"У кремлевской стены тихо ели стоят…"

"…Часовые проходят на пост.

Над кремлевской стеной, не сгорая, горят
Пять высоких рубиновых звезд.
А под теми звездами-рубинами —
Твой гранитный, твой бессмертный дом.
И к тебе, родному и любимому,
Мы тропою заветной идем".

60 лет назад главным персонажем советской литературы был Ильич:

"Ильич

(Страницы жизни)

Алексей Марков

Выстрел

- Выходит, с красною Россией

Расправиться не так легко…

Ведь вот: раздетые, босые,

А смотрят, черти, далеко!

И защищают то, что будет,

Хоть ничего сегодня нет.

Растут невиданные люди

И удивят когда-то свет! –

Так рассуждали те, кто вроде

На нас сочувственно глядел,

Кто не был против нас в походе,

Но нашей гибели хотел.

Упорно битва продолжалась,

И враг в ночи решил тайком,

Чтоб сердце всей России сжалось,

Чтоб в горле встал горячий ком,

Ударить в голову России,

Пресечь высоких мыслей ток,

Что повернули жизнь впервые,

Сломав привычных дней поток.

                            

                            ***

Садится дым, в степи растаяв,

Не гаснет зарево костра.

Под черной буркою Чапаев

Уснуть не в силах до утра.

Звенят без умолку цикады,

Как будто бы сошли с ума…

А с болью в сердце нету слада,

И плечи придавила тьма.

Тьмой захлебнулся ковш небесный.

Где блеск созвездья золотой!

Все полог скрыл тяжеловесный

Неодолимой чернотой.

Лишь из-под облачного края

Луна, как ворон, щурит глаз.

Глядит, как будто укоряя,

Она, Василь Иваныч, вас.

От боли за полночь не спится,

 И то обиднее всего,

Что не были с вождем в столице:

Вы заслонили бы его!

- Ну, как Ильич? Вы не слыхали,

Что говорят о нем врачи? –

Чапая спрашивал в печали

Боец, проснувшийся в ночи.

У всей страны болела рана:

И украинец, и казах,

Киргиз в своей кибитке рваной

Об этом думали в слезах…

                          

                         *** 

Читает Крупская газету

По настоянью Ильича…

Прочла, что было жарким лето

И уродилась алыча,

Что некий зарубежный дядя

Наследство хочет передать…

- Ты мне не то читаешь, Надя!

Решила обмануть опять?

Рехнулись все газеты, что ли?

О всякой пишут чепухе!

К чему мне о балетной школе

И о сбежавшем женихе?

Где сообщенья с фронта, Надя?

Что журналисты за народ!

- Да успокойся, бога ради!

Все, значит, хорошо идет,

А то бы сообщили кратко…

Смирял он постепенно гнев,

Вздыхала Крупская украдкой,

Слезу платочком утерев.

Так каждый день оно и было

До первых радостных вестей.

Тогда она сама спешила

Все рассказать ему скорей.

…О человечности судачим!

Такой-то, дескать, целый век

В ладу со всеми жил, а значит,

Был бескорыстный человек,

Не становился на мозоли

Покойный вы жизни никому,

Был всем на свете он доволен…

И память вечная ему?

А если мы каленым гневом

Из жизни выжигаем дрянь,

Сорняк корчуем из посева,

Пригревшийся, куда ни глянь,

Нам говорят: "Плохой характер,

Такому все не по душе,

Подумайте, как он бестактен!

Чуть что, он буйствует уже!

Не слишком ли крутые меры?

Не перегнул ли палку он?"

И быстро найденным примером

Его проступок подтвержден.

Раздастся голос сердобольных

"Оценщиков" добра и зла:

"Кровопролития довольно…

Кому жестокость помогла?.."

Хотя давно ль страдали сами

От хищной алчности господ,

Что денежными став мешками,

Жестоко грабили народ.

Ничто перед такими деды!

Не знамениты предки их. –

Те были просто людоеды

Без украшений дорогих!

…Сидит с печальной Крупской Горький,

Обвисли у него усы,

Не замечает в летних Горках

Чуть увядающей красы.

Уже слегка пожухли травы,

И паутинки, как дымок.

- Теперь я вижу: те неправы,

Кто говорил, что он жесток, -

Заокал по-нижегородски

Растерянный немного гость.

- Мы мягкотелы, а не жестки,

И в этом-то, пожалуй, гвоздь.

Уничтожай, коль не сдается

В неистовстве безумный враг.

Кто осудить посмеет солнце

За то, что разгоняет мрак!?

(Так муза пролетариата

Свою суровость обрела –

Воспела подвиги солдата,

Его великие дела.

Она звала на бой с разрухой,

Не уходила в терема,

Услышав странные для уха

Индустриальные грома.

Любви неслыханною жаждой

Не раз ей обжигало рот,

И нашу нежность, нет, не каждый,

Вздыхая вечерком, поймет.)

…Слетали листья с кленов алых,

Осколками зари кружась,

Коврами тихими устало

На землю мокрую ложась.

Изрядно потрудилось лето,

Нагруженное шло с полей,

Был слышен с самого рассвета

Крик уходящих журавлей.

Лежал больной Ильич в постели,

Задумчиво в окно глядел,

Где листья медленно летели.

…Казалось, отдыхал от дел,

Впервые отдыхал от боя,

Во взгляде мир и тишина.

Так с виду океан спокоен,

Но неспокойна глубина.

"Выходит, жизнь своей дорогой

И без меня идет себе…"

Сидел в гостях Дзержинский строгий,

Товарищ верный по борьбе.

Ильич привстал, собравшись с силой:

- Сегодня думал я опять:

Взять власть нам очень трудно было,

Труднее будет удержать.

Но тут платок Дзержинский вынул,

Закашлялся… Глядеть нет сил!

И, руку протянув к графину,

Ильич воды ему налил.

- Вот вам бы, дорогой мой, нужно

Поехать срочно отдохнуть!..

Коль дорожите нашей дружбой,

Не возражайте! В добрый путь!..

На что уж я теперь болящий –

И то, пожалуй, здоровей!

Заботы нету настоящей,

Совсем не бережем людей!

…Немного оба помолчали,

Подумал каждый о своем,

И Ленин с ноткою печали

Промолвил: - Плохо мы живем!

Взамен лошадок нам бы в поле

Сто тысяч тракторов пустить,

И мы б отсталость побороли,

И веселей бы стало жить!..

Что значит каждый трактор? Это

Пойдет другой дорогой жизнь,

А значит, мы в Стране Советов

Скорей построим коммунизм!

Народ наш трудовой достоин

По-человечески пожить.

Кто вынес бы другой такое,

Кто смог бы столько положить

На неокрепнувшие плечи?

Никто на свете бы не смог!

Не мастер говорить он речи,

Зато в работе просто бог.

Он сотворил сей мир великий,

Пусть не за день и не за год,

Он – дружный и разноязыкий,

Где ступит, там земля цветет.

Подушку гость поправил. – Низко? –

Больного ласково спросил.

Курить хотелось, и Дзержинский

Пустую трубку закусил.

Поднялся: - Ну, пора знать совесть…

Дела не терпят… Я пойду… -

И, двери отворить готовясь,

Спросил больного на ходу:

- Да, кстати, вы слыхали, может,

Другой ведь должен был стрелять!

- Что ж, оказался он негожим?

- Он не один подался вспять!

Сперва Козлов ходил за вами,

Вынюхивал прилежно след,

Стоял зловеще за углами,

В руке сжимая пистолет.

Он приходил на митинг каждый,

Высиживал в засадах срок,

Имел возможность не однажды…

И все же выстрелить не смог.

"Увидел, - говорит, - вблизи я

И понял – не сумею, нет.

Такого Ленина Россия

Рождает раз за тыщу лет!"

Бородка дрогнула от смеха,

Ильич вовсю захохотал:

- Мы с вами делаем успехи!..

Спасибо, хоть стрелять не стал…

Вот только он преувеличил,

Перевоспитанный Козлов,

По части моего величья.

Но это – для красивых слов!..

- Потом за вами некий Усов

Ходил, ходил и вдруг исчез,

Был далеко он не из трусов,

Как говорят, головорез.

Каплан была у них в запасе,

На крайний случай. Этой что?

Такая даст тебе согласье

Не одного убить, а сто.

Ильич привстал, собравшись с силой:

- Да, да, подумал я опять:

Взять власть нам очень трудно было,

Труднее будет управлять!.."

("Огонек", 1957, № 43 (20, октябрь), с. 4-6).