"… Один народ,
Одна земля —
От моря и до моря.
И гневом полнится она,
Для грозной битвы зрея -
Чтоб здесь навек была одна
Свободная Корея!"
Одна земля —
От моря и до моря.
И гневом полнится она,
Для грозной битвы зрея -
Чтоб здесь навек была одна
Свободная Корея!"
75 лет назад просто охуел бы
советский поэт Гордиенко, узнай он, что в своё время родственники развеют его
прах не над Моранбон-горой в Северной Корее, а над Колорадо в США:
"Юрий Гордиенко
Я разверну газету и с трудом
Над номером, от свежей краски влажным,
Могу представить наш пхеньянский дом
Зелёным, застеклённым, двухэтажным;
Представить сад и самодельный душ,
Сирень в окне и провода антенны.
Мы жили в нём. Частицу наших душ
Хранят его бревенчатые стены.
Был крепко сложен черепичный кров,
Не сетовали ставни на усталость,
Хватало в холода угля и дров...
Каков-то он? Что с ним сегодня сталось?
В тумане он или в дыму седом,
Ослеп в огне или смертельно ранен,
Как этот страшный незнакомый дом,
Пхеньянский дом с обугленных окраин?
Как этот... Что-то дрогнуло в душе.
Не может быть! Придирчиво и строго
Я всматриваюсь в тусклое клише:
Калитка... палисадник... у порога
Берёза... две гранитные плиты...
Как узнают убитых по приметам,
Я вдруг узнал знакомые черты
В полусожжённом, в мёртвом доме этом.
Да, это он, — солдатский наш приют,
Корреспондентов зимняя квартира!
В нём больше не смеются, не поют,
Забыты им дни тишины и мира.
Наш дом обрёл другую тишину:
В изломанных венцах кривого сруба,
Фугасками раскидан по бревну,
Как руки, вскинул он печные трубы,
Стеклом, железом, черепицей лёг.
И в плаче о погибших, не в беседе,
Холодный окружили камелёк
В его подвале бывшие соседи.
Печаль друзей была, и нам горька
И мужество их было нам знакомо.
Не видя даже труб издалека,
Мы оставались жителями дома.
Все эти дни мы жили, как бойцы.
Кружа над ним, над нами смерть кружила,
И, дома постоянные жильцы,
Мы говорим о нём, как старожилы:
— Настанет день. У Моранбон-горы
Пройдут к домам солдаты Ким Ир Сена,
Зароют щели, подметут дворы,
Собьют венцы и восстановят стены.
Отсалютует им весенний гром.
И в номере, от свежей краски влажном,
Мы вновь увидим наш пхеньянский дом
Зелёным, застеклённым, двухэтажным".
("Советская Сибирь", 1950, № 202 (11 октября), с. 4).
"Юрий Гордиенко
Я разверну газету и с трудом
Над номером, от свежей краски влажным,
Могу представить наш пхеньянский дом
Зелёным, застеклённым, двухэтажным;
Представить сад и самодельный душ,
Сирень в окне и провода антенны.
Мы жили в нём. Частицу наших душ
Хранят его бревенчатые стены.
Был крепко сложен черепичный кров,
Не сетовали ставни на усталость,
Хватало в холода угля и дров...
Каков-то он? Что с ним сегодня сталось?
В тумане он или в дыму седом,
Ослеп в огне или смертельно ранен,
Как этот страшный незнакомый дом,
Пхеньянский дом с обугленных окраин?
Как этот... Что-то дрогнуло в душе.
Не может быть! Придирчиво и строго
Я всматриваюсь в тусклое клише:
Калитка... палисадник... у порога
Берёза... две гранитные плиты...
Как узнают убитых по приметам,
Я вдруг узнал знакомые черты
В полусожжённом, в мёртвом доме этом.
Да, это он, — солдатский наш приют,
Корреспондентов зимняя квартира!
В нём больше не смеются, не поют,
Забыты им дни тишины и мира.
Наш дом обрёл другую тишину:
В изломанных венцах кривого сруба,
Фугасками раскидан по бревну,
Как руки, вскинул он печные трубы,
Стеклом, железом, черепицей лёг.
И в плаче о погибших, не в беседе,
Холодный окружили камелёк
В его подвале бывшие соседи.
Печаль друзей была, и нам горька
И мужество их было нам знакомо.
Не видя даже труб издалека,
Мы оставались жителями дома.
Все эти дни мы жили, как бойцы.
Кружа над ним, над нами смерть кружила,
И, дома постоянные жильцы,
Мы говорим о нём, как старожилы:
— Настанет день. У Моранбон-горы
Пройдут к домам солдаты Ким Ир Сена,
Зароют щели, подметут дворы,
Собьют венцы и восстановят стены.
Отсалютует им весенний гром.
И в номере, от свежей краски влажном,
Мы вновь увидим наш пхеньянский дом
Зелёным, застеклённым, двухэтажным".
("Советская Сибирь", 1950, № 202 (11 октября), с. 4).
Комментариев нет:
Отправить комментарий