"...Мы в лесах, мы в горах,
Над волной голубой -
Мы храним границы!"
Мы храним границы!"
50 лет назад ценили
крепкую прозу советские учащиеся начальных классов:
"Елец
Ю. Коваль
На одной заставе жил пёс,
которого звали Елец. Это был уже старый пёс. Настоящую пограничную службу он
нести не мог.
- Что поделать, -
говорил сержант Гришкин, - собаки быстро стареют, не то, что человек.
Но, конечно, дело было
не только в этом.
Чуть не десять лет
охранял Елец границу. И за это время побывал в разных переделках. В таких, из
которых и человек-то не всегда целым выходил. Но Елец всё-таки вышел из этих
переделок целым и теперь жил как бы на пенсии. Горшок борща с хорошей костью –
вот это и была его пенсия.
А застава, где жил
Елец, находилась на вершине горы, и дороги туда не было. Вместо дороги в
гранитной скале были выбиты ступеньки – ровно четыре тысячи.
По этим ступенькам
каждое утро вниз, в долину, спускались сержант Гришкин и ещё два пограничника.
Они шли на продовольственную базу, а вслед за ними бежал Елец.
Холодно было на
вершине. С заставы пограничники выходили в полушубках, но пройдя три тысячи
ступенек, полушубки снимали и прятали в расселину – с каждым шагом становилось
теплей.
Пока они хлопотали на
продовольственной базе, Елец лежал на тёплых камнях или сонно хлебал борщ из
алюминиевой миски.
К полудню пограничники
оканчивали свои дела.
- Ну, - говорил
Гришкин и подмигивал Ельцу, - теперь бы окрошечки погонять!
***
Как-то они
возвращались на заставу и тащили на себе большие мешки, а Гришкин нёс еще и
бидон с молоком. Бидон сверкал, и издали казалось – три горбуна ползут по
лестнице в облака и несут с собой зеркало.
Пограничники
обливались потом и старались не считать про себя ступеньки. Но ступеньки
считались сами собой: сто один, сто два, сто три, сто четыре...
Издали на
пограничников смотрел человек. Ещё утром он перешёл границу, а теперь укрылся
между валунами, пережидал.
У тысячной ступеньки
Гришкин поставил бидон, скинул мешок. Он достал из расселины полушубок и
вытряхнул ящериц, которые грелись в рукавах.
- Катитесь! – сказал
он ящерицам.
С вершины дунул ветер,
поднял со ступенек горсть гранитной пыли и завыл в ущелье, затрубил в каменную
трубу.
Елец подставил голову
под ветер – и зарычал. К запаху льда и камней, треснувших от мороза, к запаху
ветра, пришедшего с вершины, подмешался запах человека.
- Чужой! – сказал
сержант Гришкин.
- Нет, - сказал другой
пограничник. – Елец – старый пёс. Это он так волнуется от старости.
"Что же они не
уходят? Неужели заметили? – подумал нарушитель, укрывшийся в камнях.
-–Проклятый пёс! Учуял, кажется! "
Он поднял пистолет и
стал целиться.
- Чужой, повторил
Гришкин.
И тут же белый столп
ударил его в лицо. Пуля пробила бидон – молочная струя хлестнула по ступенькам.
Нарушителю показалось,
что выстрел сшиб всех трёх пограничников. Только пёс крутился на каменных
ступенях и зеркало блестело.
А пограничники
отползли со ступеней. Они повисли над обрывом. Мешки с продуктами заслоняли их.
Нарушитель ещё раз
выстрелил, и пуля – надо же! – снова ударила в бидон. Он прыгнул от удара и со
звоном покатился вниз, разбрызгивая остатки молока.
Бидон сорвался в
пропасть, и ветер подхватил его, засвистел в дырах от пуль. Бидон падал в
пропасть, словно огромный сверкающий свисток.
Гришкин увидел
человека, прижавшегося к камню, и выстрелил. Пуля ударила в камень – осколки
резанули нарушителя по щеке. Он побежал.
Гришкин ещё раз
выстрелил – нарушитель оступился и сорвался в пропасть, где прыгал ещё и бился
на дне измятый сверкающий бидон…"
("Мурзилка",
1968, № 5 (май), с. 5-6).
Комментариев нет:
Отправить комментарий