"... Это, видно,
Шпион.
В нашу родину
Он
Сквозь метель и пургу
Пробирается".
75 лет назад в СССР людям предлагались для чтения интересные романы с углубленным подходом к образам матерых врагов советской власти:
"В романе «Шпионы» дана фигура крупного вредителя - инженера Богомолова - главы шайки диверсантов на транспорте. Действие этого отрывка происходит на даче Богомолова, недалеко от Москвы. Богомолов - холостяк, кроме него на даче живет только его личный секретарь и преданный сообщник Сема Фишман. «Человек с неправильным лицом», упоминаемый в отрывке, - «связной» контрреволюционной троцкистской организации, поручившей Богомолову проведение различных диверсионных актов.
Вечерами Богомолов любил разговаривать с Семой.
- Я ведь знаю вашу биографию, миляга, - говорил ему Богомолов, - «куррикулюм вито» у вас, батенька, несложный... Не будем говорить о нем... А знаете, что вам больше всего повредило? Игра ума! Да, да! Не должно быть никакой игры ума. Самое главное - это искренность в интонациях, прямой, честный или несколько глуповатый взор. Да еще безобидность в движениях. Ну и... общая здоровая пошлость. Я за здоровую пошлость, миляга!
Секретарю Семе никак нельзя было отказать в некоторой доле «здоровой пошлости». Карьера его и в самом деле была несложна: несколько лет назад он был изгнан из комсомола за демагогию, троцкизм и бытовое разложение. С тех пор он стал молчалив, бледен и злобен.
- Я знаю, как вы признавали свои ошибки, голубчик. Разве так признают ошибки? Не успели, вы посмотреть в глаза председателю комиссии, как все поняли, что вас одолевают самолюбие, злоба и страх. Потом вы развели длинную интеллигентщину насчет «среды» и в конце даже всплакнули. Чепуха! Надо так каяться, чтоб всем было приятно! На трибуне стоит «свой парень», которого черт угораздил наделать ошибок. Ну что ж! Грудь колесом, свежесть на щеках, немножко застенчивого юмора - и все в порядке! И помните, что вы сын народа, а не сын присяжного поверенного. Вживайтесь в роль!
Произнеся такую длинную речь, Богомолов хлопал своего секретаря по впалой груди и восклицал:
- Бодрее! Нахальнее! Вот так, молодой человек! Делайте каждый день зарядку и изучайте математику - и вы спасетесь. А теперь я должен поработать для «мужичка». Принесите мои бумажки и уходите из комнаты.
«Мужичком» Богомолов негласно называл своего прямого начальника - начальника дороги Николая Петровича Теньтева.
В этот вечер, после ухода «человека с неправильным лицом», Сема слонялся по дому без дела. Его томили неясные предчувствия...
Он некоторое время перебирал книги в библиотеке Богомолова. Но книги эти были сухи, скучны, наполнены формулами и чертежами на вкладных листах. Он поглядел на висевшую на стене акварель, изображавшую мощный канадский паровоз, рассекающий снежную бурю. Недалеко было то время, когда Богомолов казался ему чем - то вроде паровоза. Но теперь доверие поколебалось. Огромный волосатый инженер, с его лапами, похожими на лопаты, с тяжелым взглядом оловянных глаз, которые иногда вовсе не были видны за стеклами пенсне, больше не вселял уверенности в ясном будущем. Семе казалось, что Богомолов играет куски из чужой роли. У актеров это называется «переиграть».
А Семе было известно все. Он видел Богомолова утром и вечером и знал почти всех его знакомых. Он знал содержание его сожженных дневников и писем и даже исполнял кое - какие мелкие поручения.
Богомолов вел сложную игру. Семе казалось, что опасность возрастает, что она притаилась за дверью инженерского кабинета.
Что будет, если Богомолова разоблачат?
В самом лучшем случае Семе некуда будет деться. Его душную, узкую нору осветит прожектор, и весь он, маленький, кривой, как сучок, будет корчиться на немыслимом белом свету.
Оправдываться будет поздно. Все его старые недруги будут тут как тут и всё вспомнят. На этот раз его не забудут, не отложат и не займутся более важными делами. На этот раз...
Куда бежать? Больше бежать некуда.
Семе показалось, что внизу стучат.
Сема постоял на коврике, прислушался. В уборной пронзительно и монотонно гудел водопровод. Старушка, обслуживавшая Богомолова, спала в своей каморке.
Сема резко повернулся и понесся наверх, шагая через две ступеньки. Он вошел в богомоловский кабинет, неслышно прикасаясь каучуковыми подошвами к ковру.
Богомолов сидел, повернувшись к нему спиной, опершись локтями о стол, и писал.
Сема постоял несколько секунд у двери, соображая и наслаждаясь тем, что хозяин его не видит. Он любил, чтоб его не было видно.
- Ну, - сказал Богомолов, не оборачиваясь, - за чем пришел?
Сема вздрогнул.
- Всеволод Арсеньич, - сказал Сема, стараясь придать голосу твердость, - зачем этот человек приходил?
- Нахал! - сказал Богомолов, удивленно оборачиваясь. - Вы же все слушали под дверью.
- Я, Всеволод Арсеньич...
- Ну ладно! Вы прекрасно знаете, зачем он приходил.
- Всеволод Арсеньич, я опасаюсь... Мне кажется...
Богомолов резко повернулся а кресле:
- Это что еще за нытье?!
- Мне кажется... - бубнил Сема, водя пальцем по спинке стула. - Мне кажется, Всеволод Арсеньич... На этой даче все видно...
- Вот и хорошо, - сказал Богомолов, - вот и хорошо, что видно. Когда человек надвигает кепку и прячет лицо, он бросается в глаза. Когда он ходит открыто и носит среднюю мосторговскую шляпу, никто не обращает на него внимания.
- Все так, Всеволод Арсеньич... Сема вздохнул и направился к двери.
- Не волнуйтесь, миляга, - ласково сказал ему вслед Богомолов, - и положите ваши нервы в карман. Я вас завтра отправлю в город на целый день. Я хорошо понимаю, что ваша судьба в моих руках. Можете не беспокоиться.
Сема вернулся к себе в еще более мрачном настроении. Он присел к столу, открыл ящик, попытался развлечься фотографиями знакомых. Он рассматривал всех этих нежных блондинок, блондинок, скалящих зубы в прибое, блондинок, стоящих на скале, блондинок, прыгающих в воду на водной станции, и, наконец, блондинок с обнаженной спиной, улыбающихся через плечо... Все это ему давно приелось.
Он поднял голову и прислушался: мимо дачи ехала машина. Свет фар скользнул по потолку и прокатился из одного угла в другой. Шум мотора затих внезапно, и свет остановился в углу. Сема вскочил. Прошла минута - другая.
Нет! Свет снова задвигался, спустился по обоям и пропал. Машина проехала дальше.
Сема отер пот со лба и снова сел за стол, упершись руками в виски. Он ясно чувствовал биение своего пульса.
Он вынул ящик из стола, запустил руку в гнездо и достал из - за планки маленький револьвер, похожий на зажигалку. Он взвесил его на руке - револьвер весил ничтожно мало.
Умирать не хочется. Неужели никак невозможно? Неужели придется? Нет, лучше позор чем смерть!
Семе вновь представилось, что белый столб прожектора рыщет вокруг, нащупывает, хватает его за ногу, за руку, роется в письмах, а бежать некуда.
Нет, нет! Этого не должно быть! Нельзя допустить, чтоб бежать было некуда!
И тут блестящая мысль осенила нервного мальчика. Он обо всем напишет сам, первый! Он сообщит о Богомолове куда следует и создаст себе смягчающую вину улику. Не все еще потеряно!
Эта мысль показалась ему настолько утешительной, что он положил револьвер на край стола, накрыл его бумагой и сразу принялся писать.
Руки его были холодны и мокры, когда он выводил первые буквы своего заявления. Он еще сомневался некоторое время, но потом представил себе, что сделали бы на его месте некоторые бывшие его товарищи, и продолжал писать.
Он увлекся работой, находу отшлифовывая фразы, придумывал сравнения, поставил даже два - три восклицательных знака. Вдруг чья - то огромная рука сдавила его запястье и легко вынула перо из помертвевших пальцев.
Он вскрикнул и подскочил. Другая тяжелая рука легла на плечо и усадила его на место.
Это был Богомолов. Он прочитал наполовину готовое заявление и хладнокровно порвал на мелкие клочки. Потом он снял бумагу с края стола, взял револьвер и подбросил его на ладони. Видимо, он уже несколько минут находился в комнате.
Сема не сказал ни слова. Он посмотрел на лицо Богомолова, нависавшее над ним, как облако, и ему стало страшно. Сквозь стекла пенсне на него глядели пустые оловянные глаза - глаза ящера.
Сема ждал, что Богомолов что - нибудь скажет или закричит. Богомолов молчал.
Тогда Сема подпрыгнул и бросился к двери. Мгновенно рука Богомолова швырнула его на диван, и он больно ударился головой о полочку.
Снова наступило молчание. Сема глядел на Богомолова, на пенсне, на шевелюру, на широкое лицо и постепенно холодел. У него явственно закоченели руки, потом холод подошел к сердцу. Богомолов сделал шаг вперед.
Сема не ждал. Он оторвался от дивана и прыгнул вперед, в воздух. Богомолов схватил его поперек туловища. Сема вцепился ему в горло и зашипел. Большой кадык инженера ходил у него под руками.
Богомолов уцепился свободной рукой за его редкие волосы, с трудом оторвал его руки от горла, затем поднял и с размаху ударил о пол.
Сема лежал на четвереньках. Он всхлипывал. Из носу у него потянулась струйка крови. Он поглядел на Богомолова исподлобья и увидел снова два круглых стекла пенсне, в которых отражалась лампа, а под ними еще один кружок, черный, четкий, - это было дуло маленького револьвера.
«Ужас, - подумал Сема, - теперь пощады нет».
Он ослабел и чувствовал приступы тошноты. Он не мог сдвинуться с места. Богомолов сгреб его, взял за ворот и за ноги и легко пронес это вялое тело в ванную. Там он положил его на пол, проверил дверь и задвижку, вышел и запер дверь с наружной стороны.
Некоторое время он бродил по кабинету из угла в угол, нахмурив брови и раздумывая:
«Что он знает? Что я связан с кем-то... с кем, не знает... так... подготовку двух крушений... чертежи... мое отношение к «мужичку»... двух людей из бывших центровцев... некоторые мелочи... так... хуже всего, что он может донести насчет моих поездок за рубеж... Непростительная ошибка: привыкаешь к людям, конечно... Так... сообщить номеру семнадцатому...»
Богомолов взялся за телефон и позвонил тому, кого он называл номером семнадцатым. Разговор был очень короткий и по теме неожиданный:
- Здравствуйте, батенька... Все то же, вожусь с бумажками. Да, чернильная работка. Что это вас не видать?... Ах, вот как... И надолго? Слушайте, голубчик, пришлите мне цифры по простоям. Да, те самые. Я завтра с утра возьмусь за это дело... Неожиданно понадобились... Очень прошу, миляга, не задерживать, я работаю с семи утра... Всего.
Богомолов положил трубку и пробормотал:
- Мерзавец будет ликвидирован. Какая дрянь!
Происшествие с Семой настолько испортило ему настроение, что он больше не работал.
Было уже поздно. Инженер вышел в сад, подошел к ограде, внимательно осмотрел дорогу и кусты.
Вдали проехал автомобиль. Густая, низкая сирена долго гудела у подъезда соседней дачи.
- «Мужичок» вернулся, - прошептал Богомолов.
Он запер дверь и поднялся наверх.
Перед сном он захотел почитать своего любимца Гвиччардини. Итальянский политик писал:
«Для заговорщика, стремящегося к счастливому исходу своего дела, нет ничего более гибельного чем слишком большой расчет на успех».
- И не только для заговорщика, но и для всякого оперативного работника, - сказал Богомолов.
Телефон на столе зазвонил. Богомолов несколько минут смотрел на него, прищурившись, потом пробурчал:
- Это «мужичок».
И снова углубился в чтение.
«Кто надеется приобрести расположение людей, пусть знает заранее, что никогда не следует прямо отказывать в просьбе, а надо отвечать общими словами».
- Ох, оперативный был сукин сын, оперативный, - сказал Богомолов.
Телефон снова зазвонил. Богомолов не обратил на него никакого внимания.
Монастырские часы за рекой пробили медленно и гулко. Где - то вдали загудела машина.
- А что, если... - сказал Богомолов. Он отложил книгу.
- Если моя судьба уже решена?..
Инженер сделал несколько шагов по кабинету. Он остановился у стены и провел рукой по лицу. Впервые за много лет пришла к нему эта мысль.
- Нет, невозможно, невозможно... - сказал он несколько минут спустя и снова взялся за книгу.
В дверь постучали.
Богомолов привстал на кровати. Он заложил пальцем страницу и прислушался. Постучали еще раз.
- Войдите, - сказал Богомолов.
Дверь открылась. На пороге стоял лейтенант государственной безопасности".
Шпион.
В нашу родину
Он
Сквозь метель и пургу
Пробирается".
"В романе «Шпионы» дана фигура крупного вредителя - инженера Богомолова - главы шайки диверсантов на транспорте. Действие этого отрывка происходит на даче Богомолова, недалеко от Москвы. Богомолов - холостяк, кроме него на даче живет только его личный секретарь и преданный сообщник Сема Фишман. «Человек с неправильным лицом», упоминаемый в отрывке, - «связной» контрреволюционной троцкистской организации, поручившей Богомолову проведение различных диверсионных актов.
Вечерами Богомолов любил разговаривать с Семой.
- Я ведь знаю вашу биографию, миляга, - говорил ему Богомолов, - «куррикулюм вито» у вас, батенька, несложный... Не будем говорить о нем... А знаете, что вам больше всего повредило? Игра ума! Да, да! Не должно быть никакой игры ума. Самое главное - это искренность в интонациях, прямой, честный или несколько глуповатый взор. Да еще безобидность в движениях. Ну и... общая здоровая пошлость. Я за здоровую пошлость, миляга!
Секретарю Семе никак нельзя было отказать в некоторой доле «здоровой пошлости». Карьера его и в самом деле была несложна: несколько лет назад он был изгнан из комсомола за демагогию, троцкизм и бытовое разложение. С тех пор он стал молчалив, бледен и злобен.
- Я знаю, как вы признавали свои ошибки, голубчик. Разве так признают ошибки? Не успели, вы посмотреть в глаза председателю комиссии, как все поняли, что вас одолевают самолюбие, злоба и страх. Потом вы развели длинную интеллигентщину насчет «среды» и в конце даже всплакнули. Чепуха! Надо так каяться, чтоб всем было приятно! На трибуне стоит «свой парень», которого черт угораздил наделать ошибок. Ну что ж! Грудь колесом, свежесть на щеках, немножко застенчивого юмора - и все в порядке! И помните, что вы сын народа, а не сын присяжного поверенного. Вживайтесь в роль!
Произнеся такую длинную речь, Богомолов хлопал своего секретаря по впалой груди и восклицал:
- Бодрее! Нахальнее! Вот так, молодой человек! Делайте каждый день зарядку и изучайте математику - и вы спасетесь. А теперь я должен поработать для «мужичка». Принесите мои бумажки и уходите из комнаты.
«Мужичком» Богомолов негласно называл своего прямого начальника - начальника дороги Николая Петровича Теньтева.
В этот вечер, после ухода «человека с неправильным лицом», Сема слонялся по дому без дела. Его томили неясные предчувствия...
Он некоторое время перебирал книги в библиотеке Богомолова. Но книги эти были сухи, скучны, наполнены формулами и чертежами на вкладных листах. Он поглядел на висевшую на стене акварель, изображавшую мощный канадский паровоз, рассекающий снежную бурю. Недалеко было то время, когда Богомолов казался ему чем - то вроде паровоза. Но теперь доверие поколебалось. Огромный волосатый инженер, с его лапами, похожими на лопаты, с тяжелым взглядом оловянных глаз, которые иногда вовсе не были видны за стеклами пенсне, больше не вселял уверенности в ясном будущем. Семе казалось, что Богомолов играет куски из чужой роли. У актеров это называется «переиграть».
А Семе было известно все. Он видел Богомолова утром и вечером и знал почти всех его знакомых. Он знал содержание его сожженных дневников и писем и даже исполнял кое - какие мелкие поручения.
Богомолов вел сложную игру. Семе казалось, что опасность возрастает, что она притаилась за дверью инженерского кабинета.
Что будет, если Богомолова разоблачат?
В самом лучшем случае Семе некуда будет деться. Его душную, узкую нору осветит прожектор, и весь он, маленький, кривой, как сучок, будет корчиться на немыслимом белом свету.
Оправдываться будет поздно. Все его старые недруги будут тут как тут и всё вспомнят. На этот раз его не забудут, не отложат и не займутся более важными делами. На этот раз...
Куда бежать? Больше бежать некуда.
Семе показалось, что внизу стучат.
Сема постоял на коврике, прислушался. В уборной пронзительно и монотонно гудел водопровод. Старушка, обслуживавшая Богомолова, спала в своей каморке.
Сема резко повернулся и понесся наверх, шагая через две ступеньки. Он вошел в богомоловский кабинет, неслышно прикасаясь каучуковыми подошвами к ковру.
Богомолов сидел, повернувшись к нему спиной, опершись локтями о стол, и писал.
Сема постоял несколько секунд у двери, соображая и наслаждаясь тем, что хозяин его не видит. Он любил, чтоб его не было видно.
- Ну, - сказал Богомолов, не оборачиваясь, - за чем пришел?
Сема вздрогнул.
- Всеволод Арсеньич, - сказал Сема, стараясь придать голосу твердость, - зачем этот человек приходил?
- Нахал! - сказал Богомолов, удивленно оборачиваясь. - Вы же все слушали под дверью.
- Я, Всеволод Арсеньич...
- Ну ладно! Вы прекрасно знаете, зачем он приходил.
- Всеволод Арсеньич, я опасаюсь... Мне кажется...
Богомолов резко повернулся а кресле:
- Это что еще за нытье?!
- Мне кажется... - бубнил Сема, водя пальцем по спинке стула. - Мне кажется, Всеволод Арсеньич... На этой даче все видно...
- Вот и хорошо, - сказал Богомолов, - вот и хорошо, что видно. Когда человек надвигает кепку и прячет лицо, он бросается в глаза. Когда он ходит открыто и носит среднюю мосторговскую шляпу, никто не обращает на него внимания.
- Все так, Всеволод Арсеньич... Сема вздохнул и направился к двери.
- Не волнуйтесь, миляга, - ласково сказал ему вслед Богомолов, - и положите ваши нервы в карман. Я вас завтра отправлю в город на целый день. Я хорошо понимаю, что ваша судьба в моих руках. Можете не беспокоиться.
Сема вернулся к себе в еще более мрачном настроении. Он присел к столу, открыл ящик, попытался развлечься фотографиями знакомых. Он рассматривал всех этих нежных блондинок, блондинок, скалящих зубы в прибое, блондинок, стоящих на скале, блондинок, прыгающих в воду на водной станции, и, наконец, блондинок с обнаженной спиной, улыбающихся через плечо... Все это ему давно приелось.
Он поднял голову и прислушался: мимо дачи ехала машина. Свет фар скользнул по потолку и прокатился из одного угла в другой. Шум мотора затих внезапно, и свет остановился в углу. Сема вскочил. Прошла минута - другая.
Нет! Свет снова задвигался, спустился по обоям и пропал. Машина проехала дальше.
Сема отер пот со лба и снова сел за стол, упершись руками в виски. Он ясно чувствовал биение своего пульса.
Он вынул ящик из стола, запустил руку в гнездо и достал из - за планки маленький револьвер, похожий на зажигалку. Он взвесил его на руке - револьвер весил ничтожно мало.
Умирать не хочется. Неужели никак невозможно? Неужели придется? Нет, лучше позор чем смерть!
Семе вновь представилось, что белый столб прожектора рыщет вокруг, нащупывает, хватает его за ногу, за руку, роется в письмах, а бежать некуда.
Нет, нет! Этого не должно быть! Нельзя допустить, чтоб бежать было некуда!
И тут блестящая мысль осенила нервного мальчика. Он обо всем напишет сам, первый! Он сообщит о Богомолове куда следует и создаст себе смягчающую вину улику. Не все еще потеряно!
Эта мысль показалась ему настолько утешительной, что он положил револьвер на край стола, накрыл его бумагой и сразу принялся писать.
Руки его были холодны и мокры, когда он выводил первые буквы своего заявления. Он еще сомневался некоторое время, но потом представил себе, что сделали бы на его месте некоторые бывшие его товарищи, и продолжал писать.
Он увлекся работой, находу отшлифовывая фразы, придумывал сравнения, поставил даже два - три восклицательных знака. Вдруг чья - то огромная рука сдавила его запястье и легко вынула перо из помертвевших пальцев.
Он вскрикнул и подскочил. Другая тяжелая рука легла на плечо и усадила его на место.
Это был Богомолов. Он прочитал наполовину готовое заявление и хладнокровно порвал на мелкие клочки. Потом он снял бумагу с края стола, взял револьвер и подбросил его на ладони. Видимо, он уже несколько минут находился в комнате.
Сема не сказал ни слова. Он посмотрел на лицо Богомолова, нависавшее над ним, как облако, и ему стало страшно. Сквозь стекла пенсне на него глядели пустые оловянные глаза - глаза ящера.
Сема ждал, что Богомолов что - нибудь скажет или закричит. Богомолов молчал.
Тогда Сема подпрыгнул и бросился к двери. Мгновенно рука Богомолова швырнула его на диван, и он больно ударился головой о полочку.
Снова наступило молчание. Сема глядел на Богомолова, на пенсне, на шевелюру, на широкое лицо и постепенно холодел. У него явственно закоченели руки, потом холод подошел к сердцу. Богомолов сделал шаг вперед.
Сема не ждал. Он оторвался от дивана и прыгнул вперед, в воздух. Богомолов схватил его поперек туловища. Сема вцепился ему в горло и зашипел. Большой кадык инженера ходил у него под руками.
Богомолов уцепился свободной рукой за его редкие волосы, с трудом оторвал его руки от горла, затем поднял и с размаху ударил о пол.
Сема лежал на четвереньках. Он всхлипывал. Из носу у него потянулась струйка крови. Он поглядел на Богомолова исподлобья и увидел снова два круглых стекла пенсне, в которых отражалась лампа, а под ними еще один кружок, черный, четкий, - это было дуло маленького револьвера.
«Ужас, - подумал Сема, - теперь пощады нет».
Он ослабел и чувствовал приступы тошноты. Он не мог сдвинуться с места. Богомолов сгреб его, взял за ворот и за ноги и легко пронес это вялое тело в ванную. Там он положил его на пол, проверил дверь и задвижку, вышел и запер дверь с наружной стороны.
Некоторое время он бродил по кабинету из угла в угол, нахмурив брови и раздумывая:
«Что он знает? Что я связан с кем-то... с кем, не знает... так... подготовку двух крушений... чертежи... мое отношение к «мужичку»... двух людей из бывших центровцев... некоторые мелочи... так... хуже всего, что он может донести насчет моих поездок за рубеж... Непростительная ошибка: привыкаешь к людям, конечно... Так... сообщить номеру семнадцатому...»
Богомолов взялся за телефон и позвонил тому, кого он называл номером семнадцатым. Разговор был очень короткий и по теме неожиданный:
- Здравствуйте, батенька... Все то же, вожусь с бумажками. Да, чернильная работка. Что это вас не видать?... Ах, вот как... И надолго? Слушайте, голубчик, пришлите мне цифры по простоям. Да, те самые. Я завтра с утра возьмусь за это дело... Неожиданно понадобились... Очень прошу, миляга, не задерживать, я работаю с семи утра... Всего.
Богомолов положил трубку и пробормотал:
- Мерзавец будет ликвидирован. Какая дрянь!
Происшествие с Семой настолько испортило ему настроение, что он больше не работал.
Было уже поздно. Инженер вышел в сад, подошел к ограде, внимательно осмотрел дорогу и кусты.
Вдали проехал автомобиль. Густая, низкая сирена долго гудела у подъезда соседней дачи.
- «Мужичок» вернулся, - прошептал Богомолов.
Он запер дверь и поднялся наверх.
Перед сном он захотел почитать своего любимца Гвиччардини. Итальянский политик писал:
«Для заговорщика, стремящегося к счастливому исходу своего дела, нет ничего более гибельного чем слишком большой расчет на успех».
- И не только для заговорщика, но и для всякого оперативного работника, - сказал Богомолов.
Телефон на столе зазвонил. Богомолов несколько минут смотрел на него, прищурившись, потом пробурчал:
- Это «мужичок».
И снова углубился в чтение.
«Кто надеется приобрести расположение людей, пусть знает заранее, что никогда не следует прямо отказывать в просьбе, а надо отвечать общими словами».
- Ох, оперативный был сукин сын, оперативный, - сказал Богомолов.
Телефон снова зазвонил. Богомолов не обратил на него никакого внимания.
Монастырские часы за рекой пробили медленно и гулко. Где - то вдали загудела машина.
- А что, если... - сказал Богомолов. Он отложил книгу.
- Если моя судьба уже решена?..
Инженер сделал несколько шагов по кабинету. Он остановился у стены и провел рукой по лицу. Впервые за много лет пришла к нему эта мысль.
- Нет, невозможно, невозможно... - сказал он несколько минут спустя и снова взялся за книгу.
В дверь постучали.
Богомолов привстал на кровати. Он заложил пальцем страницу и прислушался. Постучали еще раз.
- Войдите, - сказал Богомолов.
Дверь открылась. На пороге стоял лейтенант государственной безопасности".
Комментариев нет:
Отправить комментарий