"... Знает все село - парню повезло".
55 лет назад в СССР продолжал гнать волну
коммунистический субботник:
«Мракобесы без маски.
Письмо бывшего проповедника майкопской секты
субботников Анатолия Александровича Комма.
... Я совершаю преступление.
Среди многих постыдных поступков, совершенных мною под влиянием
религиозного фанатизма, этот—самый гнусный. Но я решил исповедаться перед
народом, а поэтому буду писать всю правду, какой бы она ни была. Мне шел
девятнадцатый год, я был допризывником. Узнав об этом, сектанты взялись за
меня. Они добивались, чтобы я отказался от службы в Советской Армии.
Меня пичкали текстами из священного писания, заповедями.
— В божьем законе сказано: «Не убий». А раз написано так, то и обучаться
нельзя тому, чтобы убивать. Еще написано: «Не клянись». А раз нельзя клясться,
то нельзя в армии принимать присягу, — говорил мне Ануфрий Кобец.
Тексты из писания подкреплялись антисоветскими бреднями. Если бы я
сейчас от кого-либо услышал такие слова, солоно бы ему пришлось. Но тогда я все
принимал на веру, шел по дороге, как слепец с поводырем: куда поведут, туда и
следую...
В ноябре 1953 года я был признан годным к службе в рядах Советской
Армии. 20 ноября мне вручили повестку, в которой указывалось, что отправка в
часть—30 ноября.
В общине поднялась суматоха. Не хотелось верующим расставаться со своим проповедником. Все начали готовить меня к тому преступлению,
которое я, как субботник, должен был совершить.
Особенно усердно восстанавливали меня против службы в армии Ляликова
Надежда, Кобец Ануфрий (наш пресвитер), Примакова Галина, Страхова Катя, Сташонок Мария.
Примакова Галина вместе со Страховой Екатериной убеждали меня вообще не
идти в армию. Они советовали мне выехать куда-нибудь подальше от Майкопа.
Примакова говорила, что в одном городе у нее есть друг, он по ее просьбе
поможет мне достать новые документы, которые позволят навсегда увильнуть от
военной обязанности.
— Но только после этого, — говорила Галя, — ты должен взять замуж
Страхову Катю.
Бежать я не согласился, так как, во-первых, не хотел жениться на Кате, а
во-вторых, считал, что это нечестно. Одно дело не служить из-за убеждений,
думал я, а другое — дезертировать.
Все десять дней не отходила от меня Сташонок Мария, вооружая меня к
отказу от службы в Советской Армии. Я знал, что в бога она почти не верит, и
удивился этой ее активности. Теперь я понимаю, что ею руководила не религия, а
злоба, ненависть к нашему строю. Зная, что я твердо верующий, она не стеснялась
в выражениях.
Однажды, она глубоко вздохнув, призналась.
— Я так была рада, когда немцы уничтожали проклятых безбожников, что и
передать не могу. Я надеялась уехать в их страну и устроить там себе жизнь,
ведь я образованная женщина. Я честно работала у них переводчицей, а они за это
обещали взять меня с собой. Я получала благодарности, поощрения. Но...
Присутствовавшая при этом разговоре Надя сказала:
— Да, сестричка! Многие из нас очень хотели, чтобы победа была на
стороне немцев, в их числе была и я. Но, наверное, еще не пришло наше время.
Дорогой читатель! Вспоминая теперь об этом, я ясно понимаю, с какими
гадинами связала меня религия, и за это еще больше ненавижу тех, кто затуманил
мой мозг. Подготовленный этими разговорами, я недостойно вел себя в армии,
оказался преступником.
Все они прекрасно знали, что отказ от присяги грозит мне тюремным
заключением, так как защита Отечества — первая обязанность гражданина СССР.
Предвидя, что я попаду в тюрьму, пресвитер общины Кобец Ануфрий наставлял меня:
—Знай, многоуважаемый братец, тебя бог посылает в узы для того, чтобы
тебя испытать. Испытания будут весьма велики и тяжки, но мужайся, ибо за это
получишь великие воздаяния и награды от господа. В армии тебя обязательно
возьмутся перевоспитывать, приложат к этому много сил и энергии. Но ты не
поддавайся.
Когда меня и всех допризывников
привезли в часть, я в первый же день пошел к командиру полка и объявил ему о
том, что я верю в бога и что ввиду моего вероисповедания я оружия брать не буду
и что вообще отказываюсь от службы в Советской Армии.
Полковник был ошеломлен—ему еще никогда не приходилось встречать
подобного фанатика. Он молча смотрел на меня, потом вдруг спросил:
— Ты медицинскую комиссию проходил?
— Да, проходил, — коротко ответил я.
— Как же тебя пропустили? — удивился он.
Полковник был уверен, что я ненормальный.
Впрочем, так же на меня смотрели и солдаты. Полковник тут же вызвал
врача и дал указания направить меня на комиссию.
Тяжко было у меня на душе. Но вспоминал «пророчества» Ляликовой и других
и решил все выдержать.
Утром меня позвали в санчасть. На комиссии врачи установили, что я
вполне здоров. Тогда командир полка и его заместитель по политчасти взяли меня под особое свое наблюдение. Они обращались со мною вежливо и
сочувственно.
Три раза в неделю вызывали к себе, пытались открыть мне глаза на правду.
Сколько внимания мне уделяли в полку! Особенно глубоко проникали в мою душу слова капитана Руденко Ивана Федоровича. Когда он беседовал
со мною, я, как обычно, старался не слушать его, но слова сами доходили до
сердца, так как я видел, чувствовал, что его волнует моя судьба. Его беседы
заставляли меня задумываться и очень часто заводили в тупик.
Капитан приносил книги, отвечал на все мои вопросы, доказывал, что бог
выдуман богатеями для запугивания простого, трудолюбивого человека.
Все больше и больше начинал я верить капитану, но, помня наставления моих духовных наставников, я делал вид, будто его труды напрасны. Помню,
как однажды во время беседы он спросил:
— Анатолий, скажи мне откровенно, какой результат наших бесед? Доходит
до тебя что-нибудь?
Во мне происходила борьба, очень хотелось сказать Ивану Федоровичу,
что он добрый и хороший человек, что я против своего желания начинаю его
понимать, даже немножко верю тому, что он говорит. Но... я покачал головой, что
означало: нет, не доходит. Капитан искренне огорчился, это я заметил.
— Э-эх, Анатолий, Анатолий, — тихо проговорил он. - И как это смогли
тебя так сильно оморочить? Ведь ты такой молодой. Если бы ты знал, как мне
хочется, чтобы ты понял свое страшное заблуждение и стал полезным человеком.
Я с нетерпением ждал новых бесед с капитаном Руденко. При следующей
встрече я решил сказать ему правду, признаться в своих сомнениях. Но я его
больше не увидел — капитана внезапно перевели в другую часть. «Видно, сам бог
вмешался и помог мне»,— решил тогда я.
Приближался день присяги. Мне прощали все нарушения дисциплины, но отказа от присяги простить не могли — это уже не проступок, а
преступление. За несколько дней до присяги меня вызвал к себе генерал, командир дивизии. Он долго беседовал со мной, пытался доказать, что я
неправ. Поняв, что я не поддаюсь уговорам, генерал взял меня за руку и с
сожалением сказал:
— Эх, парень, парень, до чего тебя довели. Ведь все, что тебе сектанты
говорили, — полный обман. Тебя судить придется, понимаешь? Жаль мне тебя очень.
Подумай еще, прислушайся к нам.
Но фанатизм победил. За отказ от несения воинской обязанности, за
нарушение Конституции СССР я был осужден к 4 годам заключения.
Ради чего?
Перед судом я был полон решимости принять любые муки ради спасения своей
души. Оказавшись в тюремной камере, я даже обрадовался — наконец-то меня
перестанут уговаривать, перестанут смущать мой дух. Но случилось не так. Если в казарме солдаты смотрели на меня как на больного, сочувственно беседовали со мной, не смеялись,
когда я молился (а молился я семь раз в сутки), то в камере все было наоборот.
Когда я начинал молиться, уголовники проделывали со мной всевозможные фокусы,
издевались надо мной, доводили до слез.
Я отказался от приварка и решил питаться только хлебом и чаем.
В сутки съедал 800 граммов хлеба, 25 граммов сахару и пил чай. Но мой
паек часто не попадал мне, его отбирали уголовники.
Я стал роптать, пожаловался начальнику тюрьмы, попросил, чтобы меня
изолировали от этих людей. Но начальник ответил, что в тюрьму хорошие люди не
попадают. Здесь сидят те, кто не желает считаться с законами нашего
государства, и я не лучше других.
— Неужели вы думаете,—спросил он, — что человек, отказывающийся защищать свое отечество, лучше вора?
Я не нашел, что ответить.
— В нашей стране, — добавил начальник тюрьмы, — живут и безбожники и
верующие. Это дело совести. Но всем должна быть одинаково дорога Родина. А если
ты отказываешься ее защищать, значит, ты не наш. Предать свою Родину — все
равно, что убить родную мать. Вы
проповедуете «не убий», а сами хотите пустить в нашу страну убийц и
насильников.
Так откровенно и прямо со мной еще никто не беседовал. Пораженный этими рассуждениями, я умолк...»
Комментариев нет:
Отправить комментарий