"Я культурно проводил воскресенье..." - 54

Нет никакого другого досуга, что приятнее и полезнее одновременно, чем чтение книг этого великого американца. Кто сказал, будто Уильям Фолкнер писал длинно? В рассказе "Справедливость", например, буквально на нескольких страница – сразу о обо всём. От первоначального накопления капитала – до окончательного захвата власти. Подлинная история ВКП(б) и десятков других братских партий у Фолкнера короче, чем у Джугашвили "Краткий курс": "Вождь был не очень доволен встречей с Дуумом, хотя Дуум и привез конфет в подарок его сыну. У Дуума были припасены подарки для всей родни, даже для брата Вождя. Брат Вождя жил один в хижине у ручья. Звали его все Иногда Бодрствующий. Изредка кто-нибудь приносил ему еды, а в остальное время его и не видно было. Герман Корзина рассказывал, как они с папашей пошли вместе с Дуумом навестить Иногда Бодрствующего. Дело было вечером, и Дуум велел Герману запереть дверь. Потом Дуум взял еще одного щенка у папаши из рук, поставил его на пол, скатал катышек из хлеба с новоорлеанской солью и показал Иногда Бодрствующему, как это снадобье действует. Герман Корзина рассказывал, что, когда они уходили, Иногда Бодрствующий зажег палочку и завернулся с головой в одеяло. Это был первый день пребывания Дуума в родных местах. На другой день, рассказывал Герман Корзина, Вождь как-то странно повел себя, перестал есть и умер еще до того, как знахарь пришел и зажег свои палочки. Тогда Носитель Жезла пошел к сыну Вождя, чтобы известить его, что он стал Вождем, но тот тоже вел себя странно и вскоре умер.
- Ну, теперь вождем станет Иногда Бодрствующий.
Носитель Жезла пошел к Иногда Бодрствующему, чтобы звать его в вожди. Но скоро он вернулся ни с чем.
- Иногда Бодрствующий не хочет быть вождем,- сказал он.
- Он сидит в своей хижине, завернувшись с головой в одеяло".
Как лев билось за Фолкнера прекрасно понимавшее, что хорошо, а что - плохо, советское литературоведение с самим собой и коллегами в штатском, доказывая, что писатель – реалист, а не этот самый... ну, не к ночи будь помянут... модернист. Реалист – это почти как Фадеев, вот ведь и запойный был, и начинали в литературе почти вместе с Александром Александрычем. Написал, конечно, побольше, чем наш, да ведь прожил на десять лет дольше, и не всё равноценно - есть среди подлинно реалистических страниц туман формализма. Никак не отметился в Испании, с прибором клал на борьбу за мир по-эренбуржски. Вот они - свои, личные фолкнеровские интербригады из рассказа "Полный поворот кругом":
"С двумя оставшимися у него после налета на склад бомбами Богарт спикировал свой "хэндли-пейдж" на замок, в котором завтракали немецкие генералы, и спикировал так низко, что сидевший внизу у бомбодержателей Мак-Джиннис закричал, не понимая, почему капитан не подает ему сигнала. А тот не подавал сигнала до тех пор, пока ему не стала видна каждая черепица на крыше. Только тогда он сделал знак рукой, взмыл вверх и повел свой яростно ревущий самолет все выше и выше. Дыхание со свистом вырывалось из его оскаленного рта. "Господи! - думал он. - Эх, если бы они все были здесь - все генералы, адмиралы, президенты и короли - их, наши, все на свете!"
Как нельзя кстати оказались воевавшая на стороне республиканцев глухая Линда Коль да "два коммуниста-финна, один из которых "ни слова не говорил по-английски", а другой и "писать не научился" *) из позднего романа "Особняк". "Реалист, реалист!"- закричали куры, и писатель, предметом книг которого всегда были совесть, сострадание, бесстрашие перед неминуемым поражением, получил посмертно жеванный советский аусвайс в гуманизм и счастливо стал частью знания читателя из СССР об окружающей его мировой литературе. У меня, пожалуй, он стал даже основной и самой любимой частью того знания. Фейерверк прекрасных переводов, начавшийся сборником рассказов в 1958 году, заставлял читать его, отложив все дела, следующие тридцать лет. Лучше Фолкнера мог быть только Фолкнер. То, что перевести не успевали или не давали, читалось порой и в переводах на другие языки. До сих пор помню имя польской переводчицы "Диких пальм" - Калина Войцеховска. Фолкнеровский текст - короткий или длинный, простой или сложный, грустный или смешной – стал не только важным мерилом жизни, но и праздником, который всегда с нами.
Приметы мира финансов по книгам Фолкнера, внука банкира, рассыпаны щедро. Достаточно вспомнить рассказ "Вот будет здорово!", где дядя Родни и постоянно сулит малолетнему племяннику "четвертаки" за помощь в делах неправедных, и лично вскрывает отвёрткой родительский секретер, где находятся бабушкины "дорожные облигации". Не обходит писатель своим вниманием и биржу. Вор и негодяй Джейсон Компсон-младший, не отказывающий себе даже в удовольствии поизмываться над малышами, один из самых бездушных фолкнеровских персонажей, от чьего лица ведётся рассказ в третьей части "Шума и ярости", платит 10 долларов в месяц за советы, "как побыстрей лишиться своих денег" при торговле фьючерсами на Нью-Йоркской хлопковой бирже**), которые получает на основе "гарантированной конфиденциальной информации". 6 апреля 1928 года, когда развиваются основные события этой части романа, Джейсон, занятый с утра до вечера то воспитанием подрастающего поколения, то обманом матери, то слежкой, то работой за прилавком, ещё не знает, что через два дня племянница Квентина исчезнет со всеми его денежками, и поэтому озабочен пока прежде всего неудачами своей биржевой игры. Причины этих неудач, по мнению Джейсона, не зависят от него самого и должны лечь тяжёлым грузом на плечи "богачей евреев из Нью-Йорка", обирающих "свеженьких провинциальных сосунков", и нерасторопных служащих "Вестерн Юнион", которые доставляют биржевые сводки с огромной задержкой***). Интересно, что самостоятельная стратегия дальнейшей игры на повышение, выбранная в конце дня Джейсоном****), окончательно разочаровавшимся в советах "проклятых нью-йоркских акул", едва ли принесёт ему удачу. Он рассуждает так: "Да любой дурак, незамороченный евреями, смекнул бы, что дело пахнет повышением, когда тут всю дельту, того и гляди, затопит, как в прошлом году, и смоет весь хлопок к чертям. Тут год за годом паводок губит фермам посевы, а правительство там в Вашингтоне знай всаживает по пятьдесят тысяч долларов в день на содержание армии где-нибудь в Никарагуа. Опять, конечно, будет наводнение, и цена хлопку подскочит до тридцати центов за фунт". А этого не случится, чудовище Джейсон, этому не бывать. Цена поднимется к середине лета, но ни осенью, ни долгие-долгие годы потом - не достигнет она тридцати центов. И знаете, почему? Потому что в 1928 году правительство всё-таки укрепит дамбы на Юге. А потом, ещё через год, рынки рухнут, начнётся Великая депрессия, и всем вообще станет не до торговли хлопком.

*) http://lib.ru/CULTURE/LITSTUDY/ANASTASIEW/Anastasiev_Faulkner_Ocherk_tvorchestva.txt
**) http://www.time.com/time/magazine/article/0,9171,727241,00.html
***) О подробностях взаимоотношений Нью-Йоркской хлопковой биржи и компании Western Union в то время можно узнать из документов дела "Мур против Нью-Йоркской хлопковой биржи и др." (http://www.enfacto.com/case/U.S./270/593/).
****) Точно такую простую стратегию покупки весной и продажи осенью удачно использовал годом раньше на рынке хлопковых фьючерсов, например, некий управляющий Оскар Джонстон, заработавший на ней $200,000 (см. Otto, John Solomon. The Final Frontiers, 1880-1930.- Greenwood Press, 1999, p.75).