"Велели очерк написать о свиноферме мне…"

"… Давно затихли голоса 

Столичные в окне. 
Давным-давно соседи спят, 
А я еще сижу. 
Про сало цифры говорят — 
Я в очерк их ввожу". 

60 лет назад любили масло бдительные советские литераторы:

"Без четких позиций

Вл. Солоухин

У поэта Евг. Евтушенко вышла новая, четвертая по счету книга стихов.

Евтушенко не любит повторяться, он не включает в новые книги стихи из старых книг. Благодаря этому легко угадываются главные тенденции в творчестве молодого поэта.

Можно было бы рассуждать о том, что у Евтушенко нередко попадаются слабые, небрежные стихи. Однако лучшие его стихи, такие, как "Глубина", "Вагон", "Партизанские могилы", "Любовь", "Зависть", "Рассматривайте временность гуманно...", многие строки любовной лирики дают нам право говорить об определенном уровне мастерства.

Можно было бы указывать также поэту на чужие, заимствованные у учителей интонации, нет-нет, да и проскальзывающие в стихах: то повеет чистым Леонидом Мартыновым, то послышится не менее чистый Кирсанов, то вспомнятся стихи Луконина, а то Антокольского. Но это не беда, потому что учителя хорошие, а если и беда, то легко устранимая, и, я бы сказал, даже самоустранимая по мере наступления поэтической зрелости.

Кое-кто мог бы предъявить Евтушенко и иные упреки. Лично я, например, больше люблю акварель и масло, чем рисунок углем. Но и рисунок углем имеет право на существование, и многие его любят больше, чем что-либо другое, и, значит, стоит им заниматься.

Нужно уходить от декларативности. Потому что: раз декларативность, два декларативность, но, высказав в голой форме все, что думаешь, надо, наконец, писать и собственно стихи. От мышления абстрактно-логическими формулами нужно переходить к мышлению образами: на то и существует поэзия.

Я не хочу тем самым сказать, что у Евг. Евтушенко сплошь одни декларации, но все же их слишком много, как и слишком много стихов-автопортретов.

Представьте себе выставку художника-живописца, на которой большая часть картин – автопортреты. Если даже они и выполнены удовлетворительно, все равно это вызывает неудовлетворенность тех, для кого выставка устроена. Пожалуй даже, художник тем самым поставил бы себя в несколько комическое положение.

Но все это, как любят говорить на собраниях, разрешимо в рабочем порядке.

Начинает беспокоить одно, более существенное обстоятельство. Но, прежде чем перейти к нему, я должен все же сказать, что мне в творчестве Евтушенко нравится. Нравится мне многое: и эта угловатость, а не обтекаемость, и раскованность, а не то, чтобы по струночке, и молодое его озорство, и то, что он выхватывает из жизни подчас неожиданные и всегда наименее пресные куски.

Поэзии Евтушенко присущ наступательный тон, она воинствующа. Он не может писать стихи просто так, - ему обязательно нужно ощущение противника.

А раз так, то и посмотрим, кого же ощущает Евтушенко в виде своего противника и не претерпело ли это ощущение некоторых эволюций при переходе от книжки к книжке.

В книге "Третий снег", датированной 1955 годом, есть стихотворение "В новогоднюю ночь", написанное в 1952 году.

Автор и любимая им девушка, веселые, идут праздничной ночной Москвой. Они проходят мимо здания, на котором висит "цветистый" иностранный флаг. Из окна этого здания на автора и девушку, на праздничную Москву смотрит человек, который только что, по предположению автора, возился с коктейлями и ловил в эфире джазовую музыку.

  

Москва сверкала

                  Пестрыми огнями,

   от снега новогоднего бела.

   Она была

                      и городом,

                                           и нами,

   и часовыми у Кремля

                                             была.

   Она была.

                       Она существовала,

    и он не мог поделать ничего.

    Из глубины оконного овала

                 он видел нас.

                                Мы видели его.

Спустя несколько лет Евг. Евтушенко говорит:

  

   Меня не любят многие,

   за многое виня,

   и мечут громы-молнии

   по поводу меня.

   Угрюмо и надорвано

   смеются надо мной,

   и взгляды их недобрые

   я чувствую спиной.

   А мне все это нравится.

   Мне гордо оттого,

   что им со мной не справиться,

   не сделать ничего.

Я не стану говорить, какие стихи лучше. Но смотрите, как измельчилась, как сузилась тема. И там противник, и тут. Но какой? Если в первом случае Евтушенко вместе с Москвой, вместе со своей страной, вместе со своей идеологией противопоставляет себя человеку с другой страной, с другой идеологией, то во втором случае поэт противопоставляет себя враждебным людям, якобы окружающим его в собственном социалистическом доме.

Никто не спорит, и внутри нашей страны есть еще враги, как прямые, так и косвенные, но, может быть, не менее вредные, то есть бюрократы, поборники косности, да и просто жулики всех рангов. Но ясно, что не об этих врагах говорит в своих стихах Евг. Евтушенко. А между тем слово "враг" все чаще и чаще встречается у него:

  

Мне нравится

               и на коньках кататься

   и, черкая пером,

               не спать ночей.

   Мне нравится

               в лицо врагам смеяться...

Или:

   Все на свете я смею.

   Усмехаюсь врагу,

   потому что умею,

   потому что могу...

Ясно, что речь здесь идет не о наших (страны, социального строя, социалистического лагеря) врагах, а о врагах всего-навсего личных, врагах одного лишь Евтушенко, либо небольшой группы людей.

Так что если раньше поэт говорил как бы и от имени народа, то теперь он все больше и больше начинает говорить от своего лишь, Евтушенко, имени. Борьба подменяется мелкой возней, с последующим неизбежным измельчанием самого творчества. Подумаешь, подвиг, усмехнуться в лицо сидящему против тебя в писательском ресторане человеку, ругающему твои стихи и по одному тому причисленному к стану врагов!

Утратив ощущение настоящего противника, Евг. Евтушенко окружил себя (по крайней мере, в стихах) врагами литературными, придуманными, и вот ему нравится усмехаться им в лицо.

А какое дело до этого забойщику из Донбасса, строителю Куйбышевской ГЭС, создателям спутника Земли и крестьянину Кузьме Бакланихину из нашей деревни? Никакого дела нет. Когда же Евтушенко в ранней книге стоял в

новогоднюю ночь перед человеком из другого идеологического стана, всем им дело до этого было, все они стояли как бы за спиной поэта.

Бичуй бюрократизм, косность, все, что мешает идти вперед нам всем, но не делай пафосом своей поэзии злость по отношению к каким-то там чаще всего воображаемым литературным врагам. Кстати заметить, что если бы Евг. Евтушенко окружало столько врагов, сколько он предполагает, то вряд ли бы удалось ему один за другим издать четыре сборника своих стихотворений. Уж наверно враги нашли бы способ помешать этому.

Мир расколот на два лагеря. Человеком разбужены такие силы природы, которые при неосторожном или преступном обращении с ними могут уничтожить самое землю вместе с четырьмя сборниками Евг. Евтушенко. И в это-то время, когда борьба за жизнь человечества, за его культуру, за нашу планету достигла наивысшего напряжения, поэт уходит от стихов присущего ему ранее широкого гражданского звучания, выключается из этой борьбы, чтобы декларировать свою ненависть к окружающим будто бы его литературным врагам, которым приятно посмеяться в лицо.

Предыдущую книгу стихов Евг. Евтушенко "Шоссе энтузиастов" открывало стихотворение "Коммунисты".

Ни мещан шепотки,

                                           ни рвение

   всех умельцев ловчить и красть

   не добились от нас

                                        неверия

   в коммунизм,

                            в советскую власть!

   Нашу веру

                         из нас не вытравили.

   Это кровное,

                           наше,

                                      свое.

С ней стояли мы.

                                С нею выстояли.

   Завещаем детям ее.

Тут же идут боевые стихи "В бою за Советскую власть", "Празднуйте Первое мая! ", "Песни революции"...

Во всех этих стихах и, пожалуй, не только этих, а вообще во всех стихах Евтушенко из предыдущих сборников ощущаешь четкие общественные позиции. Было до конца ясно, чего он хочет и чего не хочет. За что он борется и против чего он борется.

Но вот появилась новая декларация – стихотворение, открывающее самую последнюю книгу. И на душе становится смутно. Я разный, заявляет поэт, я натруженный, застенчивый и наглый, злой и добрый. Во мне, продолжает он, столько перемешалось всякой всячины: от запада и до востока, от зависти до восторга.

Уже говорилось, что Евг. Евтушенко обязательно нужно с кем-то воевать, куда-то ломиться, и вот утрата четких позиций привела к тому, что он ломится, по существу, в открытые двери.

Вот он с пафосом, достойным лучшего применения, заявляет, что ему одновременно нравится и Есенин, и Уитмен. Ну и что же в этом такого? Мне, например, тоже нравятся оба эти поэта. Да и мало ли кому они нравятся, но никто не считает нужным кричать об этом на всю страну.

Вот он заявляет дальше, что ему близки и композитор Мусоргский, и живописец Гоген. Ну и что? Почему они должны исключать друг друга?

Вот ему нравится и на коньках кататься, и, черкая пером, не спать ночей. Как будто уж, кроме исключительного Евтушенко, никому не удавалось сочетать в себе одновременную любовь и к спорту, и к поэзии.

Вгрызаюсь в книги

                        и дрова таскаю...

Так ведь еще Лев Толстой одновременно занимался физическим трудом и имел некоторое отношение к книгам.

Вот это и называется ломиться в открытые двери.

   Границы мне мешают...

                                      Мне неловко

   не знать Буэнос-Айреса,

                                         Нью-Йорка.

   Хочу шататься,

                                сколько надо

                                                Лондоном,

   со всеми говорить,

                                       хотя б на ломаном!

   Мальчишкой,

                             на автобусе повисшем,

   хочу проехать

                         утренним Парижем!

   Хочу искусства –

                               разного, как я!

Искусство действительно бывает разное. Одно искусство пробуждает высокие помыслы, другое – низменные инстинкты. Одно облагораживает душу человека, второе растлевает ее, и я еще не знаю, нужно ли нам стремиться к искусству самому разному. Кроме того, не в том здесь беда, что Евг. Евтушенко хочет шататься Лондоном и озоровать в Париже, не в том беда, что ему неловко жить, окруженным со всех сторон границами Советского Союза, и что очень хочется в Рио-де-Жанейро (то бишь в Буэнос-Айрес) или в Нью-Йорк.

За границу ездил и В. Маяковский, но он ездил туда не ради пустых развлечений и воспринимал все не с позиций этакой всеядности и туристского верхоглядства. Маяковский ездил за границу как коммунист, как полпред советской пролетарской культуры. У него были четкие идеологические позиции.

Евг. Евтушенко декларирует любовь к жизни. Это хорошо. Но в середине XX века мало просто любить жизнь. Нужно за нее и бороться, и в этой борьбе важно знать, кто твой действительный друг, а кто действительный враг.

Беспокойство за то, что ощущение это притупилось у поэта Евг. Евтушенко, и побудило меня выступить со статьей.

Может возникнуть вопрос: вправе ли требовать от поэзии Евтушенко высокой гражданственности и широкого общественного звучания? Существуют ведь поэты, которые всю жизнь пишут глубоко личную лирику. Да, все это верно. Но мы-то знаем, что Евг. Евтушенко не такой. Он все время стремился к гражданственности и даже к злободневности, и если теперь он сворачивает в сторону, то мы вправе задуматься, а хорошо ли, а правильно ли он делает, сворачивая в сторону?

Конечно, каждый волен писать то, что он думает, и то, что он хочет. Но в такой же степени мы вольны сказать поэту, что у него действительно хорошо, а что не стоит и трех копеек".

"Литературная газета", 1958, № 42 (8, апрель), с. 4).