среда, 31 августа 2016 г.

"Нас двое вели в этот солнечный мир…"

"… Тяжелой и грозной порой.
И то, что задумал и начал один,
Теперь завершает второй".


70 лет назад в СССР хорошо импровизировал старейший якутский поэт-импровизатор Тимофеев-Терешкин:
«Сказания о вождях»
М. Н. Тимофеев-Терешкин, перевод с якутского Анатолия Ольхона.
Якутск, 1946 г., стр. 48.
Якутское государственное издательство недавно выпустило книжку старейшего якутского поэта-импровизатора Тимофеева-Терешкина. В сборнике четыре былины – олонхо о Ленине и Сталине.
Первая былина называется «Сибирское слово о Ленине». В ней поэт образно рассказывает о тяжелой жизни трудящихся в прошлом и о ссылке Владимира Ильича в Минусинский край. В «сибирской земле кандальной» великий Ленин мечтал о новой, свободной жизни трудящихся, готовил себя к грядущим битвам с самодержавием и капитализмом.
Мечты Владимира Ильича осуществились: народы Советского Союза живут свободно, счастливо и дружно.
Заканчивается олонхо славой Ленину и Сталину – строителям страны Советов.
Во второй былине – «Могучий орел Ленин» - поэт повествует о том, как зверь-дракон (царское самодержавие и капиталистический строй) терзал богатырское тело народа:
   «Много веков тяжелых
   Мучимый черной сворой,
   Род змеи ненавидя,
   Лежал богатырь ослабший»…
И хотя «крылатые дети солнца» (революционеры) и боролись за его освобождение, но «крепок был род змеиный, дракон многоголовый».
Дети солнца часто гибли в «застенках железных тюрем». Н вот дух матери-земли возвестил, что на Волге-реке многоводной родился батырь-воин. И как только он подрос, тотчас же «вступил в тяжелую битву» с врагами народа.
Царь многоголовый, собрав своих приспешников, схватил батыря и бросил в темницу. Но юный батырь разбил тюремные своды и ушел из неволи и снова стал бороться «словом и делом, отдыха не имея».
В этой великой борьбе Ленин выпестовал много храбрых соратников, которые помогли скованному богатырю-народу порвать цепи и уничтожить зверя-дракона. Но охвостье зверя попыталось задушить
богатыря-народ, и снова разгорелась титаническая борьба:
   «Битва гремела долго.
   Мир затаил дыханье.
   Молнии полыхали,
   Сполохи разгорались.
   Ленинцы бились с честью,
   Родину защищая»…
Война окончилась победой, и великий Ленин сказал:
   «Теперь на земле свободной
   Свободную жизнь построим.
   Народ-богатырь отныне
   Во всем себе сам хозяин».
С тех пор учение Ленина – витязя вечной правды – «ярче звезд сияет, всем угнетенным людям путь борьбы указуя».
Третья былина называется «Железо-стальной богатырь». Построена она так же, как и предыдущие. Вначале рассказывается о тяжелой жизни «работодельцев» (трудящихся) под гнетом богатеев и огнедышащего царя Могоя. Дальше поэт описывает рождение Сталина, его юность, борьбу с Могоем (мифологическим чудовищем).
Враги почувствовали, как опасен для них юноша Сталин-батырь. Собрав все силы, пустив в ход всю хитрость, слуги Магоя схватили юношу-батыря и бросили его в темницу, а затем в ссылку «к реке Ангаре гремучей, к земле речки Уда», где приютились бедные деревни: Новая Уда, Погорюй, Потоскуй, Покукуй.
Но недолго был в ссылке батырь: в морозный январский вечер дорогой неизвестной ушел справедливый батырь, ушел к Эр Хотойдоону (горному орлу) Ленину.
Дальше поэт повествует об Октябрьской революции, о борьбе с контрреволюцией, о смерти Владимира Ильича. Образно и сильно передана клятва товарища Сталина (стр. 35-36). Заканчивается олонхо пафосом строительства в годы сталинских пятилеток.
Четвертая былина – «Сталин-победитель» повествует о Великой Отечественной войне. В ней говорится о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу Родину. «Черные трупоеды двигались, как зараза», творя «горе, насилье, ужас, смерть и уничтожение».
Но вождь народов Советского Союза Сталин этой силе врага противопоставил свою силу:
   «Преемник Великого Ленина –
   Великий Батырь Сталин –
   Могучих своих соратников
   Поднял к священной битве».
Дальше в простых и мужественных образах показана и сама титаническая борьба, окончившаяся полной победой над врагом. Заканчивается олонхо славой великому Сталину – вождю-победителю.
Все четыре произведения данного сборника написаны языком и стилем олонхо (былины), но по содержанию они современны, поэтому понятны широким массам читателей, доходчивы.
Реальные исторические события и биографические факты причудливо сочетаются с мифологическими элементами.
Во всех четырех произведениях чувствуется беспредельная любовь к великим вождям – строителям Советского государства. Это чувство глубокой любви и признательности к Ленину и Сталину выражает не только поэт, но его устами и весь якутский народ.
Мы не имеем подлинников, поэтому не можем судить, насколько хорошо и правильно передал переводчик содержание олонхо. Но судя по третьей былине («Железо-стальной Батырь»), можно полагать, что переводы эти свободные.
Следует отметить, что поэт Анатолий Ольхон удачно справился с труднейшей задачей стилизации на русском языке якутских олонхо. В этом отношении он, как переводчик, достиг большого искусства. Характерные черты народной поэтической традиции якутов (гиперболичность, образность, противопоставление и т.п.) переданы удачно и умело.
Оформлена книжка неважно. Портят ее плохая бумага, обложка, опечатки, нечеткий шрифт.
Проф. В. Кудрявцев.
("Восточно-Сибирская правда", 1946, № 173 (31, август), с. 4).

вторник, 30 августа 2016 г.

"Люблю и танец их на свадебных пирах…"

"… И верность древнюю гостеприимства праву, 
«Селямы» важные и, в сакле, на коврах, 
Степенный разговор и кофе — по уставу...
 "


65 лет назад советские люди с интересом узнали о последних поправках к моральному кодексу албанского работника сельского хозяйства:
«Нет веры неверным»
После того как Албанская трудовая партия разгромила агентов клики Тито, пробравшихся в ее ряды и пытавшихся превратить Албанию в колонию фашистской Югославии, международная реакция прилагает бешеные усилия, чтобы провокациями и диверсиями помешать албанскому народу строить новую жизнь.
Но народ Албании зорко стоит на страже родины. Рабочие и крестьяне вылавливают засланных империалистами шпионов и убийц. Еще памятен подвиг старого крестьянина Мирто Кюрра из села Прогонати в горах Курвелеши, который помог выловить трех диверсантов, сброшенных на парашютах. Подобные примеры не единичны. «Зери и популит» приводит такой факт, свидетельствующий о бдительности албанских патриотов.
«В горах Тропоя есть деревня Пате – Мир. И вот однажды, - рассказывает газета, - титовский диверсант, пробравшийся через границу на албанскую территорию, пытался укрыться в доме крестьянина Садыка Османи. Зайдя в его дом, он решил использовать старинный албанский закон гостеприимства, сказав: «Не нарушь неприкосновенности входящего в твой дом». Однако албанский патриот, понявший, кто хочет укрыться у него, ответил: «Нет веры неверным. Ты продался врагу, ты предал титовцам землю, где сейчас хочешь найти приют. Для вас, шпионов, нового югославского короля, у нас имеются только тюрьма и пули».
Диверсант был передан в руки органов государственной безопасности».
"Литературная газета", 1951, № 103 (30, август), с. 4).

понедельник, 29 августа 2016 г.

"Мы живем в тревожном мире…"

"… Но не наша в том вина, 
Что звучат слова в эфире: 
"Гнет", "Агрессия", "Война"..."


35 лет назад советские люди не без основания гордились своими специалистами  по международному праву:
 «Л. Моджорян,
доктор юридических наук, профессор.
Международный терроризм: факты против домыслов
… А некоторые буржуазные авторы идут даже дальше простого замалчивания террористической деятельности международного сионизма. Так, например, французская публицистка, некая Сюзанн Лабэн не только утверждает, будто «огонь международного терроризма разгорается на палестинском масле», но одновременно воспевает израильскую акцию, снискавшую скандальную известность как «операция Энтеббе» (см. «Человек и закон» № 1, 1978, стр. 128). Эта операция стала нарицательной для обозначения практики политического бандитизма и попрания элементарных норм международного права: ведь под сформулированное ООН определение агрессии подпадает всякое вторжение вооруженных сил в пределы иностранной территории. В результате этого налета были убиты 30 ни в чем не повинных угандийских граждан и один заложник, сожжено 10 стоявших в аэропорту самолетов Уганды. Организованная властями Израиля «операция Энтеббе» - это типичный акт агрессии, осуществленной террористическими методами. Соперничает с ним по наглости и противоправности только израильская же бомбардировка иракского ядерного центра в Багдаде 7 июня 1981 года…»
"Человек и закон", 1981, № 8 (август), с. 109-121).

воскресенье, 28 августа 2016 г.

"Стоим один за всех и все за одного…"

"… Мы не грозим, но наша сталь всегда крепка!
Столп клятвы верности - Варшавский договор.
Любой приказ, любой приказ готовы выполнить войска".


55 лет назад все прибывшие гэдээровским рейсом в Москву думали почти одинаково:
«Шесть интервью на Шереметьевском аэродроме
Самолет пришел из Берлина
Г. Гурков
 «Произвел посадку самолет немецкой авиакомпании «Дейче люфтганза», прибывший шестисотым рейсом из Берлина», - разнесли репродукторы голос диктора.
Мои соседи по залу ожидания поднялись с мест и потянулись к дверям, за которыми, залитое солнцем и окруженное караулом березок, раскинулось бетонное поле аэродрома. Несколько минут – и мы увидели серебристый четырехмоторный красавец, выруливающий к зданию аэровокзала. На фюзеляже машины – ринувшаяся в смелый полет диковинная птица. На хвостовом оперении – изображение флага Германской Демократической Республики, черно-красно-золотого, с гордым гербом – молотом и циркулем в обрамлении колосьев.
Молот, циркуль, колосья… как это непохоже на зловещего черного орла, растопырившего крылья на боннских эмблемах и регалиях! Так же непохоже, как жизнь в демократической Германии, жизнь, наполненная радостным творческим трудом, непохожа на мрачные будни вотчины милитаристов и реваншистов, в которую превратилось западногерманское государство. Оттуда, с берегов Рейна, через «фронтовой город» Западный Берлин пробиралась в ГДР всякого рода шпионская нечисть. Оттуда дирижировали злобным хором лживой пропаганды против социалистических стран. Оттуда планировали жульнические валютные операции, направленные на подрыв экономики первого в истории Германии государства рабочих и крестьян. А сейчас, когда правительство ГДР по предложению правительств стран-участниц Варшавского договора положило конец разнузданным действиям провокаторов, установив на границах Западного Берлина надежный контроль, из Бонна прозвучали на весь мир панические вопли.
Реваншисты скорбят. Скорбят и… затевают новую клеветническую кампанию. Пополз по страницам западной прессы злобный слушок о «недовольстве» в Германской Демократической Республике.
Что думают по этому поводу пассажиры самолета «ДМ-СТА», только что приземлившегося на московской земле?

1
-Это у нас-то «недовольство»? – смеется Вилли Мойцнер, рабочий Дрезденского мясокомбината. – Нет, господа перепутали адрес. Это у них недовольство, больше того, отчаяние в связи с новым шагом нашего правительства. Еще бы! Шпионам и провокаторам дали по рукам. Дали крепко, по-рабочему. Вот их покровители и беснуются. Только что толку? Нервы у нас достаточно крепкие.

2
- Скажите, пожалуйста, как население Германской Демократической
Республики оценивает решения правительства от 13 августа? – с этим вопросом я обратился к пожилой седоволосой женщине.
- Абсолютное большинство приветствует это решение. Многие, и я в том числе, спрашивают: не следовало ли сделать это уже раньше?
- Могу я записать вашу фамилию?
- Конечно, Грета Кукхоф, вице-президент Немецкого совета мира.

3
Человек с аккуратно подстриженными усиками, читающий план туристских маршрутов по Советскому Союзу, оказался владельцем небольшого частного предприятия, которое поставляет государственной торговой организации ГДП конченую рыбу. Он коренной берлинец.
- Меня зовут Брандт, Густав Брандт. Да, что поделаешь, однофамилец…- Мой собеседник выразительно разводит руками. – В Западном Берлине, - продолжает он,- сейчас устраивают спектакли возле границы, кричат, угрожают. Бесполезно. В нашей столице, в демократическом Берлине, жизнь идет своим чередом. Все нормально, спокойно. Истерика, которая началась на Западе, нас не волнует. Берлинцы, как и все граждане ГДР, поддерживают свое правительство.

4
Следующее интервью у меня не получилось. Удалось только выяснить, что пассажира, прибывшего из Берлина и устроившегося с комфортом на месте водителя московского такси, зовут Томас, что ему два года и что он летит с папой и мамой.

5
-Мос-ква,- читает по складам женщина с широкой доброй улыбкой.- Неужели правда Москва?!
Да, правда. Завод комбайнов в Веймаре направил одну из своих лучших работниц, сварщицу Эрику Хелльмих, отдыхать в Сочи. И вот она здесь, на Шереметьевском аэродроме.
- Вы долго были в Берлине?
- Целый день.
- Какое там настроение?
- Отличное! Полный порядок на улицах, городской транспорт работает безукоризненно, берлинцы, как всегда, веселы и жизнерадостны.

6
Я подхожу брать последнее интервью к командиру корабля «ДМ-СТА» Курту Вагнеру.
- В демократическом Берлине все хорошо, - говорит он.- так и напишите. Люди работают с энтузиазмом. Каждый сумеет выполнить свой долг. Мы надеемся, что на Западе поймут: мирный договор будет заключен, нравится это реваншистам или нет.
… Над аэродромом слышатся слова диктора: «Заканчивается посадка в самолет немецкой авиакомпании «Дейче люфтганза», вылетающий рейсом шестьсот первым…»
Ревут моторы. Серебристый гигант разбегается и уходит в небо. Его путь лежит на западную границу великого социалистического содружества. В Германскую Демократическую Республику. В ее столицу – Берлин».

("Огонек", 1961, № 35 (27, август), с. 6).

суббота, 27 августа 2016 г.

"Ветры к югу повернули, в переулках - ни души…"

"… Сонно на реке Амуре
Шевельнулись камыши,
Тонкие качнулись травы,
Лес как вкопанный стоит…
У далекой
У заставы
Часовой в лесу не спит".


55 лет назад с самого раннего возраста подсаживался советский человек на бдительность:
«С. Сахарнов
Человек из тайги
Стоял на краю дремучего леса – сибирской тайги – посёлок.
Велика и загадочна тайга. Скрипят в ней могучие кедры. Чавкает под ногами мох. Разные водятся в тайге звери, разные люди выходят из тайги: охотники, изыскатели, ученые… Хорошие люди.
Но бывают и вот какие.
Вышел как-то летом у посёлка из тайги человек. Весь оборванный, чёрный. До того зарос – лица не видно. Один нос торчит, да глаза диким огнём светятся.
Сбежался народ. Стали расспрашивать: что случилось, откуда пришёл?
Человек говорит:
- Из города я. По реке километров сто отсюда. Столяр на фабрике. В лес пошёл на охоту – заблудился. Целый месяц плутал.
Странная история!..
Милиционер Костя спрашивает:
- Как же ты, с охоты, а без ружья?
Человек отвечает:
- Потерял. И ружьё и сумку – всё в тайге осталось.
- А документы?
- Документы здесь. Попорчены малость.
Начал Костя проверять документы. Всё правильно. Столяр. Из города.
Тут старик Михеич откуда-то сбоку вывернулся.
- Да как, - говорит, - тебе не стыдно? Вон, - говорит,- его документы: человек еле на ногах держится. Идём, гражданин хороший, ко мне. Отдохнёшь. Акурат через неделю пароход придёт – домой тебя и отправим.
Стал таёжный человек у Михеича жить. Помылся, постригся, как все люди стал. Только молчаливый оказался – ужас! Ходит – молчит. За стол сядет – молчит. На берег реки пароход смотреть выйдет – опять молчит. Одни только глаза по-прежнему из-под лохматых бровей светятся.
Отъелся на михеичевых харчах. Взад-вперёд ходит, нигде себе места не найдёт.
«Без дела, видно, человек томится, - решил Михеич. – Надо ему помочь!».
Зашёл старик на почту, выбрал сломанную полку для писем и принёс её домой.
Вечером, когда гость с реки вернулся, Михеич ему, как будто невзначай, говорит:
- Тут женщина с почты приходила, полку принесла. Вон как развалилась. Своего-то мастера у них нет. Уважь связистов, что ли. Инструмент у меня в углу…
Ничего не сказал гость. Молча в угол ткнулся, взял рубанок, доску со двора принес и пошёл её стругать.
Кончилась неделя. Вот-вот пароход будет.
Рано утром в окошко к милиционеру Косте кто-то постучал.
Выглянул тот, видит: под окном стоит Михеич и держит в одной руке рубанок, а в другой – полку.
Что такое? Никогда старик в гостях не был.
Открыл Костя дверь. Вошёл Михеич и бряк полку с рубанком на стол.
- Нехорошее, - говорит, - получилось дело. Накричал я на тебя, а человек-то, что у меня живёт, никакой не столяр. Вон как он, вражий сын, доску искромсал! И рубанок после него только в печку годится… Бери револьвер – идём, пока он не удрал.
Костя говорит:
- Ага! Я так и знал. Одному тебе скажу: сегодня телеграмму насчёт твоего «столяра» жду. Ну. Да раз такое дело 0 идём!
Взяли они пистолет- задержали таёжного гостя.
И телеграмма пришла. Оказалось, верно! Плохой человек. Никакой он не столяр, и не из города. И документы у него чужие.
Человек соврал, а первая же вещь, сделанная его руками, сказала правду».
("Мурзилка", 1961, № 8 ( август), с. 10).

пятница, 26 августа 2016 г.

"На трудных дорогах всегда впереди семья комсомольская наша…"

"… И сердцу от радости тесно в груди, 
Но всё ж мы завидуем старшим". 


55 лет назад в СССР трудные концерты начинались обычно песнями о комсомоле:

«Владимир Луговой
Концерт

Час оставался до концерта,
когда звонком районный центр
предупредил, что будет секта
сорвать пытаться наш концерт.

И вправду, тягостны и мутны
в деревне делались дела:
движок был сломан почему-то,
афиша сорвана была…

Грудной ребенок горько плакал,
орехи щелкал первый ряд,
и густо дым табачный плавал,
и был нам зал как будто рад,

и не был он похож на море,
а он гудел, скорей, как цех…
Мы песнями о Комсомоле
тот трудный начали концерт.

«Что б ни случилось – не теряться!»
Спокойны, лицами строги,
Мы пели. Было нас тринадцать.
Мы знали: в зале есть враги.
  
 И вот, горластый и скабрезный,
поднялся их «святой отец».
Он был, конечно, без обреза,
но как бы шел ему обрез!..

Он матом крыл, рычал он: «Гады!» -
был, как ведро, орущий рот!
И Алик – чтец агитбригады,-
сжав кулаки, шагнул вперед.
«Вперед,- он начал, - маршем левым –
в цеху, в целинной ли степи…»
И было в рифму с этим «Ленин»,
и были, как удар стихи.
И мы «Вперед, заре навстречу»
все разом начали запев,
и зал поднялся нам навстречу,
и вместе с нами зал запел!

Мы пели стройно и едино:
шофер, студент, колхозник, врач, -
и были мы непобедимы,
и отступил наш общий враг».

("Смена", 1961, № 16 (август), с. 10).

четверг, 25 августа 2016 г.

"Наш Сталин, когда намечает пути для новых боев и побед…"

"… Как в грозные дни наступлений былых,
Он с Лениным держит совет".


65 лет назад советские люди с нетерпением ждали очередного прибавления в дружной семье советских морей:
«Волго-Дон
Константин Прийма
Далеко за полночь, когда на просторах донского займища стали меркнуть пепельно-светящиеся Стожары, я выбрался со своим конём из густых зарослей глубокого оврага на белесый, дышащий остуженной прелью берег Дона. Слева, на юго-западе, на треть неба пылало зарево огней Цимлянского гидроузла.
И вдруг я услышал далёкий всплеск вёсел и скрип уключин. Склонившись над водой, я закричал, и вскоре волна донесла далёкий голос:
- Слышу, плыву.
Из-за седых склонившихся над водою верб показалась лодка, а в ней — высокий бородатый старик в казачьем картузе. Я хотел было сесть на вёсла, но старик властно сказал мне:
- Держи лучше коня! Дон шуток не любит. Видишь, как разлился! На стремнине, того и гляди, закрутит.
И он могуче налёг на вёсла. Конь рванул поводья, всхрапнул и шарахнулся вглубь, повинуясь моей руке.
... И вот мой стреноженный конь пасётся на траве, а мы сидим у костра. Я подкладываю в огонь сухой валежник, а старик рассказывает мне о своей жизни. Он сторож винсовхоза, всю жизнь рыл колодцы, батрачил у казаков, всю жизнь искал счастья...
— И оно пришло, — говорит старик.
Я слегка трогаю сухие ветки в костре, их охватывает пламя, и на обветренном, бронзовом лице старика, в его глазах я вижу радость. Мы оба смотрим вдаль, через Дон, на огни Цимлянского гидроузла и долго молчим.
— Видимо, диковинной для казаков кажется эта стройка в степи, — говорю я.
— Кому диковинной, — глубокомысленно отвечает старик, — а мне нет: я давно знал...
— Откуда вы это знали?
— Знал, — многозначительно отвечает он. — Ты спроси у меня, чего я не знаю. Я за семьдесят лет вырыл тысячу колодцев. Думаешь, я от хорошей жизни рыл казакам колодцы. Я рыл землю и искал счастья... Ты спроси, чего я не знаю. Ты думаешь, Волго-Дон — это так себе, просто построили, и всё?..
Я подложил в костёр сухой вербовой коры, прилёг на чёрной бурке, и старик рассказал мне легенду.
— Давно это было. Более тридцати годов уже прошло. Как-то сошлись мужики в Поволжье, написали грамоту к Ленину и пошли в Москву. Много в ту пору к Ленину ходоков ходило. Летом было дело. У нас на Дону и в Поволжье в степях жарища, духота, а в Москве, как всегда, ливни-ливнем идут, потоп-потопом. Ну, конечно, промокли наши ходоки насквозь и прямо с дороги направились в Кремль: хотели узнать, когда к Ленину на приём проситься можно. А Ленин, как ни был занят, дела отложил в сторону да с ходу и пригласил крестьян. Мужики наши мокрые — ну, ни сухой ниточки! — входят это к Ленину. Ну, вошли. А у него в кабинете товарищ. Молодой. Стройный. Черноусый. С трубкой. И не курит, а знай посасывает её и ходит по ковру. Ну, наши, которые Царицын обороняли, сразу признали, что это Сталин.
На столе у Ленина телефоны, карты, планы, гора книг. Видят ходоки наши, что, значит, Ленин и Сталин о чём-то советовались, должно быть, думали, делились, как и откуда зачинать коммунизм. Видят это ходоки, что в неурочный час попали, и потянулись было назад, к двери...
«Может, мы, Владимир Ильич, помешали?» — спросил один, безрукий.
«Нет, — отвечает Ленин.-Нам ходоки из народа не помеха. Для нас ходоки — это добрые вестники...» — И подставляет Ленин ходокам-крестьянам плетёные стулья, любезно так приглашает садиться.
А крестьяне рады-радёхоньки, что с Лениным и Сталиным встретились, но чувствуют себя стеснённо, не садятся: ведь мокрые с головы до пят.
Который был среди ходоков старший, значит, собрался. Перекрестился. Достал из-под шапки письмо от народа — грамоту. А она вся раскисла, расползлась на клочки. Не прочтёшь. И это подаёт её Ленину.
Владимир Ильич бережно так разложил те кусочки грамоты на газете «Правда». И так вертел и эдак, затем подал Сталину. Товарищ Сталин посмотрел-посмотрел и отложил. Не поймут, не разберут, что написано.
«Слушаю вас, дорогие крестьяне, — говорит им Ленин. — С чем пришли?»
«Нам бы водицы, — ответил старший. — Водицы...»
Ленин эдак быстренько из графина в стакан буль-буль-буль. А Сталин, значит, подаёт стакан старшему.
Не стал старший пить воду. И опять собрался с духом, переставил стакан на стол, поблагодарил и говорит.
«Не то».
Встал Владимир Ильич, подошёл к ходокам вплотную. А хитринка такая в глазах сверкает, тёплая улыбка озарила.
«Дорогие товарищи! — говорит Ленин. — Не пойму я, в чём дело. Похоже, что вы ночь где-то по шею, — и показывает вот так рукой, — в воде стояли и ещё пить просите».
«Просим, Владимир Ильич, — отвечает ему старший. — Земли-то у нас теперь вволю, а вот воды нет. Водицы нам бы на поля...»
«...в Заволжье», — всколыхнулся безрукий.
— «...в Задонье», — промолвил второй.
— «...в Прикаспий», — вздохнул третий.
«Там, в грамоте, — снова заговорил старший, — народ просит вас издать декрет о воде, декрет против засухи».
Задумался Ленин. Мужики стоят, склонив на посохи головы. В окно виден двор Кремля, а в нём царь-колокол, рядом — царь-пушка, а в лужах, на камнях сверкает ясное солнышко. И в кабинете — тишина. Слышно только маятник больших стенных часов: «тик-так», «тик-так» — да мягкие шаги Сталина по ковру: «так-так», «так-так». Ленин остановился возле книжного шкафа; правая рука в кармане, а левою бородку щиплет.
«Да, — говорит он Сталину, — вот задали задачу крестьяне! Велики же думы народа, а?»
«Велики, Владимир Ильич, — отвечает Сталин. — Велики, неисчерпаемы и силы у народа».
Немножко помолчали. И снова в глазах Ильича искра просияла.
«Дорогие мои крестьяне! — говорит он. — И как же вы во-время угадали к нам придти? Да над этими самыми планами мы со Сталиным сейчас думу думали. Садитесь же к столу!» — И в третий раз приглашает да почти силком усаживает ходоков в плетёные кресла. Карты, планы перед ними все раскрыл и всё допытывается, а нет ли среди ходоков кого с реки Иловли, с Камышинки, с Иван-озера, из тех, значит, мест, где ещё царь Пётр трудился, имея мечту соединить Волгу с Доном.
И с Иловли и с Иван-озера нашлись тут ходоки.
«Ну что? — обращается к ним Ленин. — Что ежели мы в тех местах возьмёмся вновь за дело?» — И показывает ходокам старый-престарый план Петра о Волго-Доне.
«Нет, Владимир Ильич, — отвечает ему безрукий. — Петровы планы нам ныне не указ».
«Петрова мечта, она куцая была», — говорит второй.
«Орошали раньше нашу землю, — сказал старший, — кровью крестьянской орошали, а водой и не собирались!»
«Метко сказано», — промолвил Иосиф Виссарионович. А сам, значит, ходит по ковру, чёрный ус крутит да трубку во рту держит, а не курит: уважал Ильича, в его кабинете курить себе не позволял.
«Так что же, дорогие крестьяне, вы предлагаете?» — ласково спрашивает Ленин.
«Дума в народе есть такая, — вздохнул безрукий. — Дума — запрудить тую Волгу».
«И Дон тоже», — сказал кто-то из ходоков.
«Водицы бы нам на поля дать», — добавил старший.
«Плотины нужны, — завершил Сталин. — Гидростанции. Вот о чём мечтает народ».
«Волго-Дон! — просиял Ленин. — Мечта России!»
И умолк. Он стоял у стола над картой. Взгляд его орлиный прошёл над головами крестьян, в окно, через Кремль, куда-то в синюю даль неба. Должно быть, он увидел на тридцать лет вперёд нас и эту стройку...
«Сам люблю помечтать! Нельзя не мечтать! Надо мечтать! Но трудно нам сейчас, крестьяне». — И опять задумался на минутку Ленин. А потом в глазах снова сверкнула такая хитринка, и спрашивает он крестьян:
«А что, может, пригласить на помощь которых из-за границы, попросить их прорыть канал, построить плотины?»
А безрукий из ходоков и отвечает Владимиру Ильичу:
«Оно бы можно попросить у них помощи, ежели бы они, буржуи, были люди, как люди, а то ведь они звери, истые акулы».
«И то верно, — улыбнулся Ленин. — Знать я их немножно знаю. Ну, что ж, значит, придётся нам самим строиться. Тяжело, трудно нам будет самим, но мы выкарабкаемся из нужды. Разобьём интервентов, белогвардейцев, и какая замечательная жизнь настанет у нас!»
«Я думаю, что мы Волго-Дон построим после того, как перетопим кадетов и интервентов в Волге, Дону и Чёрном море, — твёрдо сказал Сталин. — Народ построит. Раз народ взял власть в руки, народ-творец и коммунизм воздвигнет!»
И тут пошла у наших крестьян с вождями такая задушевная беседа, отколь и как зачинать строить коммунизм. И, прощаясь с крестьянами, Ленин, пожимая им руки, напутствовал:
«Спасибо за совет. А воду, значит, дадим вам в сухие степи. Вот поживём немножко, заводы подымем, новых понастроим, хозяйство укрепим, мужика на трактор посадим и дадим воды вволю. Так и скажите в народе: осуществят большевики вековую думу-мечту — соединят Волгу с Доном!»
И Сталин, прощаясь, своё слово сказал, что, мол, Деникина победили и засуху победим...
Так оно и вышло. Правда, Гитлер немного помешал нам. Но тут пришлось, как знаешь, советским людям перетопить в Волге и Дону и гитлеровцев и осуществить вековую мечту.
... Уже на рассвете я прощаюсь со стариком, крепко жму его руку и, взяв в повод коня, поднимаюсь на гору. Перед взором встаёт море — необъятный разлив Дона. Далеко, на несколько километров, донское займище, поросшее седыми вербами, тополями, затоплено весенним паводком. Могучие потоки донского разлива вплотную подошли к Цимлянскому гидроузлу, поднявшись на три метра. Это последний разлив Дона.
Я стою на высокой Цимлянской горе, и в ушах моих звенит голос старика, рассказавшего мне легенду о Волго-Доне, а перед взором встаёт синее море, до самого горизонта Цимлянское море, которого все так ждут, о котором казаки и строители уже слагают новые легенды и поют новые песни».
("Смена", 1951, № 16 (август), с. 4-5).

среда, 24 августа 2016 г.

"И вот теперь, когда наука побита неучем рабом…"

"… Когда завыла чернь, как сука, 
Хватив искусство батогом…"


65 лет назад пришла пора кончить в советской писательской среде с безответственностью:
«Анна Караваева
Об ответственности писателя
Более двух лет назад в журнале «Большевик» была справедливо сурово осуждена повесть М. Зощенко «Перед восходом солнца». Эта повесть – порождение отвратительного, темного и затхлого подполья, мещански-обывательских переживаний, ничтожных горестей, пошлых грязно-интимных воспоминания и низменного страха перед жизнью. В истории русской литературы, даже во времена расцвета всякого рода декадентщины и мистики предреволюционных лет, не появлялось произведения, в котором автор с такой циничной откровенностью занимался бы собой, только собой.
Мрачная и вредная эта повесть появилась в дни, когда все ярче разгоралась заря нашей победы. Уже по всему миру прогремела слава
Московской и Сталинградской битвы, уже был освобожден Киев и большая часть Украины, приближался час освобождения Ленинграда. Советский народ с гордой уверенностью смотрел вперед, видя, как все выше восходило на нашем небе солнце победы, предвещавшее желанные дни мира. М. Зощенко пошел не навстречу солнцу, – он давно и окончательно повернулся к нему спиной; грубая физиология, пошлая бессмыслица – вот сфера его творчества.
Прошло немногим более двух лет, и мы прочли в номере 5-6 журнала «Звезда» новый рассказ Зощенко «Приключения обезьяны», представляющий собой пасквиль на советский быт и на советских людей. В рассказе обезьяна названа «высшим существом из мира зверей» - она несравненно хитрее, дальновиднее и умнее людей. Она презирает все нормы и правила человеческого общежития, кусается, пугает людей. В рассказе высмеиваются трудности военного времени, которые переносят люди. Мартышка бегает по головам, торжествует над людьми, а некий мальчик Алеша зовет ее «славной, обожаемой обезьянкой». Плеша «гарантирует», что обезьяна будет вести себя прилично: он воспитает мартышку, «как человека» (!). Да и трудно ли «воспитать» обезьяну «как человека», когда в рассказе советские люди изображены до крайности примитивными, некультурными, карикатурно-глупыми обывателями. Научить мартышку вытирать нос платком и кушать с ложечки – вот и все, что нужно, чтобы обезьяна потом сидела за столом – «важная такая, как кассирша в кино».
В финале рассказа Алеша говорит: «Я воспитал ее, как человека, и теперь все дети и даже взрослые могут брать с нее пример»(!?). Кстати, рассказ об очеловеченной обезьяне помещен а разделе «Рассказы для детей»!.. Беспрецедентное явление: никто и нигде еще не призывал детей подражать… обезьяне...!
Рассказ датирован 1945 годом. Год окончания Великой Отечественной войны, год грандиозной, прославленной в грядущих веках победы нашей Родины, высочайшего героизма ее народа!.. А у Зощенко в год победы появились… приключения обезьяны!
Но только ли сейчас, говоря фигурально, возникла эта зощенковская обезьяна? Если мы внимательно посмотрим в прошлое, то увидим, что лики ее в разное время и по-разному показывались Зощенко.
Рассказы Зощенко воспринимались, как развлекательное, «смешное» чтение. К герою этих рассказов, мелкому обывателю и мещанину, критика наша отнеслась благодушно и даже с любопытством. Мещанин и обыватель, потеряв возможность заниматься мелкими прибыльными делишками, принялся искать для себя новый фарватер и приспособляться к советскому аппарату. Мещанин этот – мелкий человечек с ничтожными интересами и убогими стремлениями. Большая жизнь, которая развертывалась и ширилась всюду, была недоступна его жалкому пониманию. Как мышь, живущая под полом грандиозного здания, этот мелкий человечек поднимался на поверхность для того, чтобы нахватать крошек. Но так как здание-то огромное и светлое, а работа в нем кипела могучая, зощенковский мещанин метался во все стороны, наскакивал на недоразумения и где только мог – пакостил.
Неудачи, анекдотические ситуации, трагикомедии происходили с человечком по самым разнообразным поводам. Он выпутывался, как умел, его доводы были плоски, хитрость груба, повадки вульгарны. Зощенко принес в литературу ломаную речь, он стремился пародировать все новое, что несла социалистическая революция. Разговорная речь мелкого человека пестрела поверхностно усвоенными канцелярскими и газетными выражениями, иногда и политическими лозунгами, которые, в соседстве с обывательскими словечками и их низкопробным смыслом, звучали двусмысленно. Мы не сумели разобраться в подлинном смысле зощенковских писаний, мы наивно полагали, что это – обличение мещанства: вот- де как цепко оно держится за жизнь, вот как приспособляется, вот как оно грубо, пошло и грубо-смешно, и вот как Зощенко его высмеивает. И пошел мелкий ничтожнейший человечек все дальше в жизнь, и все бойчее, наглее становились его выпады. Артисты эстрады изображали и пропагандировали шутовские сказы и
«философию» этого косноязычного и нахального героя. А мещанин и рад тому, он принялся «философствовать»  смысле и путях жизни, мещанин уже поучал и даже призывал к каким-то решениям и проблемам! Он все более наглел, издевался над действительностью и делал все это с наигранно-наивным, а по сути дела наглым самомнением.
Мещанин стал думать, что он окончательно утвердился, его издевка зазвучала еще развязнее. Искажая действительность по образу и подобию своего героя, Зощенко сеял недоверие ко всему новому, сильному и благородному, что воспитала в человеке наша эпоха. Люди в его рассказах показаны тупыми и злобными, подобно сторожу, его подручному Лешке и десятку доброхотов-любителей уличной расправы, которые выворачивают руки размечтавшемуся человеку за то, что он катался на своем велосипеде не по той дорожке («Страдания Вертера»). Мелкий человечек не понимает, «что к чему», для него бытие человеческое – бессмысленное путешествие в вагоне («Приятная встреча»), где вместе едут нормальные и «психические» со своим сторожем. Зощенковский герой беседовал с «психическими», принимая их за нормальных людей, а потом, с перепугу, чуть не задушил нормального человека, приняв его за «психического». В вагоне происходит глупая путаница.
Жадные людишки беспредельно слепы в своей тупости – иных красок не знает Зощенко, клевеща на советских людей. Он смеивает все, даже самый факт смерти издевательски обыгран Зощенко, чтобы лишний раз подчеркнуть роковое, нелепое устройство жизни:
«Не так давно скончался один милый человек… Его все очень расхвалили и заметили после кончины. Все обратили внимание, как он чистенько и культурно одевался. И в каком порядке он держал свой станок: он пыль с него сдувал и каждый винтик гигроскопической ваткой обтирал. И, вдобавок, он всегда держался на принципиальной высоте… Конечно, ему чудные похороны закатили. Музыка играла траурные вальсы» («Поминки»). Сослуживцу, который «просто идейно», «по зову сердца» пошел на поминки, один из родственников покойного заявил: «Знаем ваше сердце – вы зашли сюда пожрать и тем самым вы оскорбили усопшего. Выскакивайте пулей из помещения…». И сослуживца в свалке (где и он и родственники одинаково противны) выставляют на улицу. Драки, свалка, вышвыривание на улицу – постоянные, кстати, атрибуты этих мещанских новелл.
В одном из рассказов 1941 года («Золотые слова») Зощенко делает откровенное признание: «В моей работе, например, учился у старых великолепных мастеров. И у меня был большой соблазн писать по тем правилам, по которым они писали. Но увидел, что обстановка изменилась. Жизнь и публика уже не те, что были при них. И поэтому я не стал подражать их правилам».
Великие мастера русской литературы любили и верили в свой народ, в его будущее, звали идти вперед. По Зощенко «жизнь и публика» нашей эпохи недостойны того, чтобы ради них подражать правилам великих мастеров. В годы Великой Отечественной войны, когда наш народ в гигантской битве с фашистским зверем боролся за счастье и независимость родины, когда каждый честный человек жил одним стремлением помочь своим трудом этой битве, М. Зощенко окончательно повернулся спиной к «жизни и публике», беззастенчиво клеветал на жизнь, людей, опошлял все и вся.
То, что к сочинениям Зощенко относились так некритически, публиковали его злостные пасквили, - серьезнейшая вина журналов «Звезда» и «Ленинград», а также и нас всех, руководителей Союза писателей, членов президиума и правления.
Забвение важнейшей политической, культурной и воспитательной роли наших журналов, идейная нетребовательность и групповщина, подмена общественных принципиально честных отношений приятельскими, снижение идейного уровня работы Союза советских писателей – все эти идеологические срывы получили вполне заслуженную, справедливую критику в постановлении ЦК ВКП(б).
Гнилые теорийки «искусства для искусства», пессимизм, буржуазно-аристократическое иронизирование и равнодушие, снобистское обессмысливание явлений жизни разлагают искусство. Пора кончить в нашей писательской среде с безответственностью, с безучастным отношением к развитию литературы, к творчеству отдельных писателей.
Владея могучей и благородной сатирой Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова, мы беспечно-благодушно поощряли похождения мещанина, с его издевательским смехом вырожденца. А если и прислушивались временами к этому смеху, то чаще всего с позиций узко-профессионального любопытства, у которого, как известно, нет горизонта. А не видя горизонта, люди забывают о самом главном – чему служит этот смех, какое отношение имеет он к идейно-политическому воспитанию народа и развитию художественного вкуса.
После того, как в журнале «Большевик» появилась суровая и справедливая критика повести «Перед восходом солнца», ее скоро предали забвению, а Зощенко даже начали «поднимать». Нам , писателям, должно быть стыдно за все это!..
ЦК ВКП(б) в своем постановлении напоминает нам о самом важном и священном, о главном смысле нашей работы: «Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства».
Партия, справедливо критикуя крупнейшие недостатки нашей работы, в то же время показывает нам грандиозную перспективу, высокие и обширные задачи, стоящие перед нами.
Постановление ЦК ВКП(б) о журнале «Звезда» и «Ленинград» - документ огромной политической важности, волнующее свидетельство заботы партии и лично товарища Сталина о советских писателях, о
дальнейшем подъеме советской литературы. Это постановление – боевая программа для нас во всех звеньях нашей работы и во всех отрядах братских литератур Советского Союза. Это постановление касается решительно всех сторон нашего писательского бытия, оно обогащает нас множеством мыслей, поднимает нашу ответственность перед партией и народом за порученное нам дело.
"Литературная газета", 1946, № 35 (24, август), с. 2).