"Мы земле несем любви богатство…"

"… Знамя мира реет впереди.
Мы идем путем великим братства
С Лениным и Сталиным в груди".
 

70 лет назад тем, кто стал на колхозный путь в Литовской ССР и твердо шагал по нему, будущее и товарищ Маленков сулили все радости честной, трудовой жизни в коллективе:
"На земле литовской
Ник. Вирта
Густые леса и мелколесье, ржавые пятна болот вперемежку с полями, речушки, причудливо извивающиеся вокруг холмов, поросших соснами, валуны на пашнях, бесконечная смена небольших равнин и возвышенностей, ласкающая глаз путешественника и доставляющая множество неудобств живущим здесь, там и сям разбросанные хутора с приусадебными участками, аккуратно отгороженными от внешнего мира частой порослью елей, десяток яблонь около каждого двора, обремененных урожаем, соломенные крыши и крыши из дранки, дороги, обсаженные деревьями, мрачные распятия на перекрестках, странной формы низенькие ветряные мельницы, шпили костелов, вздымающиеся над поселками и местечками, озера поразительной красоты и величия, развалины древних замков...
Литва.
Литва — край исконных землепашцев, мирного и свободолюбивого народа, вся жизнь которого из поколения в поколение проходила в суровой борьбе с природой— с болотами и валунами, загромождающими поля, с худосочной почвой и иногими иными бедами; многострадальная земля, через которую с незапамятных времен бесконечные воины перекатывались, подобно волнам в море.
События 1940 года, открыли перед народом Литвы горизонты совсем иной доли...
                                                                                 *
После разгрома гитлеровских орд литовский народ с необыкновенной энергией стал строить новую жизнь.
И легко представить, какая ожесточенная борьба разгорелась здесь, на земле литовской, когда масса тружеников, понявших, что без объединения им не избавиться от ненавистной кулацкой кабалы, от нищеты и вечной нужды, решила стать на колхозный путь...
О том, как труден, как неимоверно сложен и труден был этот путь, мы разговаривали в доме Ракутиса Пранаса, что стоит особнячком вблизи дороги, ведущей в местечко Дялтовас, где временно расположилось правление колхоза "По ленинскому пути", членом которого семидесяти-трехлетний Пранас состоит четыре года, то есть столько, сколько лет и этому колхозу и прочим двум тысячам тремстам колхозам Литвы. Пранас— человек жилистый, небольшого роста, голова его седая. Он по сей день работает помощником бригадира и в прошлом году вдвоем с сыном заработал ни много ни мало — 750 трудодней, получив свыше 18 центнеров зерна, овощи и сено в большом количестве.
Обутый в тяжелые рабочие сапоги, в белоснежную ради праздничного дня рубаху, в расстегнутом жилете сидел он около окна, а там, за двором, ветви яблонь припадали к земле и крупный "белый налив" аппетитно сверкал среди свежей августовской зелени, согреваемой теплым вечерним светом.
Оя сидел и разговаривал с нами, а старуха его— Ракутеня ставила на стол блюда с двухвершковым литовским беконом, с огурцами, засоленными как-то особенно, а потому обладающими необыкновенно тонким вкусом, с творогом, отжатым под прессом, с белым пшеничным хлебом и глиняные горшки с домашним пивом...
Угощая нас, она говорила, как обрадовал ее недавно председатель колхоза, сказав, что высшая советская власть решила брать с колхозников сельскохозяйственного налога в два раза меньше, чем раньше. Она подсчитала, что это даст ее хозяйству, и уже определила, куда надо потратить те рубли, которые составляют чистую экономию на налоге. Купить новый костюм сыну, вставить зубы себе у хорошего дантиста в Укмерге, пополнить кое-что из белья и посуды... Она сказала, что было бы недурно подремонтировать дом и службы, но этого они делать не будут, потому что, дескать, дом стоит на этом месте последние месяцы...
— Почему последние месяцы?— спросил я.
За старуху ответил сам Пранас. Выслушав ее речь, столь же восторженную, как и длинную, он неторопливо начал, с трудом подбирая забытые русские слова:
— Товарищ, за мои семьдесят три года я буду в четвертый раз переезжать на новое место. Я строился первый раз много лет назад, когда отделился от отца. Я строился второй раз, когда нас силои выгоняли из сел на хутора. Я строился семь лет назад, потому что мою старую хату дочиста снес германский снаряд.
— Теперь,— продолжал он после молчания,— первый раз в жизни я буду строиться вновь с душевной радостью. Я и мои соседи по горло сыты этой волчьей хуторской жизньюо. Зимой, товарищ, тут тяжелое, белое молчание... На километры вокруг — ни души человеческой. Народ наш потому такой молчаливый в задумчивый, что жили мы все врозь и привыкли молча радоваться и молча страдать, молча работать. Да, я с радостью поселюсь в большом поселке, как то обещает нам колхоз. В общей семье жить будет веселее. Что ты скажешь, товарищ?
Я сказал, что он прав.
— Да,— сказал он,— мы будем жить так же, как живут русские,— большими селами, где весело, где много соседей, и будет с кем отвести душу. Это будут большие дружные семьи, товарищ, навечно дружные. И навечно мы будем владеть той землей, которую нам отдала власть, отобрав ее у панов и кулаков. Навечно!— энергически подтвердил он.— Я сам как старейший колхозник принимал из рук власти акт на вечное пользование землей. Кто посмеет отобрать у нас ее? Нет такой силы!
И старый Пранас налил нам водки. Выпили я, мой спутник из Вильнюса и председатель колхоза Душкин...
Душкин не отказался выпить с нами, потому что был праздничный день, а на завтра он сделал все распоряжения и мог отдохнуть в этом доме, окруженном полями и яблонями, гнущимися от тяжести плодов.
Громадного роста, налитый жизненными соками, уверенный в себе и в хозяйстве, которое мало-помалу процветает, Душкин почтительно принял стакан из рук своего лучшего колхозника и выпил за его здоровье, за вечное владение землей, за будущее большое село, за центральную усадьбу, о которой он так мечтает.
Вернувшись с фронта, Душкин организовал в районе Укмерге первый колхоз, и было в том колхозе по первопутку два хозяйства: самого Душкина и еще одного крестьянина; две коровы, две лошади, одна свинья и пятьдесят гектаров земли на пятерых трудоспособных.
Двести шестьдесят два двора в колхозе теперь, земли больше двух тысяч гектаров, и только в прошлом году колхоз заново построил телятники, коровники, овчарни, птичники, вложив в эти стройки сотни тысяч рублей да сумев при всех громадных расходах выдать на трудодни по два с половиной килограмма зерна и по пятидесяти копеек деньгами.
А нынешний хозяйственный год Душкин мечтает окончить с лучшими результатами: выдать колхозникам никак не меньше трех килограммов на трудодень да оставить порядочные запасы зерна на продажу и деньги для дальнейшего строительства. Планы у Душкина богатые и, к слову сказать, реальные, потому что с будущего года колхоз переходит на травопольный севооборот.
Прапас сказал:
— Председатель, не слишком ли ты много обещаешь? По твоим словам этот товарищ из Москвы может понять, что мы живем чуть ли не в самом лучшем колхозе на литовской земле. Но ведь это совсем не так. Колхоз весьма средний, и это я утверждаю, потому что читал в журнале о таких колхозах в Литве, до которых нам еще шагать да шагать добрым шагом.
Душкин сказал, немного обидевшись:
— Пранас, в тебе еще говорит недоверчивая мужицкая душа крестьянина-отрубника. Ты верь в конечную цель и стремись к ней.
Пранас сказал:
— Я верю, председатель, и не только верю, но в работаю ради нее, не щадя себя, несмотря на мои годы. Ладно, я постараюсь дожить до того дня, когда и о нашем колхозе будут говорить, как о наилучшем.
— Ты доживешь, Пранас, до того дня, ты еще крепок и здоров, как я вижу. Но я тебе скажу: дело не только в том, что наш колхоз будет, да, будет наилучшим, но еще и в том, что наша жизнь очень скоро будет лучше той, о которой ты мечтаешь.
Он начал рассказывать о новом сельхозналоге и о том, что говорил на сессии Верховного Совета СССР товарищ Маленков, и тут мы вдруг поняли, что обо всем этом Пранас слышал только со слов председателя. Оказалось, что ни колхозные коммунисты, ни работники района Укмерге не удосужились как следуем разъяснить колхозникам глубокий смысл решений сессии, рассказать о тех необъятных перспективах, которые открываются перед всеми колхозами и колхозниками страны Советов.
— Вот теперь,— продолжал Д ушкин,— составлен план: у нас будет большой поселок. Твой дом, Пранас, как я уж говорил тебе, и твои сараи мы подпепим трактором и перевезем на новое место. Твои яблони пересадит агроном... Да, все это задумано, спланировано, но лежит где-то и не движется с места. А люди мечтают уйти с хуторов, навечно распрощаться с нелюдимой жизнью.
Тут Пранас, который уже выложил несколько раньше свою точку зрения на хутора, точку зрения, так сказать, психологическую, высказался более определенно и в политическом смысле.
— Хутор, товарищ, это вечное напоминание о кулацкой Литве. Я видел на своем веку много врагов. Трижды проходили по моей земле немцы. Грабили меня солдаты Пилсудского. Но, поверь, не было у меия врага злее, чем мой сосед кулак.
Теперь их не будет. Мы согнали их с хуторов. Мы покончим с остатками прошлого.
Я доволен.
Дальше оказалось, что Пранас доволен далеко не всем. Ему надоело таскаться на базар со своими продуктами, с беконом в два вершка толщиной, с яйцами и домашним сыром. Но пока он должен делать это, потому что иначе — убыток. Но если государство, как сказал Пранас, повысит заготовительные цены на то, что производит его хозяйство и хозяйство колхоза, он с радостью будет отдавать заготовителям свои излишки и поступится ценой, лишь бы внести свою долю в то обилие, которое должно настать.
— Вот тут старуха сказала, что купит костюм сыну. Хорошо. Молодежь теперь любит хорошо одеться, не то, что мы: у нас для этого не было грошей. Они любят вкусно поесть. И то добро. Но я из своей доли экономии на сельхозналоге куплю, пожалуй, пару телят и еще одного борова, чтобы было больше мяса на городском рынке и в магазинах.
Оказалось дальше: Пранас очень недоволен гем, что многие колхозы по соседству сеют несортовыми семенами и что слишком запоздал и их колхоз с введением севооборота.
Недоволен он и тем, что чересчур медленно идет мелиоративное строительство, 
хотя болота— бич литовского сельского хозяйства. Он сказал и о том, что осушенные земли плохо используются в сельском хозяйстве, что очень много говорят в Министерстве сельского хозяйства и заготовок об известковании почвы, но делается в этом смысле очень мало, а без известкования многие земли никогда не смогут давать тех урожаев, которые должны получать колхозы Литвы.
И о том, что еще далеко не так хорошо работают МТС, и что велики потери зерна при уборке урожая, и нет постоянных кадров в МТС, и что плохо со специалистами в колхозах. Обо всем этом говорил нам Ракутис Пранас, и счет его к руководителям республики можно было бы увеличить вдвое и втрое...
Но, хотя на многое жаловался старый Пранас в был он во многом справедлив, в жалобах этих я чувствовал мудрую хозяйскую заботу — заботу не только о своем дворе, о своем колхозе, но и о всех, кто раз и навсегда в Литве стал на колхозный путь и ныне твердо шагает по нему, и будущее сулит им все радости честной, трудовой жизни в коллективе.
Укмерге, Литва".
("Известия", 1953, № 211 (6 сентября), с. 2).