Доказывать справедливость этого печального принципа уже давно не надо: хочешь быстро преуспеть в делах – заручись поддержкой власти. Можно добавить - поддержкой продажной власти. Впрочем, другой она вообще бывает не часто. Так поступает и Эмма Эккерт – героиня фильма "Банкирша", снятого Франсисом Жиро в 1980 году. Всем хорошим обязана Эмма сыгравшей её актрисе Роми Шнайдер. Всем плохим – атмосфере общей продажности, характерной для Франции времён финансовых скандалов Третьей республики. Дочь еврейских родителей, занятых тихим шляпным делом, бисексуалка Эмма получает уроки коммерции у жуликоватого мужа, а начальный капитал – у богатой любовницы. Остаётся открыть банк в Париже 1920-х годов и начать покупать друзей, которые могут пригодиться. Французские банки платят по вкладам 1% годовых, Эмма обещает 8%. Чтобы добиться столь значительных результатов, нужно направить капитал в инвестиции, связанные с повышенным риском, и мадам Эккерт – не без подсказки добрых друзей – то покупает на Парижской бирже акции нефтяной компании, которая завтра объявит об открытии нового огромного месторождения, то продаёт акции электрической компании за несколько часов до её банкротства. Кончится всё плохо в этом фильме по сценарию Жоржа Коншона, с музыкой Морриконе, "звёздным" актёрским составом, включающим Трентиньяна, Бриали, Брассера, и монтажём с использованием кинохроники Pathe, потому что смена власти часто чревата расплатой для тех, кто, начав платить, платил не всем сразу. Хотя в основе фильмов Жиро и лежала добротная экранизация французской истории через увеличительное стекло громких судебных процессов, в сценарии "Банкирши" самим собой назван, наверное, только Муссолини, чей займ Эмма собиралась размещать во Франции. Не было в Третьей республике ни президента Префайля, ни президента Брио, ни самой мадам Эккерт, но прототипы их так узнаваемы, что чужое имя выглядит бесхитростной недомолвкой. Финансистка, с которой случилось почти всё то, что Коншон и Жиро уготовили Эмме, звалась Мартой Ану. Ей, как и Эмме в "Банкирше", принадлежала парижская деловая газета "La Gazette du Franc", а затем и агентство финансовых новостей "Agence Interpresse". Французские банки вместе с конкурирующим "Agence Havas" долгое время утверждали, что издания Марты служили для привлечения внимания биржевой публики к существовавшим лишь на бумаге компаниям, которыми владели деловые партнёры самой мадам Ану. Выпуск ценных бумаг, обещавших 8% годового дохода, положил конец терпению конкурентов, и те насели всерьёз. Взятки услужливым политикам помогали некоторое время тормозить следствие, но в конце 1928 года Марта Ану, её бывший муж и их предполагаемые сообщники были арестованы по обвинению в мошенничестве. Владельцы ценных бумаг, выпущенных мадам Ану, потеряли при этом около 120 миллионов франков, несколько вкладчиков покончили с собой. Предварительное судебное слушание началось только через 15 месяцев, Марте Ану, утверждавшей, что суд некомпетентен в финансовых вопросах, и что ей легко удастся вернуть деньги разорённым инвесторам, было отказано в освобождении из тюрьмы под залог. После голодовки в тюрьме её перевели в больницу для принудительного кормления, так как французские законы не позволяли кормить в тюрьме насильно. Она бежала из больницы и вернулась назад в тюрьму, откуда была всё же освобождена под залог из-за страха префекта полиции, что голодовка будет доведена ею до конца. Суд начался в начале 1932 года, на нём она устроила скандал, назвав имена тех политиков, кому платила. Приговор - два года тюрьмы, но с зачётом тех 15 месяцев, которые уже были проведены там во время следствия, Марта Ану вышла на свободу весной. Тут же купила журнал "Forces", где опубликовала статью об ужасном, по её мнению, положении на финансовых рынках и привела выдержку из собственного личного дела, неведомым образом попавшего к ней в руки прямо из "сюртэ". В США её статья была воспринята как часть заговора с целью уничтожить Нью-Йоркскую фондовую биржу *), во Франции - вновь арест, на этот раз - по обвинению в получении секретной информации полиции. Новый приговор - 3 месяца тюрьмы, после отклонения обжалования - неудачный побег и заключение, из которого она уже не вышла.Французы интересуются своей историей, даже если это грязная история власти и денег, подкупающих власть. Советская экономическая история интересует сегодня жителей бывшей советской империи много меньше. Большая часть экранизаций - пока впереди. И судебные драмы, и настоящие трагедии, и комедии родом из старого доброго анекдота. Вот, кстати, как вспоминает бывший председатель совета директоров и исполнительный директор PepsiCo Дональд М. Кендалл историю сделки "водка-пепси": "…В Кремль я пришел с портфелем, где лежала банка пепси. Я достал ее и вручил Косыгину. Конечно, все тут же стали говорить, что Кендалл приехал проталкивать свою пепси. А внутри банки на самом деле был приемник. Я включил его, и он был настроен на московское радио, к удивлению Косыгина. Эффект был потрясающий. Этим вечером мы пошли на прием. Какой-то чиновник предупредил меня: «Через пять минут он к вам подойдет». Подойдя, Косыгин сказал: «Мы хотим с вами торговать, ваша пепси за нашу водку, литр на литр». Я уже успел выпить, чувствовал себя непринужденно и ответил: «Я могу понять, почему вы не министр торговли. Литр на литр! Мы, конечно, готовы отдавать литр за литр». Косыгин заметил: «Я говорю о вашем концентрате, литр на литр». И тут до меня дошло, что он имеет в виду. К нам как раз подошел Моррис Стэнс, тогдашний министр торговли, чтобы попытаться мне посодействовать. Косыгин обратился к нему со словами: «Вы ведь не любите монополии?» «Нет, не любим», - ответил Стэнс. А Косыгин продолжил: «Я предоставляю господину Кендаллу монополию на пепси-колу в Советском Союзе и монополию на нашу водку в Соединенных Штатах. Как вам это нравится?». А потом сказал своему министру внешней торговли Патоличеву, чтобы он встретился со мной на следующий день для разработки условий сделки. Потом Косыгин походил по залу и неожиданно вернулся ко мне и спросил, пробовал ли я их бренди. Я ответил: «Нет, сэр». Тогда он подозвал официанта, взял бокал бренди, выпил, слегка ткнул Стэнса в грудь и сказал: «Я отдаю ему и монополию на наше бренди». И еще раз повторилось то же самое. Он уже вышел из залы, потом вернулся, спросил, пробовал ли я шампанское. Я сказал: «Нет, сэр». Мы выпили шампанского, и он снова обратился к Стэнсу: «Монополию на шампанское я тоже отдаю»**). Похоже, будь у Косыгина ещё полчасика для "переговоров" между хождением по залу, Дон Кендалл получил бы за свой радиоприёмник монополию на всё, что пили в СССР, включая бормотуху и огуречный лосьон.
*) Geisst, Charles. Wall Street: A History.- Oxford University Press, 2004.- p.209
**) http://www.explan.ru/archive/2003/48/s2.htm
Комментариев нет:
Отправить комментарий