"... Не на запад рвись сердечко —
А совсем наоборот!"
А совсем наоборот!"
60 лет назад уже практически полностью зажила побитая в амстердамском аэропорту 9 октября 1961 года рожа Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в Королевстве Нидерландов П. К. Пономаренко:
"Рай оказался адом
...
Как Голуб попал в руки американской разведки
Тяжело и горько слушать Голуба,— понимает ли он это? Все, что хотел, получил он в Советской стране. В тяжелые годы войны его учили в школе. Вскоре он окончил Киевский государственный университет, стал химиком. Позднее защитил диссертацию, получил степень кандидата технических наук. Работал в Свердловске научным сотрудником Института биологии Уральского филиала Академии наук СССР.
И вот...
— В октябре 1961 года, находясь с группой советских туристов в Голландии, я отказался вернуться на Родину и попросил политического убежища у голландских властей. Не прошло и полугода, как я сам, добровольно явился в советское посольство в Гааге и попросил помочь возвратиться обратно в Советский Союз.
Алексей Голуб объясняет, как же случилось так, что он, выросший в Советском Союзе, сознательно пытался поставить себя вне советского общества. Некоторые успехи на научном поприще вскружили ему голову. Да, он был эгоистичен. Да, он не считался с коллективом.
— Естественно, что меня поэтому не все понимали. А я вместо критической оценки своего поведения считал, что меня не ценят, не хотят создать необходимых условий для работы. Я обобщил некоторые трудности и неудачи , и мне стало казаться, что я не смогу полностью раскрыть своего призвания. Повлияло еще слабое знание мной жизни, оторванность от действительности, — признает Голуб.
С такими настроениями он поехал в конце прошлого года в туристскую поездку в Европу. А дальше произошло вот что. Вечером 7 октября 1961 года Голуб прогуливался по улицам Амстердама с женой, тоже приехавшей с ним по туристской путевке. Неожиданно он заявил ей, что решил домой не возвращаться и, больше того, стал склонять ее остаться в Голландии.
— Ошеломленная жена не только категорически отказалась последовать моему примеру, но, наоборот, энергично отговаривала меня от такого позорного поступка. Несмотря на ее противодействие, я явился в полицию , заявил, что я советский ученый, и попросил убежища и помощи.
Однако вместо научной лаборатории Голуб сразу же попал в руки сначала голландских, а затем американских разведчиков. Они пытались воспользоваться его необдуманным поступком , и, конечно, в целях, весьма далеких от науки. Через несколько дней Голуба вызвали из одиночной полицейской камеры, где он содержался, на допрос. Допрашивали его двое — Глаубер и Костер, отрекомендовавшиеся чиновниками министерства иностранных дел.
— Характер интересующих их вопросов со всей очевидностью показал, что я имею дело с разведкой. Позднее оба эти "дипломата" не стали меня стесняться и не скрывали своей принадлежности к разведывательным органам. Их интересовала не моя судьба и не моя научная работа, а совсем другое: сведения о научном, промышленном и оборонном потенциале Советского Союза. Я был подвергнут многочисленным перекрестным допросам. От меня стремились получить сведения об оборонных предприятиях Урала, воинских частях, другие данные шпионского характера.
Спустя два месяца Голуба определяют в одну из лабораторий университета в Делфте. Это для отвода глаз. А фактически ... Фактически я по-прежнему находился в руках разведчиков, которые не только не оставляли меня, но стали грубо спекулировать на моих чувствах к жене, вернувшейся в Советский Союз. Костер редактировал мои письма жене, каждый раз разбавляя их различными клеветническими выпадами. Больше того, он принуждал меня писать письма с клеветой на Советский Союз в различные западные международные организации, заставлял выступать с враждебными заявлениями.
Все чаще и чаще я стал задумываться над своей судьбой, над тем , что ждет меня на Западе. Колебания и чувства глубокого разочарования все усиливались...
До начала марта Алексей Голуб находится в руках голландской разведки, а затем Костер доставляет его на конспиративную квартиру по адресу: Схевенинген, 172, кв. 100. Здесь он представляет Голуба двум чиновникам госдепартамента США, которые назвали себя Саймонсом и Брауном. Первый отрекомендовался специалистом по политике и вооружению, а второй — биохимиком.
— Хочу сразу же заметить, что я весьма быстро убедился в том, что Браун поверхностно разбирается в элементарной биохимии, зато весьма компетентен в вопросах ракетной техники. Короче говоря, я оказался в руках американских разведчиков, которые вновь подвергли меня детальным допросам .
Американские разведчики разложили перед Голубом крупномасштабную карту районов Урала и потребовали указать местонахождение и назначение оборонных промышленных объектов, подробно описать даже внешний вид отдельных сооружений, корпусов, подъездных путей. На этих допросах американцы интересовались известными Голуб у советскими учеными и научными работниками. Американцев интересовало буквально все — и научные работы, в первую очередь неопубликованные, и даже известные ему, Голубу, данные о личной жизни наш их ученых.
— Я обещал подумать и, оставшись один, понял, в какое страшное положение попал. Оставшись на Западе, ценой предательства и унижения, я в лучшем случае получил бы какую-то работу. Но при этом мне неизбежно пришлось изощряться в клевете на Советский Союз. Я познакомился с пасквильными заявлениями некоего Линчевского, который, подобно мне, оказался на Западе. Я убежден в том, что эти пасквили изготовляются под диктовку, ибо точно такими же делами заставляли заниматься и меня. Я отлично сознавал, что за свой поступок заслуживаю серьезного наказания. Взвесив всё, только там, в Голландии, я понял, что дала мне моя страна. Любимую работу, коллектив, близких мне людей — все я оставил в родном краю .
Алексей Голуб больше не хотел оставаться на Западе. Он публично заявил об этом. Генеральный прокурор Амстердама Зайер целых три часа уговаривал Голуба остаться в Голландии и всячески запугивал его.
— Но я слишком хорошо понял всю глубину своего падения и нашел в себе твердость отвергнуть домогательства. Я пришел в советское посольство и заявил, что за содеянное готов в полной мере нести ответственность. Просил только одного: помочь возвратиться на Родину.
*
Пожил в "свободном мире"
Едва Голуб сел на свое место, поднялся его сосед — Николай Вохмяков. Жил он в шахтерском городе Кизеле, работал электромонтером. Зарабатывал прилично — полтораста рублей. Жил хорошо. Но этого ем у почему-то казалось мало. Любил смотреть иностранные кинофильмы, где показывается "роскошная жизнь".
Как-то встретился с одним туристом из Западной Германии, разговорился и поверил ему, что на Западе можно легко иметь роскошную автомашину, шататься по ресторанам. Все вокруг показалось вдруг Вохмякову будничным, непривлекательным, и он решил поискать счастья в буржуазном мире.
В феврале прошлого года вместе с группой туристов на теплоходе "Эстония" Вохмяков выехал в заграничное путешествие. В Риме он явился в американское посольство и заявил, что хочет жить на Западе. Из Рима на самолете перебежчика доставили во Франкфурт-на-Майне, где он попал в руки к американцам. Они поместили его в специальной квартире и запретили выходить из нее. Американские разведчики в течение четырех месяцев подвергали Вохмякова ежедневным допросам. Это не были обычные полицейские допросы. Американские разведчики, выступавшие под видом сотрудников госдепартамента
США, обрабатывали Вохмякова в антисоветском духе, снабжали клеветнической литературой. Допрашивали и требовали сообщить:
—Где находятся промышленные предприятия Урала и какую продукцию они выпускают?
—Нет ли на территории Пермской области военных объектов?
—Что известно о местонахождении стартовых площадок и дислокации воинских частей?
Спрашивали они настойчиво и методично, склоняли дать согласие на определение в разведывательную школу.
Поняв, что Вохмяков ничего не знает, американцы утратили интерес к перебежчику. Из виллы во Франкфурте-на-Майне его отправили в лагерь Цирндорф под Нюрнбергом, где поместили в огромный трехэтажный барак, обнесенный металлической сеткой с часовыми у входа. Здесь-то Вохмякову и было предоставлено "политическое убежище": снова начались допросы, снятие отпечатков пальцев...
Поехал Вохмяков искать работу в Кайзерслаутерн, где был зачислен в американскую роту по охране военных складов. Здесь встретил людей, заброшенных второй мировой войной на Запад. Все они уже в полной мере отведали тех "благ", какими богат капиталистический мир. Один мог "похвастать", что наглотался угольной пыли в Бельгии, другой говорил, что немало отдал сил и здоровья во Франции, но теперь ему за сорок и что в таком возрасте он, эмигрант, там не найдет работы. Обреченность многих таких людей толкала на самоубийство, некоторые сходили с ума, третьи были вынуждены соглашаться на предложения американских вербовщиков.
Решил он попробовать счастья в городе Золингене, на металлургическом заводе. Чтобы заработать на жизнь, работал по десяти часов. Плата за тяжелый труд при расчете ловко сокращалась чуть ли не на одну треть всевозможными налогами.
— Я вернулся домой,— с облегчением говорит Вохмяков,— и теперь, обязан предупредить любого легкомысленного и близорукого, чтобы он не упал в пропасть, в которую свалился я. Без малейшего колебания я решил вернуться на Родину, хотя и знал, что за совершенное преступление должен нести ответственность. Возможности скопить денег на дорогу не было, поэтому из города Нейссе я пешком добрался до Бонна, где явился в советское посольство и попросил разрешения вернуться в Советский Союз. В начале июля прошлого года я прибыл домой.
...
*
Лицом к лицу с врагом
После вопроса к Голубу о том, подвергалась ли его жена репрессии по возвращении на Родину, представитель отдела печати МИД СССР, обращаясь к И. Алексеевой, спрашивает:
— Тов. Алексеева, могли бы вы сказать что-нибудь по этому поводу?
— Я могу лишь подтвердить, что меня никто не преследовал и не подвергал репрессиям. Если иностранная пресса сочиняла такие небылицы, то это лишний раз свидетельствует о том, что реакционные круги Голландии были заинтересованы в преднамеренном разжигании антисоветских настроений. Наоборот, и представители власти, и сослуживцы в Свердловске расценили мое поведение в Голландии как патриотическое.
Конечно, мне неприятно было смотреть людям в глаза из-за позорного поступка мужа, оказавшегося орудием в руках недругов Советского Союза.
— В свое время в советской прессе было опубликовано сообщение о том, что голландские власти применяли по отношению к вам незаконные действия, препятствуя вашему возвращению на Родину. Не смогли бы вы сказать, в чем конкретно выражались эти незаконные действия?
— Может быть, я ошибаюсь, но я себе представляю дело так, что каждое правительство, разрешающее въезд иностранцам, в том числе и туристам, в свою страну, должно проявлять к ним чувство такта и гостеприимства, если, конечно, эти иностранцы ведут себя прилично и не нарушают законов этой страны.
А что получилось со мной? Я голландских законов не нарушала, ничем себя не скомпрометировала, и вот при таком положении голландские власти начинают всячески ущемлять мои права, создавать для меня невыносимые условия.
Вначале под разными предлогами голландские власти затягивали возвращение мне паспорта, взятого мужем и оказавшегося в руках жандармов, затем меня втолкнули в жандармскую комнату аэропорта, пытаясь изолировать таким путем от остальных туристов. При помощи сотрудников нашего посольства мне удалось вырваться из жандармской комнаты и перейти в комнату представителя советского Аэрофлота. Но и здесь меня не Оставили в покое. Появились жандармы и другие представители голландских властей, которые, несмотря на мои протесты, в течение нескольких часов не возвращали мне паспорта.
Начальник полиции, бывший эсэсовец, по фамилии, если не ошибаюсь, Фельтман, несколько раз заходил в комнату Аэрофлота и требовал, чтобы я одна явилась в полицию. Я поняла, что меня хотят заманить в полицию, а затем, вопреки моей воле, объявить о моем нежелании возвратиться в Советский Союз. Будучи до крайности возмущена этой провокационной возней, я попросила присутствовавшего в аэропорту советского посла провести летучую пресс-конференцию для журналистов, на которой еще раз заявила, что у меня нет никакого, желания остаться в Голландии и что я прошу дать мне возможность выехать на Родину.
Мое публичное заявление, видимо, произвело впечатление, но не избавило меня от дальнейших попыток голландских властей склонить к измене Родине. На аэродром прибыли более высокопоставленные чиновники, в том числе прокурор тЗайер, который снова подверг меня допросу, явно рассчитывая сыграть на моих чувствах к мужу и принудить к отказу от возвращения в СССР.
Убедившись в том, что прямые полицейские домогательства по отношению ко мне не имеют успеха, Зайер распорядился привести в комнату мужа, видимо, рассчитывая психологически воздействовать на меня.
Я обратила внимание, что мужа привели почему-то на свидание под руки, он был сильно возбужден, бледен и голландцы не давали ему много говорить. Обратно его буквально тащили. Во время свидания муж сказал: "Ты видишь, Ира, в каком я состоянии, у меня даже отняли галстук и сняли шнурки с ботинок, чтобы я не мог повеситься".
Когда я хотела подойти к мужу, полицейский чиновник в грубой форме предложил мне остаться на месте. Это очень возмутило меня. Я сказала голландцам:
"Вы говорите о свободе, а не разрешаете даже проститься с мужем! "
Накануне пресс-конференции я побывал у Ирины Александровны Алексеевой в доме ее родных. Несколько дней назад она приехала из Свердловска, чтобы встретить мужа. Нет, это совсем не походило на интервью. Хотя Ирина Александровна все еще тяжело переживает случившееся, она довольно спокойно повела свой нелегкий рассказ.
...Все шло хорошо. 9 октября должны были улететь из Голландии. Но то, что случилось седьмого вечером, — прямо страшно вспомнить.
Пошла с мужем на прогулку. Наша гостиница находилась в районе, где много кабаре, всяких кабачков. Я м уж у говорю: поздно, пора возвращаться в гостиницу. Он отвечает: пройдем дальше, до зеленых огней. Потом на безлюдной улице нам попалась женщина. Муж спросил у нее (у нас был план города), как пройти на такую-то площадь.
— Зачем ты хочешь пройти на эту площадь? — говорю я.
— Это центральная площадь города, она интересно подсвечивается, я хочу посмотреть.
Я пошла с ним. Вот мы на этой площади, но она оказалась темной, безлюдной. Народу очень мало. Муж остановился посреди площади и вдруг говорит:
— Ира, я в гостиницу не вернусь.
— Что это? Нелепая шутка?
— Нет, я не поеду домой.
— А я как?!
— Ты? Я решил за тебя и за себя. Ты останешься со мной здесь.
— Я с тобой ни за что не останусь!
Он стал уговаривать:
— Ты меня любишь, как ты будешь без меня?
Я решила, что он жертва провокации, и говорю ему:
— Кому ты здесь нужен в чужой стране, тебя хотят использовать для провокации, повозятся с тобой и выбросят. Наконец, — говорю, — как же ты меня оставляешь?
— Ира, пойдем со мной в то место, куда я пойду. Побудешь со мною до утра. Там посмотрим— не захочешь со мной остаться, уйдешь.
— Ни одного порога, кроме гостиницы, я с тобой не переступлю.
Я стала взывать к его чувству:
— Ты меня бросаешь одну, беззащитную, на площади. Проводи меня в гостиницу.
Он отказался.
— Тогда отдай мой паспорт.
— Не отдам!
Эта пытка длилась два с половиной часа.
Он перешел площадь. Я издалека за ним наблюдаю. Подошел к темному зданию. Постучался. Я кричу:
— Алеш а, вернись! Вернись!
Ему открыли дверь через цепочку. Разговаривал с ним сторож. Это было около двенадцати часов ночи. Гляжу — возвращается.
— Алеша, идем к своим, еще не поздно.
— Ира, уже поздно.
— Это поправимо, сейчас легче, чем потом поправить. Я плохо себя чувствую, не знаю , куда мне идти.
Завернули за угол. Какое-то здание. Вдруг он выдергивает руку:
— Подожди, я сюда зайду.
Я ушла, мне другого ничего не оставалось делать. Но он догоняет. Снова идем вместе. Другое здание. Муж вошел туда. Вскоре оттуда вышел мужчина в штатском, подзывает меня. Я пячусь назад: что это за тип? В испуге я пошла от этого здания потихоньку по направлению к светлой площади, совсем в другую сторону. Спросила встречных, как пройти в отель.
Шла в гостиницу и все думала: может быть, муж уже здесь, настолько диким казался мне его поступок. Думаю, может быть, он хотел испытать: любишь — не любишь, может, это просто глупая мальчишеская выходка.
Конечно, мужа в гостинице не было...
*
Что было дальше, уже известно. Мы знаем, как мужественно вела себя Ирина Александровна Алексеева в Амстердамском аэропорту, какую достойную отповедь дала она провокаторам..."
("Известия", 1962, № 93 (18 апреля, московский вечерний выпуск), с. 4).
Комментариев нет:
Отправить комментарий