"Схватил, говорит, свалил, говорит…"

"… Поймал, как синицу в клетку.
Да что, говорит,
На то, говорит,
И есть, говорит, разведка".
 

55 лет назад возле советских туристских групп и делегаций, как голодные шакалы, кружили американские разведчики:
"Невеста из ЦРУ
Василий Ардаматский
Как вдруг повернулась судьба! Его, молодого ученого Петра Михайловича
Саврасова, полюбила жена американского ученого. Она заметила его еще два года назад, когда они встретились в Югославии на научном конгрессе.
За банкетным столом рядом с нашим героем оказалась милая супружеская пара — американский ученый Фредерик Кроунфильд и его супруга Алиса. Всего несколькими фразами обменялся наш физик с американской дамой и уже  почувствовал приятное щекотание в области честолюбия. Надо заметить, эта область у него была развита необычайно... Алиса мгновенно обнаружила в нем и тонкий ум, и родственную ей душу. Она потрясена — как широк и глубок духовный мир ее собеседника! От Кафки до Эллы Фицджеральд!..
Так они познакомились. Разъехавшись по своим континентам, они не расстались. Алиса стала писать Петру Михайловичу длиннейшие письма о литературе, искусстве, о жизни. Но, боже упаси, ничего плохого в них не было, только страстное желание хотя бы заочно поболтать с милым и умным собеседником .
А потом они встретились в Ленинграде. И тоже на международном научном конгрессе. Конгрессы, однако, заканчиваются. Закрылся конгресс и в Ленинграде. Американский ученый Фредерик Кроунфильд увез свою Алису за океан, в штат Виргиния, в провинциальный городок Вильямсбург, где он в колледже преподавал физику. Перед самым отъездом, улучив удобную минуту, Алиса передала Саврасову страстное любовное письмо и намекнула на возможную скорую встречу в Вене или в США.
Саврасов возвращается в Москву и томимый тоской, ждет писем.
И снова наука идет навстречу влюбленным — созывается очередной конгресс, теперь в Вене. Петр Михайлович узнает, что Алиса будет сопровождать своего мужа и туда. Мчится в Вену и наш бедный влюбленный. А почему ему не мчаться, если его посылают?
И вдруг — удар! Петру Михайловичу объявляют, что он и еще двое ученых, по причине их незагруженности на конгрессе, должны улететь в Москву.
Убитый этой новостью, Петр Михайлович выходит из здания, где работал конгресс, и — о счастье! — он видит Алису! Петр Михайлович сообщает ей роковое известие о внезапном отлете в Москву и в ответ слышит:
— Я знаю, почему тебя отправляют. Мой Фредерик стал догадываться о наших отношениях и грозил сообщить об этом советским органам. Наверно, он это сделал...
Душа нашего влюбленного заметалась, как мышь в западне, и он не знал, что ему делать. А вот Алиса, та не потерялась и знала, что надо делать. Она привела Петра Михайловича к себе в гостиницу и между ласками сообщила ему, что здесь, в Вене, в американском посольстве работает советником задушевный друг ее семьи, мистер Вильсон — надо срочно идти к нему. Он скажет им, как нужно поступить.
Мистер Вильсон действительно оказался милейшим господином. Он прямо излучал доброжелательность и к тому же полное понимание влюбленных. И лишь для чистой проформы он попросил Петра Михайловича показать ему свой паспорт — просто он хотел, так сказать, официально убедиться, с кем имеет дело. Саврасов отдал паспорт, и в это мгновение обаятельный мистер Вильсон заметно посуровел. Не раскрывая паспорта, он сунул его в свой письменный стол и протянул Петру Михайловичу бумагу с текстом просьбы политического убежища у Америки.
Петр Михайлович было заметался, но в это время Алиса проворковала о том, как безумно она его любит и что в Америке их ждет райская жизнь. В глазах у нее он увидел бездну любви, грядущее счастье и подмахнул бумагу. Это был последний момент, когда он видел свою Алису. Она тут же исчезла. Вместо нее появились господа с военной выправкой, но в модных цивильных пиджаках. Они уже не разыгрывали из себя задушевных друзей дома Алисы. Петр Михайлович узнал, что имеет дело с господами из американской разведки,— так они ему сами представились.
А любезный мистер Вильсон оказался первым секретарем посольства Хайманом, руководителем служб американской разведки. В два счета они превратили Петра Михайловича в возвращающегося из отпуска американского офицера Корвина и отправили его в Западную Германию.
Австро - западногерманская граница для американской разведки — проходной двор, тут они могут творить все, что хотят. Впрочем, что могут сделать австрийские чиновники, если для подобных операций используются машины с
дипломатическими номерами?
Привезли Саврасова во Франкфурт-на-Майне и поселили в особнячок на Штефштрассе, 32. Тут ему дали новое имя — Карл Джонсон. Началась и новая жизнь. Саврасовым занялась целая свора американских разведчиков. Два типа
даже прилетели для этого из Вашингтона. Так они сами сказали Петру Михайловичу. Но, может быть, это такая же липа, как и те имена, которые разведчики называли: Полли, Блекман, Роберт, Джексон, Ларсон, Форбс, Лейн, Маркхард и другие. Осведомленные люди сказали мне, что за этими именами могут стоять такие вполне реальные фигуры, как мистер Кристофф Мэй, Эндрю Секелли и др.
Сейчас Петр Михайлович высказывает по их адресу серьезные обиды и претензии. Говорит, что они обращались с ним по-хамски. Особенно тот, который назвался Лейном. Этот требовал от него список всех его знакомых и на каждого подробную характеристику. А когда Петр Михайлович не поторопился с этим списком, разведчик стал ему довольно вульгарно угрожать. Петр Михайлович думал, что его примут как представителя науки. А тут ему собираются крутить руки.
Его допрашивали по нескольку часов, требуя сообщить адреса секретных научных учреждений и фамилии ученых, занимающихся секретными проблемами.
Допросы продолжались с утра до вечера две недели подряд. И хотя по вечерам американские разведчики возили Петра Михайловича в рестораны и кино, ситуация, в которую он попал, нравилась ему все меньше. Втайне он мечтал совсем о другом. Он же думал, что в Америке навстречу ему с хлебом-солью выйдет целый табун американских профессоров, и они вручат ему мантию и золотой ключ от самой что ни на есть новейшей лаборатории.
Увы. Никаких профессоров. Одни американские разведчики. На четырнадцатый день пребывания в испрошенном политическом убежище Петр Михайлович окончательно понял, что влип, как кур в ощип. А американские разведчики в это время, очевидно, уже вполне ему доверяли, даже вручили мудреный ключ от особняка, где его "трясли"...
И вот тут-то наш физик совершает, наконец, единственный разумный поступок —он бежит на вокзал, садится в поезд, едет в Бонн и там является в советское посольство:
—Спасите!
Американская разведка охотится на советского человека. Возле наших туристских групп и делегаций, как голодные шакалы, кружат американские разведчики. Они ждут —не отобьется ли кто, не клюнет ли на их нехитрые приманки? Всевозможные радиоцентры, тесно связанные с американским ЦРУ, круглые сутки на всех языках клевещут, врут, хитрят, прикидываются друзьями и снова клевещут. Расчет тот же, что у Геббельса,—от большой лжи что-нибудь да останется. Авось, кто-то им поверит. Но вот беда —если все средства, которые тратит Америка на перебежчиков, разделить на количество приползших к ней, получится, что каждый перебежчик обходится американскому налогоплательщику дороговато. Вот же почему вокруг каждого нашего подонка, поменявшего свою Родину на их жевательную резинку, они поднимают такой всесветный радиошабаш.
Судьба перебежчиков, как правило, трагическая — выжмут из них все, что можно, и выбросят. Те из них, кто поумней, немедленно бегут в советское посольство:
"Спасите!.." Сколько уже мы знаем таких —спасенных, возвращенных к жизни и с ужасом и стыдом вспоминающих пережитое ими в "мире свободы и демократии". И только самым отпетым американская разведка, видимо, не желая терять перспективные кадры, предоставляет какую-нибудь работу в своем черном хозяйстве.
Мне довелось увидеть в Англии одного такого...
Шел прием, который был устроен ассоциацией "Великобритания — СССР" нашей группе советских писателей и кинематографистов . Сотрудники русской редакции Би-би-си разговаривали с нам и на самые разнообразные темы — где-то разгорался спор, где-то звучал смех, но везде происходил интересный и полезный процесс взаимного узнавания. С большим интересом я беседовал с комментатором Би-би-си Гольдбергом и не с разу заметил появление на приеме чернявого молодого человека с наглыми глазами. Он шмыгал по залу, подходил к беседовавшим и бесцеремонно врезался в разговор, задавая нашим людям провокационные вопросы. Вот чернявый подлетел ко мне:
— Если вы не издадите стихи Бориса Слуцкого, их издадим мы! — выкрикнул он и стиснул тонкие, дрожащие губы .
Что ему было ответить? Поэт Слуцкий у нас печатаетс я и издается.
— Издавайте с богом, — ответил я. — Мы будем вам благодарны за пропаганду наш его поэта.
Чернявый, недослушав, перебежал к другой группе беседующих — такую уж поручили ем у работу хозяева — мешать людям дружить. Незавидная должность... Я спросил у г-на Гольдберга: что это за человек?
— А это ваш господин. — усмехнулся радиокомментатор и уточнил: — Беглый от вас. Дольберг. Теперь он работает у американцев.
Непонятно, почем у этот жалкий человек, заряженный ненавистью ко всему советскому, должен вертеться на приемах ассоциации, прокламирующей дружбу Англии и СССР?
Но вернемя к Петру Михайловичу Саврасову. Американская разведка нащупала его несколько лет назад. Первым "щупом" мог быть некий господин Пешлер, в свое время бежавший из Западной Германии и попросивший у нас политического убежища. Это свое решение он мотивировал тогда любовью и уважением к нашей стране и желанием быть ближе к историческим делам нашего народа. Это было несколько странным, если учесть, что Эрик Пешлер являлся выкормышем гитлеровского союза молодежи и с оружием в руках воевал за идеалы своего фюрера вплоть до последнего дня войны. Впрочем, его любовь к фюреру нашла своеобразное продолжение:  как только кончилась война, наш Эрик завел роман сразу с двумя разведками.
Поселившись в Москве, Пешлер применял довольно нехитрую тактику — он разыгрывал роль неуживчивого человека и поэтому менял места службы. А в свободное от работы время терся по квартирам, где собирались разные молодые, но непременно "гениальные" особи. Там-то Пешлер и обнаружил однажды нашего физика, который млел над американскими журналами с лаковыми картинками.
Вскоре Пешлер нашу страну покинул... Потом пожил немного в Объединенной Арабской Республике — оттуда он был выслан. Затем объявился в Югославии... А сейчас живет в Италии, где выпустил книгу под названием "Частная жизнь в Москве". Из этой книги многие московские знакомые Пешлера могут узнать, кому они доверялись...
А что касается Петра Михайловича Саврасова, то для него знакомство с Пешлером впоследствии обернулось бедой — им американская разведка решила заняться всерьез.
Теперь следует задать такой вопрос: в какой степени эта история случайна или она, как говорится, типична?
Перед нами "инструкция", разработанная американской разведкой для ученых, отправляющихся в СССР. Она так и называется — "Инструкция для составления письменных отчетов учеными, посещающими СССР по линии научного обмена между Академией наук СССР и национальной академией США". Сверху гриф: "Для использования только в США". Так что мы просим извинения за то, что пользуемся инструкцией здесь, в Москве...
"Комитет по СССР и странам Восточной Европы считает, что каждый участник обмена должен представить отчет в иностранный отдел как источник полезной информации" — это, так сказать, общая преамбула инструкции. А дальше идут требования более чем конкретные:
"Наиболее полезные данные о советских ученых, их лабораториях и современных научных исследованиях должны быть включены в самый короткий отчет... ". Сообщать требуется и о таких вещах, как "осмотр достопримечательностей, концерты, светские визиты, обслуживание в отелях, политика, советская администрация и обслуживание во время поездок"... "Любая информация о домашнем и школьном воспитании детей будет высоко оценена... ". Будут полезны сведения "о представителях советской академии (имена и какие учреждения они представляют), о сопровождающих или переводчиках, которые будут работать с вами, а также сведения о том, кто был ответственным за ваше благоустройство".
Собрание сотрудников института, где работал Саврасов, длилось несколько часов. На нем присутствовали академики и совсем молодые ученые. Недалеко от меня сидел человек, котооого знает научный мир всей планеты. В его чуть прищуренном взгляде было и удивление, и презрение, и брезгливость...
Между тем Саврасов кончил рассказывать свою пакостную историю. Посыпались вопросы:
— Каких философских взглядов придерживалась ваша знакомая? Что было общего в ваших и ее взглядах?
— Американские разведчики говорили с вами не только о науке. О чем еще?
Вопросам нет конца. Всех интересует одно — как такой урод мог родиться и вырасти в их славной семье? Сам Саврасов объяснять свое перерождение явно не хочет. Или боится. Хотя держится он невозмутимо, а иногда и нагло. Да, он признает, что совершил страшный поступок. Он виноват перед своими товарищами и коллегами. Он теперь понимает, что мадам Кроунфильд "полюбила" его согласно инструкции американской разведки. Но стоит только возникнуть вопросу о природе его поступка, как Саврасов замолкает.
Но вот из зала звучит вопрос, сразу приближающий нас к сути дела:
— Назовите своих друзей.
Саврасов молчит. И тогда кто-то, тоже из зала, отвечает за него:
— У него никогда их не было!..
Да, у него в большом коллективе института не нашлось человека, который стал бы ему другом или просто хорошим товарищем. Почему? Человек, с которым он, может быть, больше, чем с другими, общался по работе, сказал мне:
— С ним дружить было нельзя. Это до отвращения влюбленный в себя человек.
После собрания я встречался с людьми, которые (одни хорошо, другие хуже) знали С аврасова. В разговорах с ними постепенно вырисовывалась одна, я бы сказал, основополагающая черта нашего героя — его преувеличенное мнение о себе, как об ученом и человеке, которому предначертана особая жизнь.
Рос Саврасов не в легкое время. На его юность пришлась война. Но миллионы людей это время научило беззаветно любить свою Родину и свой героический  народ. У Саврасова вышло иначе — отец его погиб, защищая Родину, а он эту Родину хотел оставить.
Саврасова растила мать, которой помогала Родина. Эта помощь оказывалась с тем большей охотой, что рос явно способный к наукам мальчик. Словом, безотцовство не стало для него безысходной трагедией. Но ни в годы детства, ни в годы ю ности не нашлось рядом с ним человека, который объяснил бы ему, что кроме прав, у него есть еще и обязанности. Это и многое другое ему мог бы объяснить комсомол, в котором он состоял и из которого выбыл "механически"  по возрасту.
Нам остается задуматься над последним вопросом: почему американские разведчики дали возможность Саврасову убежать? Тут одно из трех. Или они выколотили из него все, или настолько поверили в его измену, что решили больше его не охранять. Или отпустили его с умыслом. Время покажет, какое из этих предположений самое правильное... Если побег Саврасова не был организован американской разведкой, это означает, что где-то, на дне его пустой души, все же есть еще какие-то здоровые зернышки. Только поэтому и помня о его сыне-подростке, я в этой статье имя и фамилию "героя" изменил".
("Известия", 1968, № 30 (4 февраля, московский вечерний выпуск), с. 6).