"... Моряк плывет сквозь ветер штормовой,
Летят домой из дальних странствий птицы,
И мы спешим домой, домой, домой!"
65 лет назад
многие советские люди согласились бы на место слесаря по мелкому ремонту автомашин
во Франции, даже если с этого места нужно было предварительно турнуть алжирца:
"Путешествие за пощечиной"
Рассказ венгерского беженца
— Это "путешествие за пощечиной"—так называют мои странствия друзья — запомнится мне на всю жизнь.
Молодой, небольшого роста, но крепко сложенный кареглазый солдат Миклош Иллеш смущенно улыбнулся.
— Решение убежать из Венгрии я принял как-то неожиданно для самого себя. Вы спрашиваете, как это произошло? По-настоящему я сам понять этого не могу. Как все, мечтал, конечно, о путешествиях. Когда был мальчишкой, жили мы бедно. Мой батя — литейщик. Но однажды его уволили с работы, и он стал издольщиком у мелкого помещика в селе Бюкксейк, что расположено неподалеку от Озда.
После освобождения страны отец с радостью вернулся к своему любимому труду и опять поступил на Оздский металлургический комбинат. Я получил возможность вернуться в школу. В 1950 году, после окончания восьми классов, поступил в ремесленное училище в Озде, собирался стать токарем. Честно скажу, недолго увлекала меня эта профессия. Верно, зарабатывал я до 1.700 форинтов в месяц. Жил с родителями. А отец приносил домой по две тысячи и больше, так что жили в достатке. Но в декабре 1954 года я сдал экзамены на шофера и сразу же заинтересовался этой профессией.
Через год меня призвали в армию. Служба мне нравилась. Но незадолго до октябрьских событий я совершил дисциплинарный проступок — заснул на посту. Из Будапешта меня перевели в батальон, который был расположен в селе Томаши области Толна.
О том, что произошло 23 октября в Будапеште, я узнал значительно позже. В Томаши мы были как бы отрезаны от всего происходящего вокруг. До нас доходило много слухов, но ничего нельзя было понять. Когда в середине ноября нам разрешили разъехаться по домам, я решил направиться не к родителям в Озд, а в Будапешт.
Тут я не встретил человека, который толком разъяснил бы мне, что происходит. А болтуны и шептуны попадались на каждом шагу. 23 ноября вошел в магазин за хлебом и встретил трех своих друзей. Они тоже по-настоящему не понимали, что происходит. Одно нам вбило в голову западное радио — перейди границу Венгрии, и ты попадешь в мир счастья и благополучия. Вот мы и решили взглянуть на этот мир.
Хотите верьте, хотите нет, я не собирался на всю жизнь покидать родные места.
До Дьера мы подъехали на попутном грузовичке, а оттуда поездом добрались до границы. Как сейчас помню эти минуты. Граница была совершенно открыта. Туда и сюда люди переходили абсолютно свободно.
Недалеко от границы беженцев ждал австрийский автобус. Нас привезли в Эйзенштадт. Разместили в здании школы, где был создан одни из лагерей для беженцев. Спали мы на соломе, разостланной прямо на полу классных комнат.
Через два дня я был уже в Вене, в военной казарме. Здесь появился какой-то пожилой венгр Ковач, говорящий на четырех языках. По его словам, он был осужден за шпионаж в Венгрии, освободился досрочно и тоже решил бежать.
Вскоре я оказался во Франции, куда изъявил желание поехать. Ехали мы, как по "зеленой улице". Очень быстро добрались до французского городка Монлюсон, где был создан лагерь для венгерских беженцев. Старшим по лагерю назначили все того же Ковача. Жили мы в казарме. Кое-какие иллюзии я уже растерял по дороге и хотел только одного —получить работу.
У нас на родине такой проблемы до последнего времени не было. А там, во Франции, я сразу столкнулся с ней. Мне предложили место слесаря по мелкому ремонту автомашин. Показали и комнатку, которую собирались предоставить в мое распоряжение, конечно, за плату, и значительно большую, чем у нас. Но... если бы я согласился, был бы уволен алжирец, занимавший эту должность, а из комнаты выселили бы трех алжирцев. Я отказался от этой работы.
В это время нам раздавали в лагере анкеты Красного Креста. Там был вопрос: кто куда хочет ехать. Я немного поколебался и написал: в Венгрию. Мне уже было известно, что в Западной Германии, Италии и многих других странах перспективы для венгерских беженцев еще хуже, чем во Франции. Французы—хороший народ,
но на нас, венгерских беженцев, они посматривали косо. Наше прибытие увеличило для них угрозу безработицы. Мы были дешевой рабочей силой. Но мне уже надоело жить на подачки. Нам давали на неделю по 500 франков карманных денег, как раз на один билет в кино.
Тут появились вербовщики иностранного легиона. Условия были действительно заманчивые: 58 тысяч франков через три месяца после определения годности к службе в климатических условиях французских колоний плюс приличный ежемесячный оклад при полном армейском обеспечении. Работы мне другой не предлагали. В таком же положении были и остальные. Семьдесят человек подписали контракт. Снова "зеленая улица". Через 24 часа мы в Париже. Еще через 24 часа, уже с документами в руках,—мы в Марселе, а через сутки — в одном из алжирских портов. Затем поездом через Оран нас доставили в Сиди-Бель-Аббес — крупный учебный пункт иностранного легиона.
Медицинский осмотр, уколы для ускорения акклиматизации и предупреждение, что в течение шести месяцев обучения мы не имеем права выходить за стены крепости.
Что сразу ранило мое самолюбие, да, я думаю, и не только мое,— это право офицеров на рукоприкладство. Я никогда раньше не задумывался о звуке пощечин, а здесь сразу же научился отличать его в шуме, характерном для места, где проходят военные учения. Через восемь дней 50 венгров из 70 вновь прибывших, в том числе и я, заявили о своем желании возвратиться в Европу. В ответ на это два часа послеобеденного отдыха и два вечерних часа свободных занятий нам заменили упражнениями: передвижение по-пластунски в москитовых халатах при полной боевой выправке. В первый же вечер я отказался от этого бессмысленного ползанья. Сержанта, проводившего занятия, мой отказ буквально взбесил. Он пихнул меня, а затем прижал мою голову ногой к земле. Я вырвался, вскочил, но тут же услышал звук пощечины, хотя сгоряча даже не почувствовал удара.
Когда-то я увлекался боксом. В общем сержант полетел в мусорный ящик, стоявший неподалеку, а затем побежал к зубному врачу. Вскоре я был в карцере, и мне объявили, что кормить меня не будут. Ночью карцер пополнился моими друзьями, лица которых были сильно разукрашены синяками: они подняли бунт в мою защиту.
Когда нас вербовали, то убеждали в том, что в Алжире мы будем защищать интересы населения этого района. На месте мы сразу увидели, чьи интересы нам предстоит защищать,— интересы французских колонизаторов.
Мы твердо заявили о своем решении покинуть Алжир и скоро снова оказались в Марселе, но теперь на военной гауптвахте. С этого момента нам "зеленой улицы" не давали. Все 50 венгров были демобилизованы, и нас без копейки денег отпустили на все четыре стороны.
С большим трудом мы добрались до лагеря венгерских беженцев в Монлюсоне. Здесь мне повезло: 150 венгров отправлялись обратно на родину, а я, если помните, в самом начале пребывания в этом лагере указал в анкете, что хочу вернуться в Венгрию. И как раз из венгерского посольства во Франции пришел ответ—разрешение мне вернуться в свою страну.
Я вдоволь хлебнул "заграничной" жизни. Реклама "западного мира" оказалась насквозь фальшивой. Заглянув за его фасад, я увидел тяжелую борьбу за существование. Кажется, глупо вот так попутешествовать, чтобы понять, что лучше собственного дома ничего не найти, чтобы понять, что передачи западного радио—это гнусная брехня. Но что ж поделаешь, совершил эту глупость! Только мне повезло, я сумел возвратиться. Ну, а каково тем, кто сейчас пытается вернуться и кому западные власти всячески препятствуют это сделать?!
...17 января я снова вступил на свою родную землю. Не скрою, что испытывал некоторую боязнь. Ведь в лагере нас всеми способами пытались запугать. Да и газеты, которые я читал, писали о Венгрии всякие небылицы. Я осторожно приглядывался ко всему. А теперь только смеюсь над своими страхами.
Я снова —армейский шофер. Кругом меня старые друзья по полку, знакомые шоферы. Вот только друзья издеваются: "Уж если тебе,— говорят они,— так хотелось получить пощечину, то попросил бы, мы бы тебе по-дружески отвесили одну".
Прощаясь, Миклош Иллеш улыбнулся и сказал:
— Одного я не узнал за границей, сколько все-таки зубов удалось мне выбить у сержанта. Я на нем выместил свою злобу за то, что меня обманули медовыми обещаниями "райской жизни" на Западе.
Остальное все выяснил!
П. Баранников,
соб. корр. "Известий".
г. Будапешт. (По телефону)".
Летят домой из дальних странствий птицы,
И мы спешим домой, домой, домой!"
"Путешествие за пощечиной"
Рассказ венгерского беженца
— Это "путешествие за пощечиной"—так называют мои странствия друзья — запомнится мне на всю жизнь.
Молодой, небольшого роста, но крепко сложенный кареглазый солдат Миклош Иллеш смущенно улыбнулся.
— Решение убежать из Венгрии я принял как-то неожиданно для самого себя. Вы спрашиваете, как это произошло? По-настоящему я сам понять этого не могу. Как все, мечтал, конечно, о путешествиях. Когда был мальчишкой, жили мы бедно. Мой батя — литейщик. Но однажды его уволили с работы, и он стал издольщиком у мелкого помещика в селе Бюкксейк, что расположено неподалеку от Озда.
После освобождения страны отец с радостью вернулся к своему любимому труду и опять поступил на Оздский металлургический комбинат. Я получил возможность вернуться в школу. В 1950 году, после окончания восьми классов, поступил в ремесленное училище в Озде, собирался стать токарем. Честно скажу, недолго увлекала меня эта профессия. Верно, зарабатывал я до 1.700 форинтов в месяц. Жил с родителями. А отец приносил домой по две тысячи и больше, так что жили в достатке. Но в декабре 1954 года я сдал экзамены на шофера и сразу же заинтересовался этой профессией.
Через год меня призвали в армию. Служба мне нравилась. Но незадолго до октябрьских событий я совершил дисциплинарный проступок — заснул на посту. Из Будапешта меня перевели в батальон, который был расположен в селе Томаши области Толна.
О том, что произошло 23 октября в Будапеште, я узнал значительно позже. В Томаши мы были как бы отрезаны от всего происходящего вокруг. До нас доходило много слухов, но ничего нельзя было понять. Когда в середине ноября нам разрешили разъехаться по домам, я решил направиться не к родителям в Озд, а в Будапешт.
Тут я не встретил человека, который толком разъяснил бы мне, что происходит. А болтуны и шептуны попадались на каждом шагу. 23 ноября вошел в магазин за хлебом и встретил трех своих друзей. Они тоже по-настоящему не понимали, что происходит. Одно нам вбило в голову западное радио — перейди границу Венгрии, и ты попадешь в мир счастья и благополучия. Вот мы и решили взглянуть на этот мир.
Хотите верьте, хотите нет, я не собирался на всю жизнь покидать родные места.
До Дьера мы подъехали на попутном грузовичке, а оттуда поездом добрались до границы. Как сейчас помню эти минуты. Граница была совершенно открыта. Туда и сюда люди переходили абсолютно свободно.
Недалеко от границы беженцев ждал австрийский автобус. Нас привезли в Эйзенштадт. Разместили в здании школы, где был создан одни из лагерей для беженцев. Спали мы на соломе, разостланной прямо на полу классных комнат.
Через два дня я был уже в Вене, в военной казарме. Здесь появился какой-то пожилой венгр Ковач, говорящий на четырех языках. По его словам, он был осужден за шпионаж в Венгрии, освободился досрочно и тоже решил бежать.
Вскоре я оказался во Франции, куда изъявил желание поехать. Ехали мы, как по "зеленой улице". Очень быстро добрались до французского городка Монлюсон, где был создан лагерь для венгерских беженцев. Старшим по лагерю назначили все того же Ковача. Жили мы в казарме. Кое-какие иллюзии я уже растерял по дороге и хотел только одного —получить работу.
У нас на родине такой проблемы до последнего времени не было. А там, во Франции, я сразу столкнулся с ней. Мне предложили место слесаря по мелкому ремонту автомашин. Показали и комнатку, которую собирались предоставить в мое распоряжение, конечно, за плату, и значительно большую, чем у нас. Но... если бы я согласился, был бы уволен алжирец, занимавший эту должность, а из комнаты выселили бы трех алжирцев. Я отказался от этой работы.
В это время нам раздавали в лагере анкеты Красного Креста. Там был вопрос: кто куда хочет ехать. Я немного поколебался и написал: в Венгрию. Мне уже было известно, что в Западной Германии, Италии и многих других странах перспективы для венгерских беженцев еще хуже, чем во Франции. Французы—хороший народ,
но на нас, венгерских беженцев, они посматривали косо. Наше прибытие увеличило для них угрозу безработицы. Мы были дешевой рабочей силой. Но мне уже надоело жить на подачки. Нам давали на неделю по 500 франков карманных денег, как раз на один билет в кино.
Тут появились вербовщики иностранного легиона. Условия были действительно заманчивые: 58 тысяч франков через три месяца после определения годности к службе в климатических условиях французских колоний плюс приличный ежемесячный оклад при полном армейском обеспечении. Работы мне другой не предлагали. В таком же положении были и остальные. Семьдесят человек подписали контракт. Снова "зеленая улица". Через 24 часа мы в Париже. Еще через 24 часа, уже с документами в руках,—мы в Марселе, а через сутки — в одном из алжирских портов. Затем поездом через Оран нас доставили в Сиди-Бель-Аббес — крупный учебный пункт иностранного легиона.
Медицинский осмотр, уколы для ускорения акклиматизации и предупреждение, что в течение шести месяцев обучения мы не имеем права выходить за стены крепости.
Что сразу ранило мое самолюбие, да, я думаю, и не только мое,— это право офицеров на рукоприкладство. Я никогда раньше не задумывался о звуке пощечин, а здесь сразу же научился отличать его в шуме, характерном для места, где проходят военные учения. Через восемь дней 50 венгров из 70 вновь прибывших, в том числе и я, заявили о своем желании возвратиться в Европу. В ответ на это два часа послеобеденного отдыха и два вечерних часа свободных занятий нам заменили упражнениями: передвижение по-пластунски в москитовых халатах при полной боевой выправке. В первый же вечер я отказался от этого бессмысленного ползанья. Сержанта, проводившего занятия, мой отказ буквально взбесил. Он пихнул меня, а затем прижал мою голову ногой к земле. Я вырвался, вскочил, но тут же услышал звук пощечины, хотя сгоряча даже не почувствовал удара.
Когда-то я увлекался боксом. В общем сержант полетел в мусорный ящик, стоявший неподалеку, а затем побежал к зубному врачу. Вскоре я был в карцере, и мне объявили, что кормить меня не будут. Ночью карцер пополнился моими друзьями, лица которых были сильно разукрашены синяками: они подняли бунт в мою защиту.
Когда нас вербовали, то убеждали в том, что в Алжире мы будем защищать интересы населения этого района. На месте мы сразу увидели, чьи интересы нам предстоит защищать,— интересы французских колонизаторов.
Мы твердо заявили о своем решении покинуть Алжир и скоро снова оказались в Марселе, но теперь на военной гауптвахте. С этого момента нам "зеленой улицы" не давали. Все 50 венгров были демобилизованы, и нас без копейки денег отпустили на все четыре стороны.
С большим трудом мы добрались до лагеря венгерских беженцев в Монлюсоне. Здесь мне повезло: 150 венгров отправлялись обратно на родину, а я, если помните, в самом начале пребывания в этом лагере указал в анкете, что хочу вернуться в Венгрию. И как раз из венгерского посольства во Франции пришел ответ—разрешение мне вернуться в свою страну.
Я вдоволь хлебнул "заграничной" жизни. Реклама "западного мира" оказалась насквозь фальшивой. Заглянув за его фасад, я увидел тяжелую борьбу за существование. Кажется, глупо вот так попутешествовать, чтобы понять, что лучше собственного дома ничего не найти, чтобы понять, что передачи западного радио—это гнусная брехня. Но что ж поделаешь, совершил эту глупость! Только мне повезло, я сумел возвратиться. Ну, а каково тем, кто сейчас пытается вернуться и кому западные власти всячески препятствуют это сделать?!
...17 января я снова вступил на свою родную землю. Не скрою, что испытывал некоторую боязнь. Ведь в лагере нас всеми способами пытались запугать. Да и газеты, которые я читал, писали о Венгрии всякие небылицы. Я осторожно приглядывался ко всему. А теперь только смеюсь над своими страхами.
Я снова —армейский шофер. Кругом меня старые друзья по полку, знакомые шоферы. Вот только друзья издеваются: "Уж если тебе,— говорят они,— так хотелось получить пощечину, то попросил бы, мы бы тебе по-дружески отвесили одну".
Прощаясь, Миклош Иллеш улыбнулся и сказал:
— Одного я не узнал за границей, сколько все-таки зубов удалось мне выбить у сержанта. Я на нем выместил свою злобу за то, что меня обманули медовыми обещаниями "райской жизни" на Западе.
Остальное все выяснил!
П. Баранников,
соб. корр. "Известий".
г. Будапешт. (По телефону)".
Комментариев нет:
Отправить комментарий