Следовательно, наш счёт на конец февраля мы можем оценить в $7413, что означает увеличение счёта за месяц февраль на $1718, или на 30.17%. C 1 января 2008 года по 29 февраля 2008 года счёт увеличился на $2187, или на 41.85%. С 8 ноября 2007 года по 29 февраля 2008 года счёт увеличился на $2413, или на 48.26%. Вновь блещем и крайней щепетильность по части учёта будущих комиссионных выплат.
Смотрел сегодня фильм о брокере из Сан-Франциско и подумал, что никто так хорошо не разбирается в том, правдоподобны ли детали той или иной американской кинокартины, как российские киноведы. Чуть что не так – янки, гоу хоум! Как говорил Станиславский – «не верю!». Но совершенно другое дело, когда в российской киноленте с уклоном в духовность беломорские монахи образца 1941 года не лежат в земле сырой, не валят лес в советских концлагерях, а чинно ведут натуральное хозяйство в прифронтовой зоне. Не могло быть такого? Как не могло? Ну, ладно, не могло, так и не могло, не о том же речь, что было или чего не было, а о том, что притча. Сказ. Пир духа. Главное – оригинальный образ и светлая идея. Не окоротив одну неправду, через год не удивляемся особо успеху другой – в стране, где охранка уничтожила миллионы граждан, на ура идёт позорище про якобы очевидные преимущества этой самой охранки над судом присяжных. Коротко пробежав глазами написанные по-русски прошлогодние рецензии на фильм Габриэля Муччино «В погоне за счастьем», чешешь в затылке от одних безжалостных заголовков: «Трудяга из резерва», «Чёрный труд миллионера», «В погоне за хеппи-эндом», «Как плачут мужчины». Приятно, что подросла новая смена киноамериканистов, не отдуваться ж до сих пор за себя и за того парня кому-нибудь призыва Валентина Зорина, мрази ещё андроповского пряного посола. Однако, главное отличие муччиновской лажи от лаж лунгинской и михалковской – в том, что история Криса Гарднера действительно произошла. Бывший военный моряк, служащий медицинской лаборатории в Сан-Франциско, мечтающий стать брокером на фондовом рынке отец двухлетнего сына, Гарднер в 1981 году попал на 10 дней в тюрьму за злостную неуплату парковочных штрафов. Вернувшись домой он обнаружил, что квартира его пуста: подружка, забрав сына, уехала на Восточное побережье, исчезли все вещи, одежда и обувь. Пропажа одежды оказалась совсем некстати ещё и потому, что Гарднер был уже вызван на собеседование в брокерскую компанию Dean Witter Reynolds, как раз открывавшую курс стажёров. Отправившись на важнейшую встречу в Dean Witter Reynolds в том же самом ширпотребе, в каком он провёл больше недели в тюрьме, Гарднер умудрился добиться приёма в стажёры с месячной стипендией в тысячу долларов. Более того, его успехи во время стажировки были столь впечатляющими, что он и блестяще сдал экзамен на получение лицензии, и попал на работу в известнейшую компанию Bear Stearns. К этому времени подружка как раз вернула Крису сына, но сразу после такого радостного события Гарднеру пришлось оказаться на улице, ведь в доме, где снимал квартиру начинающий брокер, детям жить не разрешалось. Не желая расстаться с ребёнком, он решился начать скитания длиною в год, одиссею, в которую не поверил бы никто из его коллег. Копя деньги на съём квартиры, Крис стал бездомным «белым воротничком» из Bear Stearns, брокером, которому приходилось занимать с вечера очередь в ночлежки, откуда с утра, отдав мальчика в детский сад, вновь идти на службу – и так изо дня в день. Иногда, когда в ночлежках не было мест, Крис с маленьким сыном спали в запиравшемся изнутри туалете на одной из станций электрички. Пусть простят те, кому подозрительны «хеппи-энды», но конец этой истории вполне достойный – Гарднер так и не отдал своего пацана в приют, а что касается денег, то он вначале накопил на съёмную квартиру, потом - на свою, а к 2006 году его состояние оценивалось примерно в 65 миллионов долларов. Да, чтоб не забыть: при этом он не торговал из-под полы имуществом группы советских войск в Германии, не приватизировал ни алюминивые, ни никелевые заводы, не увлекался «обналичкой» и даже не «пилил» нефтянку, а просто занимался себе своим аморальным брокерством на фондовых рынках. Конечно, сценарист Стивен Конрад изрядно прошёлся по книге Криса Гарднера, чтоб слепить из неё более мелодраматическую основу для фильма с Уиллом Смитом в главной роли. Конрад лишил Гарднера какой-либо стипендии, заставил продавать медицинское оборудование, чтоб прокормиться, добавил к возрасту его сына ещё три года, уместил события в более сжатый срок, а также скрыл, что Крис иногда проводил ночи и под своим столом в конторе. Получилось чуть сопливее, чем было на самом деле, но вполне терпимо. Ведь главную мерзость Стивен Конрад счастливо обошёл: он не погрешил против духа своей истории, как сделали те, кто в угоду пущей образности и текущей конъюнктуре не заметил замученной соловецкой братии и объявил жандарма авгуром.
Тот редкий случай, когда даже и не очень важно, хорош или плох документаль-ный фильм Матея Минача "Сила добра", снятый в 2002 году. Героя этого фильма, человека, которому сейчас 98 лет, правительство Чешской Республики выдвинуло на Нобелевскую премию мира 2008 года, но никто и никогда не узнал бы о том, что он сделал, если б его жена случайно не нашла старый чемоданчик с документами на чердаке. Его молчание она объясняла потом тем, что те события, сегодня вот уж почти 70-летней давности, составляли такую малую часть его жизни, что он о них просто забыл. В декабре 1938 года английский брокер Николас Уинтон, представлявший на Лондонской фондовой бирже банк Crews & Co, собирался провести зимний отпуск в Швейцарии, катаясь на лыжах вместе со своим приятелем Мартином Блэйком, работавшем в Праге представителем Британского комитета по делам беженцев из Чехословакии. Однако, Блэйк попросил Уинтона изменить план и приехать в Прагу, где обещал показать нечто чрезвычайно важное. Как оказалось, речь шла о лагерях беженцев из недавно занятой Гитлером Судетской области. То, что увидел в этих лагерях Уинтон, заставило его провести в Чехословакии целый месяц. Прежде всего, его ужаснула судьба еврейских детей, которые вместе с родителями спаслись от немцев, чтобы вновь оказаться в их лапах после неминуемой, как казалось многим - и как оказалось в действительности, будущей оккупации Германией всей Чехии. Британский комитет не занимался детьми, бросив свои немногочисленные силы на помощь старикам и инвалидам в беженских лагерях. И Николас Уинтон устроил прямо за столиком ресторана в своей гостинице на Вацлавской площади собственную контору, которую назвал "Детской секцией" комитета. Множество родителей осаждало "англичанина с Вацлавской площади", который принялся составлять списки детей для эвакуации, и Уинтон за время отпуска в Праге, в самом начале 1939 года, сделал самое важное дело своей жизни – начал то, что стало потом называться чехословацкой частью Kindertransport – спасения еврейских детей из предвоенной Европы. После месяца в Чехословакии он помчался в Лондон, где с утра до половины четвёртого продолжал быть брокером на фондовой бирже, а затем начинал свой главный рабочий день, забрасывая правительства разных стран письмами, в которых просил впустить детей. Откликнулись только Швеция и Соединённое Королество, и Уинтон с горсткой добровольцев взялся за лихорадочные поиски приёмных семей и денег, которых требовалось очень много. По британским правилам, каждая приёмная семья должна была гарантировать заботу о ребёнке, пока тот не достигнет 17-летнего возраста, а также внести залог в 50 фунтов на тот случай, если ребёнка придётся отправить назад на родину. Пятьдесят фунтов в ценах 1939 года – это больше трёх тысяч долларов сегодня. Британские газеты бесплатно помещали объявления Уинтона о поиске приёмных семей, и когда этих семей набиралось достаточное количество для отправки группы детей, Уинтон и добровольцы, в число которых входила и его мать – Барбара, доставляли все необходимые бумаги в министерство внутренних дел для получения разрешений и виз. Иногда, как признавался потом Уинтон, некоторые документы, включая и паспорта, приходилось подделывать. Но Уинтон считает до сих пор, что он обманывал не британское правительство, а немцев. Для него это очень важно – кого он обманул, потому что он честный человек и настоящий британец. А в Праге в это время другой британец, Тревор Чэдвик, продолжал контакты с родителями, желавшими эвакуировать детей, и в списках их вскоре оказалось около пяти тысяч. Содействие в организации железнодорожных и морских перевозок до Великобритании оказывали Уинтону и Чэдвику Британский комитет по делам беженцев из Чехословакии и чехословацкое агентство путешествий Чедок, да будут и их названия вписаны в книгу истории золотом. Первая группа из 20 еврейских "детей Уинтона" покинула Прагу 14 марта 1939 года. На следующее утро немцы вошли в Чехословакию, что заставило добровольцев в Лондоне и Праге перейти на круглосуточный рабочий день. С 14 марта по 2 августа 1939 года было переправлено в Лондон 669 детей на восьми "детских поездах". Группа из 15 детей была эвакуирована самолётом через Швецию. Девятый "детский поезд" с 250 детьми, который должен был отправиться 3 сентября, с пражского вокзала так и не отошёл – началась Вторая мировая война. Не зная, пропустили всё-таки этот поезд немцы или нет, 250 британских семей пришли встречать детей на Ливерпуль-стрит-стейшн в Лондоне, где стоит сейчас памятник Франка Майслера Kindertransport Memorial. Вера Гиссинг, соавтор вышедшей в 2001 году книги "Николас Уинтон и спасённое поколение" , сама спасшаяся из Праги на пятом "детском поезде" 30 июня 1939 года, пишет: "Из 15000 чешских еврейский детей, отправленных немцами в лагеря, уцелела только горстка. Большую часть моего поколения оставшихся в живых чешских евреев – спас Уинтон". Говорят, что сам он почти никогда не подходил к детям во время прибытия поездов в Лондон, а стоял и смотрел издалека. 
оддерживал Гогена в скитаниях, не забывая заботиться и о его жене Метте. Вернувшись с Мартиники, Гоген нашёл в 1887 году приют в доме друга, и из Арля он тоже отправился к нему. Когда Гоген ожидал результатов брюссельской выставки и формовал вазы, то Шуфф таскал их керамисту на обжиг. В это время и появился групповой портрет Шуффенекеров, где глава семьи стоит у мольберта в шлёпанцах. Потом, ожидая поездки в Тонкин, Гоген опять поселился у Шуффа, в новом доме в Плезансе, где гостю отдали кабинет рядом с мастерской. Как это нередко делают люди по отношению к тем, от кого зависят, Гоген часто вёл себя с обожавшим его Шуффенекером совершенно по-хамски, а к его занятиям живописью относился без какого-либо уважения. Однажды, когда Тео Ван Гог зашёл взлянуть на последние работы Гогена, тот заперся с ним в мастерской, не пустив в неё хозяина дома. При этом, когда Шуффенекер продал своё предприятие по производству накладного золота и получил за него 75 тысяч франков, Гоген подбивал его вложить деньги в бесперспективную мастерскую в тропиках. Случилось и самое ужасное – поползли слухи, что Луиза изменяет Шуффу с Гогеном, слухи, которым, зная повадки великого живописца, поверить было не так и трудно. А Шуффенекер ходил к графу де Ларошфуко, собирая пожертвования для друга. В 1897 году он сделал запись в дневнике: «Мне сорок пять лет, но я старее любого патриарха, я устал, я пуст и мрачен, как могила. Годы накапливали над моей головой разочарования и горести. Жизнь постоянно унижала и оскорбляла меня. Если бы кто-нибудь захотел дать мне прозвище со значением, он должен был бы назвать меня «раненое сердце». После развода с Луизой, расставшись и с любимыми детьми, он расспродаёт часть своей уникальной коллекции произведений искусства, в которую входили работы Сезанна, Гогена и Ван Гога. Продолжает работать учителем в лицее, где так терпеливо и беззлобно относится к ученикам, что получает от тех прозвище Будда. Смерть пришла к нему только в 1934 году, но до этого с Шуффенекером случилась ещё одна беда.В серьёзной берлинской галерее Пауля Кассирера в 1927 году усомнились в подлинности нескольких неизвестных работ Ван Гога, представленных в галерею неким Отто Вакером, объяснившим, что картины принадлежали одному русскому эмигранту, который не желает называть себя, опасаясь за судьбу своих родственников в Советском Союзе. Полотна были возвращены Вакеру, другие галереи начали проверять, не имели ли они с ним дела, и обнаружили, что 33 картины, попавшие к ним через Вакера, предположительно были подделками. Через год галерея Маттисена подала на Отто Вакера в суд, и в 1932 год состоялся процесс, в результате которого Вакер был признан виновным и осуждён. Повсюду начался поиск других подделок картин Ван Гога, быстро поднимавшихся в цене, и подозрение пало на три полотна из коллекции Шуффенекеров. С одной из них за то время, что она пребывала у Шуффа, вдруг пропало изображение кота, которое, судя по каталогу 1900 года, явно было там раньше. Доброе имя Шуффенекера было опорочено, и он, в глазах многих, превратился то ли в сумасшедшего, продолжающего и «улучшающего» картины вслед за автором, то ли в создателя подделок. Всего десять лет назад его имя вновь всплыло в связи со скандалом вокруг «Подсолнухов» Ван Гога, купленных японской страховой компанией Yasuda за 40 миллионов 300 тысяч долларов. И эту картину хотели «повесить» на Шуффенекера, который якобы копировал импрессионистов с целью ввести в заблуждение. А всё из-за чистосердечных признаний Шуффа в том, что он «дописывал» в своей коллекции Сезанна, который оставил чистой почти треть холста, как бы приглашая художника к совместному вдумчивому творчеству. Смешно? Да, смешно. И очень грустно. Но мне так нравится этот добродушный, терпеливый человек, труженик и настоящий друг искусств, что я готов кощунственно утверждать: да будь я на месте того же Сезанна, я бы сам умолял Шуфеннекера хоть что-нибудь, хоть где-нибудь, хоть как-нибудь за меня дорисовать.
