"Слышен голос Отчизны родимой..."

"... От свободных просторов вдали.
Ничего нет на свете любимей
И дороже Советской земли".
 

35 лет назад у советских людей жила ещё вера в удачу, в свою счастливую звезду:
"Хмурое утро
Холодное, дождливое утро. Стандартные двухэтажные дома барачного типа. Сотни людей, заполняющих узкие коридоры. Группы около многочисленных дверей с табличками. Сосредоточенные настороженные лица. Руки, судорожно сжимающие какие-то бумаги. Тяжелый запах сырой одежды. И почти кладбищенская тишина. Если кто и перекинется словом между собой, так только шепотом. Даже у входных дверей, где собрались, укрываясь от дождя, курильщики, царит молчание...
Это пограничный транзитный лагерь Фриндланд. Здесь принимают немцев из Советского Союза и Польши, выехавших из этих стран в ФРГ в рамках воссоединения семей. Многие из присутствующих, как видно, притерпелись друг к другу. Но каждое новое лицо встречают недобрым взглядом, немым вопросом. "Кто такой? Зачем пришел?" Подозрительно оглядывали и меня, когда, найдя дверь с табличкой "Начальник лагеря" на втором этаже дома № 2, я входил в приемную.
В кабинете уже сидели, ожидая корреспондента, заместитель начальника лагеря З. Линдеман и представитель министерства по федеральным делам западногерманской земли Нижняя Саксония, отвечающий за связи с прессой, Т. Хетц. Они с готовностью рассказали, как живет и работает это не совсем обычное учреждение. Сопровождали при ознакомлении с лагерем. Терпеливо стояли поодаль, пока я разговаривал с "переселенцами немецкого происхождения", как их здесь называют, только что прибывшими из СССР. Предложили даже пообедать. Словом, корреспонденту советской газеты была создана обстановка "наибольшего благоприятствования". ...Жилой барак. Длинный коридор. Направо и налево — маленькие комнаты. В каждой— четыре двухъярусные койки и крохотный стол. Другой мебели нет.
Судя по тому, что мне рассказывают Линдеман и Хетц, тем, кто здесь живет, еще повезло. Лагерь перегружен —рассчитанный на 1.800 человек, он принимает сейчас 3.200. Поэтому сотни людей живут в спортзалах, палатках. Правда, утверждают, что длится это недолго—от восьми до четырнадцати дней, пока устанавливается "принадлежность к немецкой нации" и решается вопрос о том, куда будет направлена семья. Большинство, естественно, хочет поселиться поблизости от живущих здесь родных. Практически же большинство переселенцев ждет комнату в общежитии, которую предоставляют местные коммунальные власти. В некоторых городах, например в Билефельде, для семей из СССР и Польши жильем служат автоприцепы — домики на колесах. Летом это еще куда ни шло, но скоро настанет зима...
В коридоре общежития столкнулись с молодой супружеской парой. Парень от разговора отказался наотрез и даже отвернулся. Зато жена, Вера Артуровна, оказалась словоохотливей. Она медсестра. Тут же стоит ее отец. Бывший шофер, сейчас пенсионер. Отец Веры — человек нелегкой судьбы. Родился в Житомирской области. Родители были колхозниками. Отца его — деда Веры — в 1938 году посадили как врага народа. Ни мать Веры, ни отец его больше никогда не видели. Во время немецкой оккупации семью вывезли в Германию. После поражения Германии пообещали вернуть семью в Житомирскую область, однако вместо этого под конвоем отправили на Урал как спецпереселенцев. Сорок два года прожил на Урале отец Веры. Путь на родину, на Житомирщину, был ему почему-то заказан. Почему — он не знает.
— Мы вроде бы немцы, хотя и дети мои, и внуки не знают немецкого языка. Да и что дурного в том, что человек ищет где лучше? — оправдывает свой шаг Артур Рильке. Что ж, ему, как говорится, виднее...
В последнее время не проходит буквально и дня, чтобы в печати ФРГ не появился материал, связанный с проблемой переселенцев из Советского Союза. "Они приезжают в страну, которая для них является куда более чужой, чем самый отдаленный уголок Советского Союза,— пишет в одном из последних номеров журнал "Штерн".— У них нет никакого представления о своем будущем здесь, они не знают, найдут ли работу и квартиру".
Да, это так. И тем не менее у людей живет слепая вера в удачу, в свою счастливую звезду. Вскоре я понял, что источник этой веры—в судьбе тех переселенцев, которые приехали сюда несколько лет назад. Тогда их было немного — десятки, в крайнем случае, сотни. Многие действительно нашли работу, через определенное время получили дешевое жилье.
Теперь же обстановка резко изменилась, число прибывающих стало измеряться десятками тысяч — едут этнические немцы из Польши, ГДР, Румынии. Газета "Франкфуртер альгемайне" констатировала, что сейчас, когда число переселенцев резко подскочило, "к этому росту оказались не подготовленными ни политики, ни органы управления".
К переезду на Запад, думается, не готовы психологически и сами переселенцы. Это признают сейчас и те, кто приехал. "Золотой Запад часто превращается в кошмар",—цитирует боннская газета "Генераль-анцайгер" слова переселенцев из ГДР, семьи, приехавшей полтора года назад. Эта семья являет собой наглядный пример того, в каких тисках оказываются здесь люди, зачарованные витринами, легкостью, с какой можно взять в банке кредит или приобрести в магазине в рассрочку то, что кажется таким необходимым. Потом неизбежно наступает прозрение. Как оно наступило, например, в семье Марион и Петера Хельмке, двадцативосьмилетней мастерицы по фарфору. "Даже ее семья,—пишет "Генераль-анцайгер",—с более чем средним доходом должна крепко подумать, прежде чем истратить хотя бы марку: в месяц ей приходится выплачивать 1500 марок только в виде процентов, процентов на проценты и штрафов за отказ от взятых в кредит товаров. И ее долги, достигшие за полтора года 55 тысяч марок, не сокращаются ни на пфенниг".
Не секрет, что "коренные" западные немцы, т. е. жители ФРГ, в массе своей неодобрительно относятся к прибывающим. Они видят в них нахлебников, конкурентов, пользующихся неоправданными привилегиями. Их они считают людьми, из-за которых возрастет безработица, снизится их собственный жизненный уровень.
Правительство обнародовало сейчас пакет мер, которые должны помочь интегрироваться 200 тысячам переселенцев — такое количество, как ожидают,
прибудет в общей сложности в ФРГ в течение этого года. Речь идет об ассигнованиях на жилищное строительство, на курсы по изучению немецкого языка, профессиональную переподготовку, на выплату пенсий престарелым и пособий тем, кто так и не найдет себе работу. Но это программа на будущее. А как обстоят дела сегодня, сейчас?
Получив в нашем консульстве адреса нескольких семей переселенцев, приехавших из СССР шесть —восемь месяцев назад и теперь ходатайствующих о восстановлении в советском гражданстве и возвращении в Союз, я отправился по одному из них.
Небольшой городок в Нижней Саксонии. На окраине двухэтажные из бурого кирпича корпуса какой-то заброшенной фабрики, срочно приспособленные под жилье и превращенные в семейное общежитие с "удобствами" и кухней в конце коридора. Пустой, без зелени, неухоженный двор. Асфальт кое-где выбит, в образовавшихся ямах с песком играют ребятишки.
Не сразу нашел комнату того, кого искал —переселенца из Казахстана.  Подлинную фамилию по его настоятельной просьбе не называю. В комнату он меня не пригласил, предложил поговорить на улице.
—Зовите меня Вальтером. Кто знает, может быть придется остаться здесь, тогда житья не будет,—говорит он, смущенно объясняя свой отказ назвать фамилию.
—Когда мы оформляли выезд из Советского Союза —а нас давно звали сестра с  мужем, они живут здесь с 1937 года,— мы не думали, что придется пожалеть,—так начал он свой рассказ.—В Казахстане жили мы неплохо: я работал механиком в совхозе, жена —дома по хозяйству. Дочка кончила школу, курсы агрономов. Потом она вышла замуж, родилась внучка. Жили мы в собственном доме, излишков, правда, не было, но и ни в чей не нуждались. "Москвич" был свой. Жили, словом, как все. Что нас привело сюда? Ломаю голову, не могу понять. Ведь все бросили: дом, мебель, машину, скотину и вот приехали —ни кола ни двора. Мы с женой по возрасту пенсионеры, хотя дома я работал до последнего дня. Пенсии нам тут пока не дали, хотя обещают. Пока платят пособие по безработице. Деньги невелики, но до тех пор, пока живем в общежитии, хватает. Если же переберемся на квартиру —а от нас все время требуют, чтобы мы освободили место другим,—тогда будет, конечно, туго.
—А как дочь с зятем?
—С ними беда,—Вальтер оглянулся вокруг —не слушает ли кто.—Немецкого они совсем не знают. Ходят на курсы. Когда выучат, кто знает? Года два, наверное, потребуется, не меньше. Зять по профессии тракторист-бульдозерист. А здесь,  говорят, их хватает. Придется, может быть, переучиваться. Овладеет языком, будет искать работу. Это, конечно, если нам не разрешат вернуться в Союз. А мы бы вернулись все пятеро, хотя, честно говоря, представляю, как будет стыдно перед знакомыми и друзьями. Ведь не дети.
—Как к вам здесь относятся?
—Не знаю, как в других местах, но вокруг нас обстановка не совсем приятная. Выйдешь в город за покупками —нас уже многие знают —смотрят недобро, ворчат: "Ехали бы назад, в Россию!".
—А сестра, которая вас приглашала? Она-то вам помогает?
—Да нет, здесь, видно, так не принято. Каждый живет сам по себе. Считается, она свое дело сделала —послала вызов. Первые дни навещала, а теперь неделями не показывается. Видно, своих забот полно: дом, хозяйство.
Вальтер тяжело вздохнул:
— Старый я дурак! Себя сбил с толку, жену, детей. Теперь вот все и расхлебывают кашу, что я заварил.
Вальтер сокрушенно покачал головой, выудил из смятой пачки очередную сигарету и отвернулся в сторону, словно бы прикуривая. Потом как-то заторопился, не поднимая головы, сунул на прощание руку, буркнул: "До свидания" и быстро, не оглядываясь, зашагал назад, в сторону своего жилья.
Честно говоря, мне стало как-то не по себе. Ведь только что говорил с человеком, по собственной воле покинувшим родину...
Ю. Яхонтов.
(Соб. корр. "Правды"),
г. Бонн, сентябрь".
("Правда", 1988, № 260 (16 сентября), с. 6).