"Эта песня о нем, кто бессмертным трудом…"

"… Озарил нас на вечные годы.
В грозной битве с врагом
        спас наш солнечный дом,
Породнил племена и народы".

 75 лет назад без балды отрабатывал длинный поводок советский деятель Эренбург:

"Большие чувства
Илья Эренбург
Бывало, в чужой стране, не зная ни ее языка, ни обычаев, я вдруг видел знакомое лицо, и тогда сразу все становилось близким, понятный. Я приехал как-то в заполярный шведский город Кируну, где добывают руду. Все меня удивляло: олени лапландцев вперемежку с автомобилями, тундра и неоновые лампы, девушки, проделывающие книксен, шахтеры в котелках. Я подумал: до чего это все непонятно! Меня повели в дом, и на стене я увидел фотографию: Сталин шагал в своей шинели. Я улыбнулся, и улыбнулся суровый хозяин дома, секретарь союза горняков, он ласково сказал: "Сталин".
Я слышал, как это имя повторяли юноши и девушки Мадрида, подымаясь в Сьеру Гвадераму. Может быть, слово "Сталин" было последним в их короткой жизни,— с этим словом они шли в бой.
Это слово я слышал и в глухих деревнях Албании; я не мог понять, о чем говорили крестьяне, сидевшие на полу у очага. Албанский язык не похож на другие, и среди множества слов не было ни одного понятного. Вдруг я услышал: "Сталин"; они говорили о былом горе, о победе, о земле. Человек в знакомой всем шинели пришел и туда.
Он побывал и в далекой Америке. На берегу яркорыжей реки Миссисипи, где хлопок, негры и беда, я зашел в лачугу— доски, покрытые пестрым тряпьем, а на стенах —ни картинок, ни зеркальца, только одна маленькая фотография. Негр показал мне ее: "Это Сталин". Имя было паролем, оно опрокинуло перегородки, поставленные злыми людьми: под маленькой фотографией черный человек впервые в своей жизни дружески обнял белого.
Когда я был в Греции, бастовали рабочие Каваллы. Полицейские, стреляли в рабочих. Там я увидел имя Сталина на обломке древней мраморной колонны: "Есть Сталин!"—это написала вдова убитого.
Другая страна, другая стачка. Угрюмый больной шахтер позвал меня в свою хибарку. Он жил бедно, сказал: "Угостить нечем. А дома у меня весело..." Он показал глазами на черную мокрую стену. Там висели два портрета, вырезанные из журнала. Шахтер сказал: "Видишь, я написал имена. Конечно, никто не спутает, но приятно было писать". Под портретами рукой, привыкшей скорее к кирке, чем к перу, было выведено: "В. Ленин" и "И. Сталин". Сталин пришел и в поселок Ля-Мотт-Авельян, который даже не значится на карте; он остался в доме хмурого больного шахтера, который бастовал вместе с товарищами. Сталин делил с ним горе и душевное веселье.
Сталин обошел весь мир; его видели молодые китайцы, освобождая древний Пекин, и он заходил в тюрьмы Индии, чтобы дружеским словом поддержать осужденных.
За несколько лет до войны меня познакомили в Варшаве с одной женщиной. Я знал, что ее дочь в тюрьме. Весь вечер она молчала. Потом она подошла ко мне, тихо сказала: "Они взяли Янину четыре месяца назад. У нее нашли тетрадку — она переписала статьи Сталина". После этого мы беседовали, как старые друзья. Она показала мне записку, которую ее дочь переслала из тюрьмы: "Они могут сделать со мной все, что захотят, но они ничего не смогут со мной сделать".
Оп обошел в своей походной шинели все дороги мира.
Есть среди этих дорог те, что прошли через сердце каждого советского человека,— дорога Смоленщины и Белоруссия, дороги Украины и Литвы, орловские, курские, воронежские, изрытые бомбами и снарядами, раздавленные танками, орошенные кровью товарищей, тяжкие дороги войны. Сталин шел по этим дорогам рядом с солдатами, с ними молчал, когда горе сжимало сердце, с ними пел солдатские песни, вытаскивал из глины орудия, взрывал мосты и наводил мосты, сидел у бледных зимних костров, переправлялся на плотах, на бочках, на плащ-палатках через широчайшие реки, выносил раненых, писал "свободно от мин", ходил в разведку и первым пришел на первую улицу Берлина.
Его встречали партизаны в Брянских лесах. Когда одну девушку гестаповпы спросили: "Кто тебя послал? Кто в твоем отряде? ", она ответила: "Сталин". Он был также с французскими франтирерами, когда они освобождала города Лимузина. Вместе с партизанами Словакии он вошел в Банску Быстрицу. Он был главнокомандующим великой армии, он создал план победы, разработал все детали операций, его глаза мерили штабные карты, и в то же время он был простым солдатом, его ноги мерили дороги, он со всеми терпел, со всеми перетерпел, со всеми дошел до победы.
Недавно я был в Риме. Вечером на огромную площадь пришли приверженпы мира— сто тысяч римлян. Ораторы говорили на разных языках; а потом рабочие зажгли факелы, и тогда я увидел портрет Сталина у древней лютеранской стены. Горячий живой свет озарял знакомое ляпо. Люди расходились обнадеженные: они знали, что Сталин отстоит мир.
Много и хорошо писали о глубоком душевном родстве между Сталиным и сотнями миллионов простых людей, живущих далеко от Москвы и никогда не видевших человека, которого они любят, как самого себе близкого. Об этом писали и Горький, и Барбюс. Но я сейчас думаю о никому не известном авторе — о крестьянине Санчо Пересе, с лицок, обожженным солнцем Кастилии, с руками широкими и угловатыми, как ветка оливы. Он написал стихи о Сталине. Это было весной 1936 года—накануне фашистского мятежа. Санчо Перес думал тогда не о поэзии — о надвигавшейся войне. Но написал он прекрасные стихи, простодушные и мудрые:
     Плакали дети. Шли дни и дни.
     Плохо жили крестьяне.
     Есть один человек, он трубку курит,
     его имя: Сталин.
     Он живет далеко, там и летом снег,
     туда на осле не доехать.
     Он сказал: "Маслина растет для всех.
     Зачем обижать человека?"
     Он хотел, чтобы все пили вино.
     Он хотел, чтобы дети смеялись.
     Я сегодня почистил ружье
     и сказал матери: "Сталин!"
     Она у меня стара и темна.
     Я сказал ей одпо слово: "Сталин".
     Это все равно, что сказать: "мать",
     это все равно, что сказать: "товарищ".
     Если меня застрелит враг,
     отдай ружье младшему брату.
     Надо уметь умирать,
     надо уметь драться.
     Сталин думает о Москве,
     я думаю о моей деревне.
     но у нас с ним один свет,
     одно горе, одна победа.
Я не встречал потом Санчо Переса и не знаю, что с ним стало; его деревня еще в первые дни мятежа была захвачена фашистами. Если погиб он, то, умирая, знал, что не зря прожил свою жизнь: он открыл нечто самое простое и самое важное, понял, что маслина растет для всех, нашел много друзей в мире, нашел большого друга, чье имя он повторял своей матери, как обет, как клятву.
Когда говорят о самом важном, о том, что больше всего нужно человеку, повторяют: "это как хлеб" или "зто как воздух". Нужнее всего человеку вера в свою правоту, в смысл своей жизни; такая вера —броня, она делает сердце крепким, как сталь. Вера миллионов и миллионов простых людей, живущих на Волге и на Ганге, на Луаре и на Амазонке, связана с образом Сталина. Французскому коммунисту Пьеру Ребьеру поручили убить гестаповца. Палачи долго пытали Пьера Ребьера, он не назвал никого. Перед казнью он написал жене. Он писал, что не страшится смерти, что любит большой любовью жену и сына. Он писал также, что Сталин помог ему стать коммунистом, французом, человеком. Андре Дельмаса фашисты гильотинировали. За час до казни он писал: "Я думаю в последние минуты о нашем великом Сталине... " Когда гитлеровцы арестовали Поля Камфэна, один товарищ спросил: "Может быть, нам перебраться? Он знает все адреса, а его будут пытать". Другие ответили: "Нет. Он ничего не скажет, как бы его ни пытали". Поль Камфэн ничего не сказал, а когда его вели на казнь, он крикнул: "Да здравствует Франция! Да здравствуют коммунисты! Да здравствует Сталин!"
Сталину теперь шлют подарки из всех стран мира: редкие манускрипты и вышивки, картины и ковры, изделия самых искусных мастеров. Среди подношений одно может на первый взгляд показаться непонятным: земля в шкатулке. Рабочие Сюреня прислали Сталину горсть земли с форта Мон-Валериан, где оккупанты расстреливали коммунистов, горсть земли, смоченную кровью лучших. Расстреливали на рассвете, когда теплел, оживал восток; и не раз форт Мон-Валериан за минуту до залпа слышал имя большого, дорогого человека.
Жизнь сложна и трудна, бывают в ней часы, когда горе, как осенний туман, обступает человека. Пабло Неруда —большой поэт и отважный человек. Он бросил вызов ставленнику янки, изменнику Видела. За поэтом по пятам гнались все ищейки Америки. В темную ночь он шел по улицам незнакомого города на юге Чили. Слепые окна домов, тишина, ледяной ветер Антарктики. Пабло Неруда думал о тяжелой борьбе, об измене иных, о черноте ночи. Вдруг он вспомнил:
     В трех комнатах древнего Кремля
     живет человек, которого зовут
                                              Иосиф Сталин.
     Поздно ночью не гаснет свет в его окне.
Свет кремлевского окна упал и на ночь Патагонии. Уверенно Пабло Неруда шел по улицам незнакомого города: он знал, что победа будет.
Я был в Андалузии в двадцать пятой бригаде республиканцев. Третий батальон назывался "батальоном имени Сталина"; он был составлен из горняков Линареса.
У них были плохонькие винтовки. а франкисты были превосходно вооружены. Перед атакой командир Кампой сказал: "Товарищи, помните: вы —батальон Сталина". Командир Кампой погиб в том бою, но республикапцы взяли штурмом высоту Чиморра.
Кто забыл то суровое июльское утро, когда Сталин говорил с советским народом?
Это были решающие дни в истории нашего государства. Американские стратеги, которые теперь разбирают военные операции минувшей войны, с изумлением останавливаются перед событиями 1941 года. Они понимают, как советские войска взяли Берлин, но они не могут понять, как советские войска отстояли Москву. Для них война— это только расчет, и они не понимают, что, помимо самолетов, танков, артиллерии, есть нечто невзвешиваемое и, может быть, самое веское: воля народа. Эту волю выразил Сталин.
Скромен был ноябрьский парад сорок первого, но он был воистину парадом победы: каждый боец тогда понял, что враг будет остановлен, изгнан, разбит. "Тяжело", подумал вслух молодой солдат—  это было возле Карачева в дурную осень. С ним рядом шел другой, постарше, он ответил: "Сталину тяжелее, а он молчит... ". Сталин не был одним из тех далеких от народа полкоподцев, которых знавала история, Сталин приободрял каждого, понимал горе беженцев, скрип их телег, слезы матери, гнев народа. Сталин, когда нужно было, стыдил растерявшегося, жал руку смелым, он жил не только в ставке, он жил в сердце каждого солдата.
Американские стратеги, помышляющие о новой преступной бонне, подсчитывают число дивизий, тысячи бомбардировщиков, запасы бомб. Одни из них говорят, что все дело в авиации, другие, более осторожные, советуют подкормить и вооружить европейских наемников. Что останавливает этих безумцев? Не только величина нашей страны, не только братские чувства к нам различных народов, не только сила нашей армии, работы наших ученых, но и память о позорном конце тех, кто напал на нас врасплох, воспользовавшись временным превосходством в технике, и кто разбился о живую стену, воздвигнутую советским народом, о душевную крепость наших людей, о выдержку, волю и силу Сталина.
Детство я провел в Москве, и порой, когда я иду по Можайскому шоссе или по Ленинградскому, мне трудно поверить, что передо мной тот город, где я вырос,—с косыми домишками Дорогомилова или Петровского парка, с сонными купчихами и чаепитиями, с охотнорядцами и хитровцами, с извозчиками и конками, с глухими, унылыми сугробами. Выросла новая Москва; она связана с повседневной кропотливой работой Сталина. Москва многим ему обязана: жилыми домами и метро, школами и душистыми липами. Но больше всего Москва ему обязана днем 6 декабря 1941 года. Между Химками и Москвой не было ни Атлантического океана, ни Ламанша: между Химками и Москвой были только советский народ и Сталин.
Одни американский литератор как-то заявил: "История изобилует случайностями. Так, например, город, где произошел перелом в ходе второй мировой войны, связан своим наименованием с главнокомандующим советскими армиями". Этот литератор не знает ни географин, ни истории. Он не знает и наших людей. Задолго до второй мировой войны в Сталинграде решались судьбы советского государства, мечты трудящихся всего мира. Тогда он назывался Царицыном, и Царицын не "случайно" стал Сталинградом: молодое, советское государство, мечту трудящихся всего мира, отстоял тогда Сталин. Не "случайно" перелом в ходе второй мировой войны произошел у Сталинграда: советские люди не могли отдать этот город врагам и потому, что он был солнечным сплетением фронта, и потому, что он был городом Сталина. История не знает случайностей; то, что фашизм был разбит на маленьком куске земли у Волги, так же не случайно, как не случайно то, что новую эру истории открыли русские рабочие, а не американские литераторы.
Именем Сталинграда названы многие проспекты, бульвары, улицы и площади больших и малых городов в различных странах Европы; так люди, помнящие, кто их спас от фашистского рабства, в повседневной жизни, указывая адрес свой или своих друзей, повторяют имя большого человека. Крестьяне одной деревни Лимузина назвали свою единственную улицу "улицей Сталинграда", и, может быть, эта деревенская улица красноречивее говорит о чувствах всех народов, нежели большие проспекты больших городов..
Чужестранцев изумило, что рабочие тракторного завода, оторвавшись от мирных станков, пошли с ручными граиатами на вражеские танки. Чужестранцев не меньше изумило, что грозные солдаты Сталинграда, вернувшись к мирным станкам, чудодейственно воскресили растерзанную землю. Людям наживы трудно понять людей труда, точно так же, как вашингтонским обозникам трудно понять солдат, защищавших дом Павлова. Нелегко достались нашему народу города и тракторы, университеты и сады, новый огромный дом, созданный в несколько бурных десятилетий. Когда пришли первые строители в Кузнецк, там ничего не было, кроме тайги. В первой землянке первый строитель прикрепил к стене портрет Сталина из "Огонька". Несколько лет спустя задышал огромный завод, и на первой плитке чугуна рабочие написали: "И. В. Сталину". Каждый советский человек знает, что Сталин — это труд. Мы видим его архитектором над планами городов, строителем Свердловска и Магнитогорска, Мурманска и Караганды; мы видим его инженером и химиком. Мы видим его агрономом, переселяющим  пшеницу на Север и возводящим живые зеленые стены, которые оградят наши нивы от дыхания смерти. Мы видим его рабочим человеком, трудящимся с утра до ночи, не отказывающимся ни от какого тяжкого дела, первым мастером советской земли.
Недавно сообщали, что один польский крестьянин решил в честь семидесятилетия Сталина посадить перед своим домом фруктовые деревья. Яблоня не сразу приносит плоды: ей нужен мир. Польский крестьянин знает, что у мира сейчас нет лучшего защитника, чем Сталин. Зашита Сталиным мира еще больше роднит его с миллионами простых людей, где, бы они ни жили. Когда сторонники мира собирались в Париже, в Праге, в Риме, повсюду я слышал имя Сталина; это имя повторяли и венгерская учительница, и католичка из Рима, и французский художник, и старый индиец. Сколько матерей в разных странах, глядя на своих малюток, вспоминая пережитые ужасы—крики сирен, развалины, кровь,—благодарят Сталина за то, что он не дает злому бурелому пронестись по оживающей земле!
Для миллионов простых людей Сталин— близкий человек. Много раз я видел проявления этой чистосердечной любви. "Хотел бы я вырезать для Сталина замечательную трубку", —говорил старый норвежец в Лилиангамере. Виноделы-
бургундцы, вчерашние, партизаны, мне сказали: "Мы откладываем для Сталина самые хорошие бутылки, может быть, когда-нибудь он попробует наше вино". Когда советские войска освобождали Белоруссию, военный корреспондент рассказывал населению о работе Сталина в годы войны. Старая колхозница внимательно слушала, а потом всплеснула руками: "Спит-то он когда? Передохнуть ему нужно". В Риме молодой восторженный паренек сказал мне:
"Ты обязательно передай привет товарищу Сталину от каменщиков". Другой цыкнул: "Разве можно его беспокоить? Один он на всех".
Сталину шлют подарки. Француженка, у которой фашисты расстреляли дочку, послала Сталину единственное, что у нее осталось от ее ребенка: шапочку. Такого подарка никто не получит, и нет весов, на которых можно взвесить такую любовь.

В неспокойную погоду па море у руля стоит капитан. Люди работают или отдыхают, смотрят на звезды или читают книгу. А на ветру, вглядываясь в теплую ночь, стоит капитан. Велика его ответственность, велик его подвиг. Я часто думаю о человеке, который взял на себя огромный груз, думаю о тяжести, о мужестве, о величии. Много ветров на свете. Люди работают, сажают яблони, нянчат детей, читают стихи или мирно спят. А он стоит у руля".
("Правда", 1949, № 347 (13 декабря), с. 2).