"Эх, замочу!" - 62

"Я вижу, как взволнованные воды
Зажаты в тесные водопроводы,
Как захлестнула молнию струна.
Механики, чекисты, рыбоводы,
Я ваш товарищ, мы одной породы, —
Побоями нас нянчила страна!"

 

"Или птиц перелетная стая нам грядущий посев не сулит..."

"...Иль земля молодая, родная
Мощь побегов в себе не таит?"

60 лет назад в СССР сразу много звёздочек полетело с чекистских погон:

«23 апреля Первый Заместитель Министра Иностранных Дел СССР А. А. Громыко принял Временного Поверенного в делах Австралии в СССР г-на Б. К. Хилла и вручил ему ноту Советского Правительства следующего содержания:

«Правительство Союза Советских Социалистических Республик считает необходимым заявить Правительству Австралии следующее.

3 апреля с.г. третий секретарь посольства СССР в Австралии В. М. Петров, выполнявший в Посольстве консульские и хозяйственные функции, выехав из Канберры в Сидней в служебную командировку, не возвратился в Посольство.

7 апреля Посольство обратилось в Министерство иностранных дел Австралии с просьбой о принятии мер к розыску Петрова. Несмотря на неоднократные напоминания посольства, в течение почти недели Министерство не давало ответа на обращение Посольства.
Произведенной в связи с исчезновением Петрова тщательной ревизией было обнаружено, что Петров путем подлогов присвоил себе крупную сумму государственных денег, совершив, таким образом, уголовное преступление. Требование Посольства, заявленное устно, а затем подтвержденное в ноте от 21 апреля, принять меры к задержанию Петрова, как уголовного преступника, и передать его Посольству, Правительством Австралии до сих пор не удовлетворено.
В то же время австралийские власти начали широкую клеветническую кампанию против Советского Посольства в Австралии и объявили Петрова политическим эмигрантом, ссылаясь при этом на какие-то документы, переданные якобы Петровым, которые могли быть только фальшивками, сфабрикованными по заданию лиц, заинтересованных в ухудшении советско-австралийских отношений.
Более того, австралийские власти предприняли ряд шагов, рассчитанных на дальнейшее обострение отношений с СССР и создание невозможных условий для нормальной деятельности дипломатического представительства Советского Союза в Австралии.

Так, австралийские власти предприняли шаги к организации похищения жены Петрова, которая хотела выехать в Советский Союз. Дело дошло до того, что

накануне отъезда Е. А. Петровой в австралийских газетах, в частности, в газете «Сандэй Тэлеграф», было опубликовано сообщение из которого было видно, что австралийские власти принимают меры, чтобы насильственно задержать Петрову в Австралии.

19 апреля Посол Советского Союза Н. И. Генералов посетил исполняющего обязанности Министра иностранных дел Макбрайда и, сославшись на это сообщение австралийской печати, потребовал принять надлежащие меры к предотвращению всяких попыток помешать отъезду Петровой. При этом Посол завил, что если при отъезде Петровой будут приняты какие-либо действия, которые помешают ее нормальному выезду из Австралии, Советское Правительство будет рассматривать такие действия, как насильственное задержание сотрудника Советского Посольства, и вся ответственность за это ляжет на Правительство Австралии.

Несмотря на это, 19 апреля вечером на аэродроме в Сиднее при оттъезде из Австралии Е. А. Петровой, второго секретаря Посольства Ф. В. Кислицына и двух дипломатических курьеров Ф. Н. Жаркова и В. В. Карлинского группа явно подобранных лиц, действовавших в полном контакте с находившимися на аэродроме представителями австралийской полиции, пыталась насильственно захватить Петрову и не дать ей возможности сесть в самолет. При этом некоторые из них, при прямом содействии австралийских властей, набросились на первого секретаря Посольства А. Г. Вислых, его жену Р. В. Вислых, советскую гражданку Н. И. Антонову, прибывших на аэродром проводить указанных советских граждан, а также на Кислицына и советских дипломатических курьеров и применили в отношении их физическую силу. Присутствовавшая при этом австралийская полиция не только не оказала необходимой защиты советским дипломатам от явного произвола и беззакония, но один из полицейских сам нанес удар первому секретарю Вислых.
Поскольку попытка похитить Петрову в Сиднее не удалась, и самолет проследовал в австралийский порт Дарвин, австралийская полиция в этом порту сама прибегла к насильственным мерам с целью задержания Петровой. Ко времени приземления самолета в Дарвине на аэродром прибыл Заместитель администратора Северной Территории Австралии Р. Лейдин с отрядом австралийской полиции. После приземления самолета Петровой, Кислицыну и двум советским дипломатическим курьерам было предложено выйти из самолета, вслед за чем их сразу же окружили полицейские, схватившие Петрову, которая затем была увезена с аэродрома на полицейской машине. Австралийские полицейские, организовавшие по руководством упомянутого Лейдина похищение Петровой, применили насилие в отношении второго секретаря Посольства Кислицына, подвергли принудительному с применением физической силы обыску советских дипломатических курьеров.
Как видно из нескольких публичных заявлений Премьер-министра Австралии г-на Мензиса и других официальных представителей Австралийского правительства, план похищения Петровой был был заранее разработан Австралийским правительством, решившим насильственно задержать Петрову. Так, по сообщению корреспондента агенства Рейтер в Канберре, в своем заявлении от 20 апреля г-н Мензис указал: «Мы организовали дело таким образом, чтобы на аэродроме Маскот (Сидней) находились представители нашего министерства иностранных дел, нашей службы безопасности и службы безопасности этого штата... После и до отъезда г-жи Петровой положение было весьма тщательно рассмотрено министром юстиции, исполняющим обязанности министра иностранных дел, и мной...»
Как явствует из заявления г-на Мензиса, в самолет, в котором следовали сотрудники Советского Посольства и советские дипломатические курьеры, был посажен специальный агент службы безопасности с целью склонить Петрову остаться в Австралии. Г-н Мензис заявил: «Я немедленно дал указание руководителю службы безопасности, чтобы с командиром самолета, в котором уже следовал один агент, согласно заранее принятых нами мерам, поддерживалась связь во время полета, и просил выяснить у г-жи Петровой..., не хочет ли она остаться в Австралии»...
Провокационная шумиха, раздуваемая Австралийским правительством вокруг уголовного преступника Петрова, похищение австралийскими властями сотрудницы Советского Посольства в Австралии Петровой, нападение на советских дипломатов и советских дипломатических курьеров, а также обыск дипломатических курьеров австралийской полицией, причем произведенный с применением физического воздействия, являются грубейшими нарушениями общепризнанных норм международного права и недопустимы при наличии нормальных дипломатических отношений между государствами...
При создавшихся условиях Советское Правительство решило немедленно отозвать Посла СССР в Австралии и весь персонал Советского Посольства. В свою очередь Советское правительство заявляет также о невозможности при таких условиях дальнейшего пребывания в Москве персонала Посольства Австралии»...
("Советский Сахалин", 1954, № 98 (25, апрель), с. 3).

"Нету свету, счастья нету посреди чужих людей…"

"... Даже птице не годится
Жить без Родины своей..."

55 лет назад советские люди с неподдельным интересом читали рассказы о мире чистогана, откуда вырывались к счастливой жизни возвращенцы:

"На чужбине. Евгений Ратнер.
Со стокгольмского аэродрома поднялся пассажирский самолет и, сделав круг, взял курс на восток.
Среди пассажиров, удобно разместившихся в мягких креслах, обращала на себя внимание одна пара – Леон Рейтер и его жена Альбина. Большинство пассажиров, откинувшись на спинки кресел, дремали, некоторые листали страницы иллюстрированных журналов, и лишь кое-кто изредка бросал взгляд за оконце, где далеко внизу простиралась бесконечная однотонная морская пелена. Но Леон Рейтер и Альбина не отрывали глаз от моря…
"Такой крохотный с высоты пароход,- думал Леон.- А моторную лодку, наверно, совсем не увидишь".
Леон Рейтер неспроста вспомнил о лодке. Именно на лодке четырнадцать лет назад плыл он по этому самому морю от берегов Латвии в Швецию. Так началась трагедия, которая сейчас заканчивалась.
В начале октября 1944 года, когда Советская Армия подходила к Риге, гитлеровцы устраивали на улицах облавы и тысячи людей угоняли в Германию. А к рижанам, которые были хорошо известны, приходили специальные патрули.
Отец Леона – Теодор Рейтер – был главным дирижером оперного театра. К нему на квартиру явился офицер с двумя солдатами.
-Завтра утром в восемь часов вы должны быть в порту и погрузиться на пароход!
Теодор Рейтер оказался одним из тех, кто дал себя запугать. Он поверил фашистским бредням о том, что если он останется в Риге, его обязательно сошлют в Сибирь.
Но и в Германию Рейтер не собирался ехать. Леону вот-вот должно было исполниться восемнадцать лет, и его мобилизовали бы в немецкую армию, а уж за Гитлера он никак не хотел проливать кровь.
-Мы не пойдем завтра в порт,- твердо сказал отец Леону.- Доберемся до Вентспилса, а оттуда… оттуда как-нибудь в Швецию. Швеция – нейтральная страна, там самый высокий уровень жизни. Если мы попадем туда, это будет большим счастьем. Я снова стану у дирижерского пульта, ты получишь первоклассное музыкальное образование… И никаких ужасов войны!
… Они прибыли в Стокгольм. Город чем-то напоминал родную Ригу. Они ходили по улицам хмельные от счастья.
…В филармонии Теодору Рейтеру заявили, что выступать в качестве дирижера он не сможет. Заявили очень вежливо и очень твердо. Но зато пообещали взять переписчиком нот. И взяли…
Оба – отец и сын – верили, что им удастся попасть в землю обетованную, где нет зла, где никто не знает горя, и если у них на первых порах не все хорошо, то лишь потому, что они только ступили на эту землю. Да и в конце концов самое главное сейчас – дать возможность Леону получить музыкальное образование, открыть ему дорогу к дирижерскому пульту. Вот он поступит в консерваторию, и тогда…
Но тут их ожидал страшный удар. В Стокгольме была единственная консерватория на всю страну, и туда иностранцев не принимали. На этот раз нельзя было тешить себя никакими иллюзиями.
Что же у них осталось? Унылая, почти пустая комнатенка, нудная работа переписчика нот, ничтожный заработок…
Ну, а как же быть Леону? Нужно и ему найти какую-нибудь работу. Но какую?
-Конечно, интеллектуальную,- убежденно сказал Рейтер-старший...
Поиски интеллектуального труда закончились тем, что Леон поступил мойщиком в ресторан «Англе», который помещался на Стуре гатан. Он приходил туда к четырем часам дня и работал до часу ночи. Чадная кухня, горы грязных тарелок, груды ложек, ножей и вилок...
Зато по вечерам Леон посещал репетиции симфонического оркестра в филармонии. Отец добился для него разрешения. Хотя Леон хорошо понимал, что о музыкальной карьере нечего и мечтать, он не мог вырвать из сердца то,  что ему дано было природой, - музыка неудержимо влекла его. На репетиции он не просто слушал. Он изучал партитуру, следил старался анализировать, как облекается она мускулатурой звуков...
Однажды отец сообщил Леону, что в филармонию назначен новый главный дирижер – Павел Клецкий.
-Когда-то мы были знакомы,- печально заметил он.- В тридцатом году, когда я гастролировал в Польше, мы часто встречались и сдружились... Но теперь мне даже неудобно напомнить ему о себе. Такая дистанция медлу нами: главный дирижер – и переписчик нот...
Но Клецкий, как-то зайдя в библиотеку филармонии, сам узнал Теодора Рейтера. Именно это обстоятельство, этот случай сыграл в жизни Леона решающую роль.
Клецкий посочувствовал коллеге и тут же добавил, что, к сожалению, и он не в силах изменить его печальную судьбу. Но вот сыну, если тот действительно одаренный, попытается помочь.

И Клецкий сдержал свое слово. Он обратился с просьбой к известному шведскому композитору и дирижеру Хильдингу Розенбергу с просьбой взять Леона Рейтера к себе учеником. Больше того, он предупредил его, что Рейтер не имеет никакой возможности платить за уроки.

Маститого маэстро это не смутило. Его интересовало лишь одно: действительно ли юноша талантлив...

За одной удачей последовала другая: Розенберг помог молодому Рейтеру стать переписчиком нот. Теперь можно было наконец уйти из опостылевшего наконец ресторана. Тем временем Клецкий подыскал и пианаста, который, тоже бесплатно, взялся обучать юношу по классу фортепьяно...

А на следующий год Павел Клецкий сам начал обучать молодого Рейтера основам дирижерского искусства...

Через несколько месяцев Леону снова повезло: его покровители сумели выхлопотать ему стипендию в консерватории на родине Моцарта – в Зальцбурге. Леон был принят на первый курс дирижерского факультета.

Учебный год там длился шесть месяцев, а затем Леон снова возвращался в Стокгольм, снова брал уроки у Розенберга и переписывл ноты. Наконец в 1953 году он закончил консерваторию и получил диплом дирижера.
В первый же день возвращения Леона в Стокгольм он вместе с отцом отправился в тот самый ресторан «Англе», где не так давно мыл посуду. Разговор за бокалом вина был невеселый. Во всей Швеции только три симфонических оркестра, а сколько дирижеров! Получит ли Леон работу?..
Осенью 1953 года Леон начал переговоры со Стокгольмской филармонией. Только 24 апреля 1954 года ему наконец удалось впервые занять место за дирижерским пультом...
... Окрыленный успехом, Леон сразу же подал заявку на Стокгольмское радио, представив несколько программ. Ответ он получил через... восемь месяцев. Да, он может выступить.
Но за эти восемь месяцев ни одного концерта, только переписка нот... Полтора года ушло на переговоры о гастролях в Мюнхене. За весь 1956 год в Стокгольме он лишь один раз получил возможность выступить с концертом.
Леон ходил мрачный, подавленный. Он стоял перед глухой стеной, которую не могли пробить ни его талант, ни трудолюбие, ни энергия, ни даже счастливый случай.
Рейтер чувствовал, что начинает дисквалифицироваться, теряет уверенность в себе. "Пройдет еще несколько лет, и я превращусь в обыкновенного ремесленника", - думал он и холодел от одной такой мысли.
Отец старался, как мог, утешить сына, но сам прекрасно знал, что ему не вырваться из этого заколдованного круга. Теодор Рейтер был болен, а трагедия сына окончательно подорвала его здоровье. Через некоторое время отец умер. Леон остался один.
В этот тяжелый для него период Рейтер встретил девушку, которую полюбил, и вскоре женился на ней.
Альбина пяти лет попала из Латвии в Швецию. Сейчас она училась в средней школе, а во время каникул работала на почте. Но когда вышла замуж, пришлось оставить школу: Леон не мог прокормить двоих, нужно было и ей получить постоянный заработок. С трудом удалось найти место в порту, в посылочном отделе. Можно было продолжать учиться в вечерней школе, но обучение там платное, а она не могла выделить из тощего семейного бюджета 400 крон. Ведь только за одну крохотную комнатушку хозяйка брала с них 140 крон в месяц.
Так жила эта молодая пара, не зная радостей.
В эту пору и родилась у Леона мысль о возвращении на родину, в Советский Союз.
Среди латышей, живущих в Швеции, широко распространяется антисоветская пропаганда. Грязные эмигрантские листки, издающиеся в Западной Германии, США, неустанно громоздят одну несусветную ложь на другую. В Латвии, мол, царит голод, заводы, в том числе такие, как ВЭФ, вывезены в Россию.
Но все же пробивалась и правда о действительном положении в Советской Латвии. Доходила она и до Леона. Рейтер начал систематически слушать радиопередачи из Риги. Так познакомился он с симфоническим оркестром Латвийчкого радио и его дирижером Леонидом Вигнером, с постановками театра оперы и балета.
Однажды Леон сказал Альбине:
-А что если бы в Риге мне дали постоянную работу?..
Раздумья закончились тем, что Леон связался с советским посольством в Стокгольме.
С тревогой задал он вопрос сотруднику посольства:
-Смогу ли я в Советском Союзе получить постоянную работу дирижера?
Он ждал ответа с замирающим сердцем.
Тот сказал:
-Я был на ваших концертах. Такой талант, как ваш, на родине будет оценен по заслугам. Вы, конечно, получите работу.
Он верил и... боялся верить. Ему трудно было представить, что есть на свете страна, где не придется унижаться, чтоб добиться выступления, где он сможет изо дня в день, из месяца в месяц заниматься любимым искусством, иметь постоянную работу.
Наконец они с Альбиной приняли решение. И вот самолет летит через море...
Самолет совершил прыжок через Балтику, и вот уже под его крыльями Рига. Их встречают. Этого Леон никак не ожидал. На аэродром приехали начальник Управления по делам искусств писатель Фрицис Рокпелнис и профессор консерватории Витолинь.
Рейтеры остановились в новой гостинице «Рига». Отдохнув, сразу же помчались осматривать город.
Уже на третий день после приезда Рейтеру предложили место второго дирижера симфонического оркестра Латвийского радио. Вскоре он получил квартиру...»
 ("Огонек", 1959, № 16, с. 28-29).

"Он был погублен чьею-то услугой…"

"… Тут чей-то замешался произвол,
И кто-то вроде рока, вроде друга
Его под пулю чешскую подвел..."

45 лет назад советские люди лишь помогали лучшим из лучших среди  братских народов самим пресекать спекуляции лозунгами о гуманизме:
 «21 августа мимо ее окна прогрохотали будто свалившиеся с неба советские танки. Она не испытыала страха, но тревого была. Как теперь? Советские товарищи наведут порядок, раз мы не могли сделать это сами?
Но, заслонив собой братский народ от угрозы внешней и внутренней контрреволюции, советские воины не стали наводить порядок в чужом доме: пусть хозяева займутся этим сами...
В ее стране часто спекулируют лозунгами о гуманизме, о правде. Но «демократы» оказались на поверку растлителями душ, «гуманисты» - сеятелями ненависти, кроткие «либералы» - вурдалаками. Это правда!
... Наши воины, бывшие в августе и сентябре в районе города Нимбурк, близ Праги, наверное, запомнили худенькую, энергичную девушку с очень ясными, чистыми глазами, доброй улыбкой. Она пришла к советским воинам со словами привета и благодарности. Это была Гана Данишова.
А на другой день «милые коллеги» подкинули ей «объявление для коллаборантов»: учти, что соответствующие статьи уголовного кодекса предусматривают тюремное заключение от 12 до 15 лет или смертную казнь «за измену государству...»
Так Гана стала «колаборанткой».
Она стала борцом. И именно в эти трудные дни Гана обратилась к своим старшим товарищам – Яне, Милославу, дяде Прокопу с просьбой дать ей рекомендацию в партию...»
("Работница", 1969, № 4, с. 14).

"Художник нам изобразил..." - 253

"Слово, прерванное злобно, Ленин скажет до конца..."

"…И встает у граммофона
Сын за павшего отца".

45 лет назад не было таких  высот поэзии, которые не покорились бы грамотному советскому человеку, оседлавшему предстоящее 100-летие обладателя партийной клички «Шкурка»:

 «Голос Ильича. Поэма. Люциан Каюкин.

 В деревеньке над рекою,

в лебеде-беде дворов,
с детства свыкшийся
с нуждою
Жил Иван Кузьмич Петров.
От восхода до заката
он, потея, спину гнул,
Чтобы дать кусок ребятам,
Чтоб в конце концов
когда-то
В люди выбиться ему.
Душит подать,
гаснут силы...
Но на счастье бедняков
Революция свершилась —
Власть в руках
большевиков
Словно груз свалился наземь:
Неуж  кончилась напасть?
Но в оглядочку, не сразу
Принял он душою власть.
Нет резону торопиться,
Оглядимся,
подождем.
Быть чему,—тому случиться,
Может статься, и вздохнем
От бесхлебья в самом деле.
Может, станут явью сны...
Дай бог, чтоб в верхах
сидели
Только бы не болтуны.
Все же, духом вспрянув,
дома
Так говаривал подчас:
— Ничего, держись, Матрена,
Будет счастье и у нас,
Ведь пришла уже, Матрена,
К нам своя,
советска  власть.
Пусть с тобою у богатых
Жить пришлось нам в кабале.
Но увидят, мать, ребята
Рай небесный на земле,
Ване, выучившись в школе,
Быть ученым мудрецом,
Волостным — Семену,
Коле -
Златоруким кузнецом,
Дуне жить в семье богатой,
Кушать масло, белый хлеб,
Кренделя и шоколады...
Жизнь пойдет без зол и бед
Дети, сбившись на полатях, -
Стужа избу холодит —
Жадно слушают слова те...
Лишь с божницы богоматерь
Безучастно вдаль глядит.
***

Да, семье жилось не сладко,

Не ушла нужда лиха:
При земле одна лошадка
Да избитая соха,
Да приученных к сноровке
Две мозолистых руки,
Упряжь из гнилой веревки,
Остальное — едоки.
И куда ни глянь — изъяны
И огрехи — вот напасть.
И в сердцах бросал
крестьянин:
— Помогай, советска власть.
И еще мечта иная
Волновала Кузьмича,
Сердцу близкая такая:
Повидать бы Ильича.
—Дорогой товарищ Ленин,—
Так вождю сказал бы он, —
Бедняки моей деревни
Шлют тебе земной поклон.
Дал ты землю нам,
спасибо,
Но не будет жизнь легка,
Коли все тягло, вся нива
У хапуги-кулака.
Его сила непрестанно,
Как осот-трава, растет,
Так пойдет — опять
крестьянам
Биться рыбою об лед.
Сглотит мир кулачье пузо,
Словно пасхальный кулич...
Отведи беду-обузу,
Дорогой ты наш Ильич
***

День за днем в трудах,

заботах
Пробегают чередой.
И однажды сблизил кто-то
Кузьмича с его мечтой.
Узнает Петров — на рынке
Будто есть товар такой:
Чародейство на пластинке —
Голос Ленина живой.
То диковинное чудо —
Ящик вроде бы на вид…
И придумают же люди:
Ящик ведь, а говорит.
Загорелся наш крестьянин,
День спешит скорей
прожить.
С первой зорькой,
утром ранним
В город выбрался мужик.
За мешок муки на рынке,
что в семье последний был,
С граммофоном он
пластинку —
Речи Ленина — купил...
— Что купил, Кузьмич,
на рынке?
Чем нас хочешь одарить?
— Вот одну ее, машинку.
И добавил со смешинкой:
— Ленин будет говорить!
— Ленин!?
Смех ударил в уши,
Раскололся над избой:
— Ну, Кузьмич, бодай тя в
в душу,
Распотешил мир честной.
И куда какой смышленный,
Врать,
конешно, не творить..
— Тише!
Тише, мир крещеный'
Ленин будет говорить.
Снял он с лавки чудо-ящик.
Перенес его на стол,
Взял пластинку
и стоящих
Взглядом медленным обвел,
И торжественно, и страстно
Выло так лицо его,
Что от реплик громогласных
Не осталось ничего…
Что-то щелкнуло...
щелк снова...
Шорох тихий, скрип...
и вот
Над людьми взметнулось
слово!
Слово Ленина! Его!
— Есть у партии забота
За ближайших пять—шесть
лет
Дать трудящимся работу,
Мир — стране,
... голодным — хлеб.
Чтобы впредь на мир свободы
Не сумел никто напасть,
Укрепляйте власть народа,
Власть Советов,
вашу власть:
И в сгустившемся молчанье,
С диска взглядов не сводя,
Жадно слушали селяне
Слово мудрое вождя.
Над людьми оно имело
Удивительную власть:
Открывались взоры смело,
Распрямлялись плечи враз.
Проиграл Петров пластинку,
Снял,
и бережно — в мешок.
— Слышь, Иван? Свою
машинку
Запусти еще разок!
Тот, кто был в загоне прежде
Голодал,
болел и мерз,
Слушал Ленина с надеждой
От Москвы за сотни верст.
Тесно сгрудились соседи.
Только слышно:
— Это кто?
— Кто! Не слышишь разве?
Ленин!
— Ленин!?
— Ленин.
— Ленин!!!
О-о-о!!!
...Только где-то пред
рассветом
Был оставлен граммофон.
— Все, соседи, света нету.
— Керосину? Мы, найдем.
И считай: машинку эту
Покупали всем селом.
Православные!
Кто может,
возместим семье расход!
— Дам тебе, Кузьмич,
мучицы
Малым деткам на кусок...
— Я даю полфунта ржицы...
— От меня яиц пяток...
— Мать, возьми сальца
немножко
Да свари мальцам лапшу...
— Творожку вот...
я картошки…
— Я свой пай овсом вношу...
— Я должник до той недели,
Подожди,
будь другом, а?
У хозяев в самом деле
Закружилась голова.
А кругом веселый гомон:
Проживем, Кузьмич,
не трусь
И заплакала Матрена...
А у Кузьмича на ус
Слезы капнули:
— Вы, братья...
Мир крещеный...
погоди...
Пресвятая богоматерь
Изумленно вдаль глядит.
***

Годы — лучшее лекарство.

К удивленью чуждых стран
Быстро крепло государство
Всех рабочих и крестьян.
Вместо той Руси сермяжной,
Знавшей горе, да нужду.
Вдруг увидел мир однажды
Обновленную страну.
Набирали темп заводы.
Оживали города.
Это были дни и годы
Вдохновенного труда.
Рос Петров со всем народом
Пред людьми и пред семьей
Был не тем уж хлеборобом
С заскорузлою душой,
Что от света в тень
стремится…
Средь серьезных мужиков
Слыл испытанным
партийцем —
Деревенским вожаком...
Уплывали, словно в волнах,
Дни сомнений и тревог,
Но один день, горя полный,
Он никак забыть не мог.
Помнил он тот день
морозный,
Возвестивший о беде.
Когда стужа с горем слезы
Выжимали у людей.
Рвали грудь немые стоны,
Ум никак не мог постичь,
Что мог так вот,
по-земному.
Умереть... уйти Ильич.
Стужа.
Снег.
Гудки заводов...
Нет, он прожит был не зря,
Страшный день седьмого года
С сотворенья Октября.
Нет, не мертв Ильич. Он с
нами,
Устремлен всегда вперед.
Имя Ленина, как знамя,
Поднял и понес народ.
***

Так в пылу больших

свершений,
Отгоняя мрак и хмарь,
Годом разных сельских
мнений
Встал тринадцатый Октябрь.
Ради случая такого,
Груз забот стряхнув с плеча,
Как один, крестьяне снова
Собрались у Кузьмича.
Первым делом разговоры,
Как в стране идут дела,
Почему уходят в город
От извечных нужд села?
Кто там в странах
зарубежных
Мир сегодня сторожит,
Есть ли верная надежда
Без войны год-два прожить...
Почему-де ситцу мало,
Или к нам заказан путь?
Время вроде бы настало
Села все одеть, обуть.
Да про то, про се, про это.
Про махорку, про мороз,
Про дела, про все на свете
И, конечно, про колхоз.
Чтоб деревне делом общим
Со страною вместе жить,
С кровью собственной
пришлось ей
Перепахивать межи.
Слышь, Кузьмич, деревню
душит
Этот въедливый вопрос:
Как ты мыслишь: будет
лучше,
Если я вступлю в колхоз?
Обождем быть может?
Просто ль
Нажитое все отдать;
От души земли полоску
Видно с кровью буду рвать.
— Я, к примеру, бы с охотой,
А платить как будешь нам?
По часам?
Аль по работе?
А давай, по едокам!?
— Это только смерть так
сразу
По кормильцу бьет в страду...
У деревни ум за разум
Заходил от этих дум.
Ну денек!
Считай с рассвета
Спорят, ссорятся, кричат...
Стой, народ, ответ на это
Даст нам правда Ильича!
Пусть уж поздно,
тихо,
сонно,
Распростерла крылья мгла,
Все равно у граммофона
Соберется полсела.
По своей души веленью
В слякоть ли, метель ли,
дождь
Все равно придут.
- Ведь Ленин
Говорит — великий вождь!
Выступление до слова
Все прослушают опять,
Ведь не может быть такого:
О колхозах не сказать.
Будут спорить вдохновенно,
Позабыв про час ночной,
Будет их еще Матрена
Выпроваживать домой.
Еще встретят на тропинке,
Ими топтанной, рассвет...
Все там правда,
но в пластинке
О колхозах речи нет.
Расходились очень поздно.
Как случалося не раз.
Снова мысли о колхозе
Не дадут сомкнуть им глаз.
Между тем змеей коварной
В час ночной,
из-под полы,
Разрастался слух угарный,
Черный выползок хулы:
— Что ты, веришь
коммунистам?
Рассуди — зачем ты им; .,,
Для того лишь, чтобы быстро
завладеть добром твоим.
Чтобы ты не мог разжиться,
Оставался сир и бос,
И придумали партийцы
Эту сказку про колхоз.
Боль тебе —
им горя мало,
Жен еще обобществят,
Слух идет, под одеялом
Общим в тех колхозах спят.
Берегись же.
Обманули,
но немало тех. кто прост.
Будет лучше, если дулю
Сдашь товарищам в колхоз.
Так отбрось свое терпенье,
Быть хозяином — расчет!
...На крестьянском на
сомненье
Грело руки кулачье...
Мысли, мысли... Эти мысли
Злей, чем черная рука,
Дни и ночи били, грызли,
Изводили мужика.
***

Утомившееся солнце

Закатилось на покой,
И не светятся оконца
Над вздыхающей рекой.
Ночь, черней чернил
пролитых,
Заглушила шумы дня.
Встал крестьянин у калитки.
Спит деревня.
Ни огня,
Ни живой души...
Как низко
Над землей звезда дрожит.
О делах земных и близких
Вновь задумался мужик.
Как проверить.
чем измерить
Правоту и слов, и дел?
Все ли принимать на веру?
Как бы Ленин поглядел?..
Возвратился в дом уснувший,
Вот и теплится свеча,
И присел Кузьмич послушать
Снова правду Ильича.

Вдруг Петров за грудь

схватился —
Грянул выстрел за окном —
Повернулся, повалился
И упал на граммофон.
Тот замолк, как будто силясь
Разгадать людей вражду,-
Кровь мужицкая багрила
Всю мужицкую нужду.
***

Горе жесткою рукою

Придавило всю семью:
— Ваня! Ваня! Что с тобою?
Дай, лицо твое помою,
Воду на руки полью.
Встань, Ванюша,
дети просят,
Не оставь, родимый, нас...
И текли обильно слезы,
И текли горюче слезы
С излучавших ужас глаз.
— Чем же, чем мы Виноваты,
Пресвятая, помоги!
Но с иконы богоматерь
Безучастно вдаль глядит.
— Бессердечная!..
Матрена,
Со стены сорвав икону,
Оглядела все жилье.
Мертвый муж,
в испуге дети...
— Пропадай же все на
свете! —
На пол бросила ее.
Плач рвет душу,
сводит плечи.
— Что ты, что? Никто не
вечен,
Но в ответ лишь горький стон.
Зашипел у русской печи
Позабытый граммофон,
Старший сын подумал: люди
За советом шли к вождю.
Да какой-то гад Иудой
Оказался на беду.
Слово, прерванное злобно,
Ленин скажет до конца..
И встает у граммофона
Сын за павшего отца.
Свежей мыслью ободренный,
Бросив взгляд на мать свою,
Крикнул Ваня:
— Мир крещеный!
Слово Ленину даю!
В изумленьи люди:
Волос,
Вырез глаз, овал лица,
Даже тон и хриплый голос
Взял Ванюша у отца.
Пред людьми стоял
мужчина,
Память братьям об отце,
С первой горькою морщиной
На заплаканном лице.
Диск крутился.
Ленин прямо.
Как среди живых живой,
Говорил опять крестьянам
О путях страны родной:
— Есть у партии забота
За ближайших пять-шесть лет
Дать трудящимся работу.
Мир — стране,
голодным — хлеб.
Чтобы впредь на мир свободы
Не сумел никто напасть.
Укрепляйте власть народа.
Власть Советов,
- вашу власть».