гостя сузились глаза.

- Опять вступиться за кого-то?

Ну, говорите напрямик!

- На этот раз не та забота, -

Споткнулся на слове язык.

- Журнал открыть?.. Или газету?..

Ильич потер рукою лоб:

- Поддержим мы идею эту.

Но, Алексей Максимыч, чтоб

Печать бы стала чуть живее

И без излишней трескотни.

Видали, как писать умеют

О наших промахах они?

Эх, Алексей Максимыч, милый,

Раскроешь поутру журнал,

А он такой уж разунылый,

Как будто ты его читал!

Чем будем искренней и чище,

Тем горячей из разных стран

Сюда потянутся ручищи

Друзей – рабочих и крестьян.

У них о собственных Советах

Мечта в порядок дня встает.

Всегда нам надо помнить это.

И знамя не ронять свое.

Ну, а теперь прошу: разочек

Сыграем в шахматы... Идет?

- Я разбираюсь-то не очень...

Не притворяйтесь... Сделан ход".

("Огонек", 1957, № 44 (27, октябрь), с. 9-10).

"А в ответ хлеба шумели…"

"…Говорили ей о том, 

Что колхозное богатство 
Смело входит в каждый дом". 

70 лет назад в советских театрах уже прошли первые премьеры нового сезона:

"Театр

"Хлеб наш насущный"

Облдрамтеатр открыл сезон спектаклем "Хлеб наш насущный" по одноименной пьесе Н. Вирты. Эта пьеса – правдивый рассказ о сегодняшнем дне колхозной деревни, о людях, связавших свою судьбу с судьбой Родины.

"Все, что в моей стране делается, все до меня имеет прямое касательство", - говорит Роман Мохов. Это чувство огромной ответственности перед страной объединяет всех честных людей, изображенных в пьесе. Всех их волнует мечта о светлом завтрашнем дне. "Загляните же в тот день, когда не будут нам страшны суховеи, когда вокруг наших полей раскинутся леса, рощи, - они преградят путь злым ветрам", - вдохновенно говорит колхозникам председатель колхоза Мария Рогова. Рогова жадно учится, переписывается с мастерами высоких урожаев, с академиками. Она получает письма из Чехословакии. Ее пятилетний план изучается Академией наук.

Рогова – олицетворение возросшей культуры колхозного крестьянства, которое впитывает новейшие достижения ученых. Вот основа ее оптимизма, ее веры в завтрашний день. Особенно ярко об этом говорит ее муж, Алексей Рогов, секретарь райкома партии.

- Нам нужно, - говорит он агроному Ковалеву, чтобы все колхозы, все до единого, были бы лабораторией величайших научных опытов… Мы хотим, и мы должны добиться, чтобы кусок хлеба насущного перестал быть проблемой, чтобы изобилие стало фактором постоянным. И мы добьемся этого.

Но еще не все так смотрят на развитие колхозной жизни. Пренебрегает народными интересами председатель райисполкома Твердова. Вместо того, чтобы поддержать Марию Рогову, она мешает ей. Она способствует раздаче колхозной земли, не забывая и себя…

С откровенной враждебность против Роговой выступает ставленник Твердовой Тихой. Он обманывает государство: занижает урожай, прячет хлеб в мякину, чтобы в удобный час сбыть его на базаре…

В пьесе дано резкое столкновение этих двух начал: людей передовых и людей, предавших забвению, народный, государственный интерес. Постановка этой пьесы – есть несомненная заслуга нашего театра. Он создал интересный спектакль, полно и убедительно раскрыв основное содержание пьесы.

Внешне спокойным изображен в спектакле секретарь райкома Алексей Рогов. Он не суетится, не кричит. В его вопросах нет ни угроз, ни загадок. Он и смеется мало. Он больше смотрит, слушает, думает. Лишь в сцене с Наташей сверкнула вместе с улыбкой ирония. Лишь при встрече с женой покидает его обычная сдержанность

и в каждом жесте, в каждом слове звучит радость и нежность. Только в споре с Ковалевым он говорит с пафосом романтики… С помощью вот этих коротких вспышек артист Котов, исполнитель роли, сумел показать и глубину, и сложность, и силу, и обаятельность руководителя районной партийной организации.

Совсем иначе изображена Мария Рогова. Она бушует, сталкиваясь с неправдой, ей не терпится сразиться, доказать свою правоту, немедленно добиться решения вопроса. Она не идет, а рвется к телефону для разговора с Твердовой. Ее речь к колхозникам по поводу письма товарищу Сталину насыщена огнем и страстью. Все это верно найдено артисткой Евгеньевой.

Ярким и убеждающим получился в спектакле Роман Мохов. Артист Казачек ведет эту роль без суетливости. Он и говорит не торопясь, как бы продумывая каждое слово. И поэтому от его речей веет убежденностью. Только при встречах с любимой его оставляет эта сдержанность, и он весь расцветает. Правда, он несколько увлекся, допустив в своей пляске "вольность", рассчитанную на смех. Этого делать не следует. Он и в пляске должен остаться целомудренным.

Красивому образу Романа в спектакле соответствует и Елена Озерова. Артистка Знаменская верно и умело подчеркивает здоровую веселость и страстность Елены. Особенно ярко сказывается это в пляске.

Очень удачно ведет роль Мити артистка Дегтяева. Ее Митя – живая непосредственность. Он отмечает каждое новое явление, отвечая на него быстро и бурно.

Но это не пустой балагур. Это защитник колхозного добра, колхозной жизни. Артистке удался привлекательный образ советского подростка.

Особенно хочется отметить в этом спектакле образ Адриана Федотыча в исполнении арт. Шмидта. У Адриана страстная дума: он, честно работавший всю

свою жизнь, и в старости требует работы, надеясь оставить по себе добрую память. Он борется за свое право работать, недоволен, когда ему в этом отказывают, и радостно оживает, когда колхозники заслуженно отмечают его труд. Шмидту хорошо удается изображение этих разных состояний, с сохранением, однако, главного. Всегда перед нами старик Андриан, одержимый желанием делать, приносить пользу народу. И эта мечта его перекликается в спектакле с яркой мечтой коммунистов Роговых и Колосовых, всегда передового колхозного крестьянства, раскрываясь, как одна из главных тем спектакля. Образ Андриана нам представляется наибольшей удачей и автора пьесы и постановщика спектакля.

В полный рост показаны и представители враждебного лагеря. Артистка Борисова правильно подчеркивает в образе Твердовой волевое начало, искреннюю веру в то, что она стоит на правильной линии. Потому-то так настойчиво Твердова ее и защищает. Она не понимает преступности своей линии. Но, поняв, она с той же, присущей ей волей, первая выносит себе жестокий приговор.

Как сильный и умный враг, изображен в спектакле Сила Силыч Тихой. Артист Болотин умело показывает в Тихом его скрытность, коварство и циничную наглость.

Спектакль делает зримыми и трудности, тормозящие дальнейшее поступательное движение колхозного строя, и лучших представителей колхозной массы крестьянства, преодолевающих эти трудности, ясно представляющих себе завтрашний день. Но театр, нам кажется, еще не использовал всех возможностей в работе над этим спектаклем. Имеются недоработанные сцены, есть действия, где еще много ненужной суетни и толкотни (массовая сцена первого действия), неотчеканенные образы.

Очень бледен образ Матрены Федоровны Зориной, члена президиума райисполкома и секретаря парторганизации колхоза. Артистка Самсонова не сумела раскрыть силы Зориной. Трудно поверить, чтобы перед Зориной, какой она показана в спектакле, отступил пьяный Гаврила. Шаржированным, оглупленным получился образ директора МТС Милашкина. Есть и другие недочеты. Они обязывают коллектив продолжать работу над спектаклем так, чтобы сделать его более интересным и волнующим. У нашего театра есть для этого и силы, и средства.

В. Черников".

("Красный Север", Вологда, 1947, № 214 (29, октябрь), с. 3).

"Дождик плывет по лужицам к синей реке..."

"…Как тебе служится, с кем тебе дружится 

В дальнем твоем далеке?"

  

30 лет назад советские солдаты частенько обсуждали в казармах проблемы современной физики:

"Письма из армии

В августе нынешнего года выездная редакция "Люберецкой правды" совместно с ГК ДОСААФ, депутатами Люберецкого городского Совета и политработниками одной из воинских частей, где проходят службу многие люберчане, проводила "круглый стол" с солдатами и сержантами – призывниками нашего района. Номер газеты, в котором был опубликован материал, редакция посылала в часть. Так наладилась связь с земляками.

Недавно "Люберецкая правда" получила сразу пачку писем. Все они от молодых воинов. Два из них мы публикуем.

                                               Борис Цветков

Как служится? Обычно.Как всем. И трудно, и интересно, и грустно, и весело. Каждый день хоть маленькое, но испытание мужского характера. И одновременно его воспитание.

Овладение специальностью, физическое укрепление организма, воспитание готовности к самопожертвованию во имя Родины требуют напряжения сил, внимания, воли.

Во всех подробностях об армейской жизни можно рассказывать с утра до вечера. А я скажу коротко: армия – школа мужества.

                                                                     ***

                                        Дмитрий Поминальный

Часть, куда мы попали, славится давними хорошими традициями, и мы стараемся их поддерживать. Казармы старинные, в свое время в них размещался драгунский полк.

Курсанты во взводе почти все из Москвы или Московской области, поэтому много общих воспоминаний и тем для разговоров. Часто обсуждаем проблемы политики, современной физики.

Конечно, есть трудности. Главная заключается в том, что нередко приходится идти наперекор желаниям. Этого требует воинская дисциплина. Здесь мы приучаемся не только к дисциплине, но и труду, что несомненно пригодится и после службы в армии.

Интересно проводятся политзанятия.

А еще хочу сказать доброе слово о поварах: вкусно готовят!"

("Люберецкая правда", 1987, № 173 (29, октябрь), с. 2).

"И на всех сидит наряд в тютельку и в точку…"

"…Мы стоим шеренгой в ряд 

Локоть к локоточку". 

  

30 лет назад в СССР любое неровное дыхание хорошо снимала военная подготовка:

"На темы морали

Сбитое дыхание

Перед занятиями он зашел в парикмахерскую. Молодая женщина с чистой ухоженной кожей лица и рук, жестом пригласила в кресло. Он сел, закрыл глаза. Шею облегла жесткая прохлада накрахмаленной простыни. Защелкали ножницы.

- …И представляешь, -  услышал он над головой голос мастера, - заявляет: "Сделайте меня красивым!". Ну я его с ходу и осекла: "У тебя же три волосинки в шесть рядов, говорю, и голова, что мое колено! Мухи и то, должно, буксуют!.." Так вот, змей, "телегу" в книге жалоб накатал. Я, видишь ли, достоинство его оскорбила!

Он понял, что сейчас обсуждался случай, который, очевидно, произошел не так давно.

- Знать бы его достоинства, может и сделала бы красивым, а так что с него взять?.. Песок сыплется, а туда же. Сморчок плюгавый! Меня, может, премии лишил, а еще о достоинстве рассуждает! Знаешь, Мария, - продолжала мастер, как он понял, обращаясь к соседке, - если о достоинствах, то хорошо иметь двух мужчин: молодого и старого… Два поклонника – чем не достоинство?! А? Оно ведь в жизни как получается? Старички, если они еще и работают, - самые состоятельные люди… Заработок, да плюс пенсия. Деньги приличные, так что  подарок обеспечен. А с молодыми… - Последовала пауза. Она вздохнула, произнесла мечтательно, - сама понимаешь…

Он открыл глаза.

Женщина, увидев это, вдруг закокетничала: ломая губы и брови, произнесла, играя голосом.

- На днях познакомилась с одним радиомастером. – Она закатила глаза, давая понять, какой замечательной была та встреча. – Говорит, неженатый. Тридцать два года. Телефончик дал. Сказал – будет дико рад, если позвоню. Я  вот и думаю.Может, Мария, стоит позвонить-то?..

Соседка – пожилая, оплывшая фигурой женщина, у которой сзади неприятно задирался халат, обнажая сухие, в синих прожилках ноги, неопределенно пожала плечами.

- А вообще радиомастер этот – интересный. Усатый-бородатый. Наверное, женщин пылко любит, - произнесла мастер, и, по-свойски глядя на него, подступила к креслу, придавливая его локоть обводами тугих бедер.

Это покоробило его, а тут женщина еще игриво подмигнула: дескать, не тушуйся, будь проще. И, закипая от неприятного прикосновения и заигрывания, он резко

встал, сдирая колкую,осыпанную волосами простыню, увидел удивленные глаза мастера, разведенные, как вечно неизвестный икс, ножницы в ее руке.

"Что же тебе непонятно?" – с неприязнью подумал он, и, глядя на поглупевшие глаза мастера, все же высказался:

- Сударыня… вы… - "А может зря я? Что она, собственно, сделала мне?" – засомневался он, и, не зная, что сказать, произнес первое, что пришло в голову, - вы плохо выглядите!

Мастер машинально повернулась к зеркалу.

…Потом он долго бежал по гулким плитам длинного факультетского коридора: начинались занятия на военной кафедре, а майор не любил "задержавшихся". С трудом переводя дыхание, втиснулся в строй утренней линейки, услыхав команду дежурного: "Р-равняйсь!", с удивлением понял: он рад этой команде, обычно угнетавшей резкой властностью окрика; от нее, как бы отстругивая шероховатости, прокатилось вдоль шеренги легкое движение, заканчиваясь далеко в конце строя, движение это забрало с собой неприязнь к той, с неопрятной речью, женщине, выравнивая сбитое, неровное его дыхание…

Г. Шаграев,

г. Люберцы".
("Люберецкая правда", 1987, № 172 (28, октябрь), с. 4).

"Наши безоблачны дали, для каждого в жизни светло..."

"…Родина! Партия! Сталин! –

Родней и дороже нет слов.

Они зажигают сердца,

Они окрыляют на труд.

И рапорты без конца

В Кремлевский дворец идут:

Там загорелись огни новых ГЭС,

Там задымили заводы,

Там магистраль пролегла и экспресс

Мчится по ней полным ходом".

65 лет назад советские люди мечтали о том, как на смену живым пропагандистам придут когда-нибудь механические:

"Экспресс будущего

Г. Куликовская

Обычное купе экспресса Москва-Пекин. Полный мрак, не нарушаемый отблеском ярких станционных огней: большое окно скрыто тяжелой шторой. В темноте светится только циферблат стенных часов.

Пассажир нажимает кнопку у изголовья. Нигде не видно ни лампы, ни плафонов, а между тем стало светло. Свет излучают невидимые источники, спрятанные в потолке и в стенах. В ровном свечении глазам предстает скромная, уютная обстановка небольшой... комнаты. Да, да, комнаты! Разве можно назвать ее иначе, если в ней стоят два кожаных дивана, покрытых белоснежным бельем, кресло, столик с телефоном и письменным прибором? Над диванами в светлых рамах картины. Свежий чистый воздух, наполненный, точно на цветущем лугу, ароматом душистых трав, струится из ажурных бронзовых решеток. Его "производит" климатическая установка.

Едва пассажир успел умыться (к его услугам горячая и холодная вода), как приходит горничная. Она приносит на подносе чай и бутерброды, интересуется, не нужно ли поговорить с Куйбышевым, понадобится ли носильщик.

Последний вопрос может показаться неуместным: в купе не видно ни одного чемодана. Однако они есть и так же, как пальто, шляпа, спрятаны в шкафах и в багажнике над дверью.

Поезд замедляет свой неудержимый, стремительный бег. За толстым небьющимся стеклом, оправленным никелированной рамой, скользят провода электрических высоковольтных линий.

Проснулся и второй пассажир. Он из степей Казахстана и возвращается в колхоз со Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Ему хочется посмотреть на красавицу электростанцию, которая угадывается по светлеющей слева дали.

Пассажирам экспресса не надо напрягать память, чтобы вспомнить историю этого грандиозного гидротехнического сооружения. Нажим кнопки на столике – и в купе как бы вселяется третий человек.

- Наш поезд подходит к Куйбышеву, - говорит невидимый диктор. – Сейчас мы подымаемся на плотину электростанции высотой в тридцать шесть метров. Представьте себе, что вы поедете по крыше восьмиэтажного здания длиной в четыре километра, в котором находятся уникальные гидротурбины, самые большие в мире. Только одна лопасть турбины весит двадцать пять тонн. За плотиной начинается море. Оно тянется до Казани...

Слушая диктора, пассажиры прильнули к окнам, вглядываясь в необъятную водную ширь. Они мчатся в зареве электрических огней. Вдали сияют лучи маяков и пловучих морских буев, освещенные палубы дизельэлектроходов, видны темные силуэты нефтеналивных барж...

Экспресс встретил утро на пороге Азии. Здесь царствовала не сухая и ясная запоздалая осень, как всего десять часов назад в столице,а мела поземка. Первый, ранний снег пушистым покрывалом одел пологие горы. В вагонах по-прежнему было тепло. Надежная обшивка из пластмассы, изоляционного материала и пленки прочного, не поддающегося коррозии сплава предохраняла помещение от влияния ветра и влаги. Воздух все также чист и свеж, только в нем чувствуется терпкий запах смолы, будто окна распахнуты в хвойный южноуральский лес.

Пассажиры, позавтракав, отправились в салон – комфортабельный вагон без купе и коридора. Здесь картины на стенах, цветы в изящных вазах, книжный шкаф, радиоприемник и даже установка для демонстрации кинофильмов. Одни пассажиры читают,  погрузившись в глубокие кресла, другие мирно беседуют, прохаживаясь по толстому ковру; несколько человек иностранцев сгруппировалось у телевизора.

- На проводе Ленинград, - оповещает диктор. – Пройдите в первую кабину.

Молодая женщина встает с кресла и захлопывает за собой металлическую дверцу.

- А мы уже, наверно, в Казахстане, - замечает кто-то, поглядывая в окно. – Снега нет. Пойдемте наверх.

Двое пассажиров поднимаются по лесенке на второй этаж салона.

Необыкновенная панорама развернулась перед ними через прозрачну4ю, как стекло пластмассовую галерею. Во все стороны, куда хватал глаз, простиралась безбрежная казахстанская степь. Экспресс, казалось, рассекал ее, все быстрее и быстрее шел по новой магистрали на юго-восток, точно стремясь догнать уходящее лето. Скорость была так велика, что не позволяла различить, что лежала поблизости; поселки, сады, голубые ленты каналов, стада овец, поля и луга – все сливалось в сплошные полосы. Где-то в стороне, за разорванными цепями полузаросших холмов и густыми купами кустарников, мелькали высокие, светлые башни насосных станций, подающих воду, черные точки автомашин, серебристые винты вертолетов.

Движение экспресса столь стремительно, что чудится – это не поезд, а борт гигантского самолета, бороздящего не небесные, а земные просторы. Впечатление это усиливают встречные поезда, молнией мелькающие мимо. Только вместо оглушительного рокота двигателей доносится приглушенное гудение. Несмотря на скорость, пассажиры пишут письма, и буквы ровными рядами ложатся на бумагу. Особые амортизаторы обеспечивают устойчивость вагонов.

Естественно, что чудесные картины преображенных песчаных полупустынь вызывают желание узнать о них поподробнее. Пассажиры прибегают к помощи механического рассказчика. Из маленькой дисковой коробочки, искусно приделанной к креслу, звучит голос человека. Он рассказывает, как советские люди переделали пустовавшие некогда земли к северу от Аральского моря, превратили их в цветущие поля и сады.

Неожиданно рассказчика прерывает другой голос:

- Товарищи пассажиры, через несколько минут вынужденная остановка! Наш поезд подходит к новому, только что построенному каналу Обь-Аральское море, на котором происходит испытание ферм моста. Мы должны пропустить встречный экспресс на разъезде 3650.

Один пассажир заволновался:

- Когда я уезжал отсюда несколько месяцев назад, тут и воды не было, а теперь через новый мост поедем!.. "

("Огонек", 1952, № 44 (26, октябрь), с. 23).

"Его портрет – во всех краях, где люди к миру рвутся…"

"…Его слова – во всех сердцах,

Что для народа бьются,

Что презирают ложь и страх

И гнету не сдаются…"

65 лет назад новые могучие высоты штурмовала советская военная проза:

"В кольце

Из романа "Товарищи по оружию"

Константин Симонов

... "Ах, товарищ Лю, товарищ Лю! – хотелось сейчас сказать Шмелеву, глядя на сидевшего перед ним китайца. – Сколько еще придется перенести и перебороть тебе и твоим товарищам, прежде чем у вас станет так, как у нас! Доживешь ли ты до этого? А если доживешь, то не станут ли к этому времени взрослыми твои дети и седой твоя черная сейчас, без единого седого волоса, голова? "

Так думал Шмелев, глядя на китайца и не произнося ни слова. Но то присущее душе советского человека свойство, которое заставляет его желать счастья простым людям другого народа с такой же силой, с какой он желает счастья

собственному народу, так ясно выражалось на лице Шмелева, что китаец почувствовал несказанное, быть может, верней, чем если бы оно было выражено словами.

- Товарищ полковник! Мне надо портрет Сталина, - впервые за все время беседы сказал он по-русски, немножко коверкая слова, и, словно эта просьба могла показаться нескромной с его стороны, быстро добавил уже по-китайски, что портрет ему нужен для всего батальона, что он один раз, еще в казармах, пробовал по памяти нарисовать для солдат портрет Сталина, но вышло так непохоже, что пришлось порвать, - он слишком плохой художник для этого.

Шмелев знал, что у него нет с собой портрета Сталина, но ему так хотелось выполнить просьбу китайца, что он даже потрогал карманы гимнастерки, словно проверяя, нет ли там портрета, и огорченно бросил взгляд на свою полевую сумку, где тоже ничего не было.

- Слушайте, товарищ капитан, - сказал он, оборачиваясь к Климовичу, который в эту секунду, приоткрыв полог, согнувшись, влезал в палатку, - у вас нет с собой какой-нибудь книги с портретом товарища Сталина?

- А что? – спросил Климович.

- Вот просит китайский товарищ для перешедших на нашу сторону солдат, - кивнул Шмелев на китайца, - портрет товарища Сталина, а у меня с собой нет. Я подумал, можно из книги вырезать. Для такого дела не жаль. Коммунист, - снова кивнул он на Лю Чжао.

- Когда второй эшелон пойдет, доставим, - сказал Климович. – У меня есть в вещах.

Книга, которая лежала в его вещах   и о которой Климович говорил сейчас, была сборником стихов о Сталине с его портретом. Она принадлежала погибшему при Баин-Цагане башенному стрелку Зыбину, и Климович взял себе эту книгу на память о Зыбине. На обложке осталось пятно крови, в корешок был порезан осколком. Но сейчас, услышав, что сидящий перед ним китаец – коммунист, Климович без колебаний подумал об этой книге..."

("Огонек", 1952, № 44 (26, октябрь), с. 18).

"Берем ли мы Волгу, Аму и Дон в могучую перемычку…"

"...Кладем ли в ангарские воды бетон,

Ведем ли в строю перекличку,

Идем ли в бескрайних песках Кара-Кум

На Главном Туркменском железом грохать,

Мы верим – партия – это ум,

Честь и совесть нашей эпохи.

Садимся ли в школы за парты,

Следим ли за плавкой стали,

Мы знаем – наша партия

Это Ленин и Сталин".

65 лет назад в СССР свой большой поэт появился наконец и в роду Пущиных:

"И. Пущин

Слово о вожде

Ряды высотных зданий возводя,

Каналы строя и растя пшеницу,

Мы видим образ мудрого вождя

Что в сердце человеческом хранится.

Лучистыми морщинками у глаз

Легли, бессмертной славою овиты,

Каховки дым, сраженья за Донбасс,

Стальное эхо Сталинградской битвы.

Сейчас свободно трудится страна,

Идем вперед мы, обгоняя сроки,

Дан Сталиным маршрут великий нам,

Творцам коммунистической эпохи.

Мы, зажигая новых ГЭС огни,

Плотинами перекрывая реки,

Еще быстрей в грядущее страны

Пойдем дорогой пятой пятилетки.

В сухих песках каналы, города,

Все новостройки пятилетки новой

Поднимутся в ближайшие года

По плану партии,

По сталинскому слову.

За ним, вождем, на труд, как в бой, идут

Народы наши монолитным строем.

И нет у нас святей, сердечней дум,

Чем дума – с ним земное счастье строить.

("Советский Сахалин", 1952, № 255 (26, октябрь), с. 3).

"Борьба не легка, озверелая свора опасна в безумье своем…"

"…Все силы в кулак соберем для отпора, 

Всю волю свою соберем!" 

70 лет назад в СССР не шли по легкому пути лучшие творческие коллективы:

"Кино

"Подвиг  разведчика"

Новый художественный фильм

Сценарий М. Блеймана, К. Исаева, М. Молярского. Постановка заслуженного артиста РСФСР М. Барнета. Производство Киевской киностудии художественных фильмов.

...Клубы холодного резкого воздуха врываются в кабину самолета. Внизу в ночном тумане тускло горят сигнальные огни. Кто разжег эти костры – партизаны или немцы, захватившие посадочную плорщадку? Что ждет советского разведчика на чужой земле? Прощальное пожатие руки пилота – и прыжок в неизвестность, навстречу опасности...

Особой важности дано задание разведчику майору Алексею Федотову: проникнуть в стан врага и любой ценой добыть сведения, которые находятся у генерала Кюна – одного из немногих, имеющих право докладывать Гитлеру об истинном положении дел на фронте.

И вот Алексей Федотов становится "коммерсантом Генрихом Эккертом". Он открывает "контору по закупке щетины на новых землях Германии". Советский разведчик проникает в "особую зону" и в Виннице, в доме немецкого генерала Кюна поднимает бокал за праздничным столом в честь хозяина...

Один за другим проходят эпизоды, полные острой, напряженной борьбы, опасных приключений, и, наконец, задание выполнено.

Творческий коллектив, создавший этот фильм, не пошел по легкому пути. Он отошел от "обжитых" традиционных приемов приключенческих детективных кинокартин. Автор фильма, режиссер, постановщик,артисты взяли невыдуманные. Неприкрашенные жизненные факты, которые оказались куда ярче, интереснее, чем самая пылкая фантазия.

Картина увлекает зрителя романтикой борьбы, подвига. На экране не только раскрываются эпизоды героической борьбы советских людей в глубоком тылу врага, в подполье. В фильме широко и смело нарисован образ советского человека.

Об одном подвиге одного разведчика рассказано в фильме. Но это не подвиг одиночки. И в стане противника, и на временно оккупированных землях. А. Федотову помогают самоотверженные, преданные Родине советские люди. Это радистка Лиза, старый подпольщик, агроном Лещук (народный артист СССР А. Бучма), рабочий Астахов, партизаны.

Майору Федотову приходится иметь дело с сильным врагом. И этот враг показан хорошо, без плакатности, без умаления его силы и злобы. Таков старый, прекрасно знающий свое дело начальник охраны ставки Руммельсберг. Это сильный, жестокий, коварный враг. Он заранее расставляет сети противнику и с методической точностью заманивает его в ловушку. На этот раз Руммельсберг терпит поражение. Он учел ход событий, но не учел одного – советского характера.

Советский разведчик действует исключительно смело, изобретательно. У Федотова не раз создаются острые, почти безнадежные положения. Опасность подстерегает его на каждом шагу.

Одна из лучших сцен в фильме – столкновение Федотова и немецкого шпиона Штюбинга. Это поединок двух характеров, представителей двух различных миров. Штюбинг должен арестовать мнимого Генриха Эккерта. Но он не сделает этого, Штюбинг – трус. В Москве он выдал своих главарей и сообщников и теперь, цепляясь за свою жизнь, боится мести Руммельсберга.

Штюбинг вынужден дать новые сведения Федотову. Ненависть к захватчикам, страстная любовь к Родине воодушевляют советского разведчика. Уверенность, хладнокровие, железная выдержка в самый критический момент спасают его.

В сцене столкновения с немецким генералом Кюном Федотов гневно говорит ему, как велика ненависть советских людей к захватчикам. Тема превосходства советского человека над врагом выполнена умело. Талантливый актер П. Кадочников создал богатый и сильный характер советского человека, наделенного лучшими качествами людей нашего поколения – знанием цели, твердой волей, мужеством, отвагой. Это человек с чистой совестью, патриот Родины.

Главное в фильме не только события, но и люди, правдивые, жизненные. Он показывает животворный источник героизма наших людей – советский патриотизм.

Алексей Роготченко".

 ("Бурят-Монгольская правда", 1947, № 212 (25, октябрь), с. 4).