"Отряд Трубачёва сражается", 1957. Режиссеры - И. Фрэз
среда, 31 октября 2012 г.
вторник, 30 октября 2012 г.
понедельник, 29 октября 2012 г.
"Из всех искусств для нас важнейшим..." - 5
Мало кто сделал так много для
дебилизации народов СССР, как советские кинематографисты. Сегодня у нас - начало второго осеннего кинофестиваля, в рамках которого мы вспомним выдающиеся
киноработы этого направления, вышедшие на экраны 65, 60, 55 и 50 лет
назад.
"Подвиг разведчика", 1947. Режиссер - Б. Барнет
"Подвиг разведчика", 1947. Режиссер - Б. Барнет
воскресенье, 28 октября 2012 г.
суббота, 27 октября 2012 г.
"Годы молодые с забубенной славой, отравил я сам вас горькою отравой..."
"... Я не знаю, мой конец близок ли, далек ли,
Были синие глаза, да теперь поблекли".
60 лет назад советские писатели будоражили советских читателей рассказами о страшных головокружениях от несвежих авокадо: "- Мы тогда жили в Сан-Франциско - городе солнца,
фруктов, бандитов и хронического голода, - нарушил наконец молчание Строудж. -
Наша комната, если это можно было назвать комнатой, находилась на задворках
магазина, торговавшего бананами, ананасами, манго и другими тропическими
фруктами. На всю жизнь я запомнил авокадо с его лакричным привкусом. На голодный
желудок это было ужасно, и от авокадо у меня всегда почему-то сильно кружилась
голова. Может быть, потому что фрукты, достававшиеся нам, всегда были уже
несвежими. Когда я познакомился с Джеком, он целиком был
поглощён работой над особым сортом бетона. Его бетон выдерживал колоссальную
нагрузку, не боялся ни морокой воды, ни водорослей, ни ракушек. В нашей лачуге,
на задворках фруктовой лавки, Джек устроил лабораторию. При помощи нескольких
ржавых банок и хлама со свалок он делал настоящие чудеса. Но бетон Джека никому
не был нужен, как и наши руки, жаждавшие работы..."
Были синие глаза, да теперь поблекли".
пятница, 26 октября 2012 г.
"К нам приехал Фидель Кастро и забрал муку и масло..."
"... Ладушки–ладушки,
Куба ест оладушки,
А мы чёрный хлеб едим
И, как лошади, пердим!"
50 лет назад накрылась медным тазом попытка советского руководства разместить ядерные ракеты и в Западном полушарии: "Шла, как всегда, трудовая вахта третьей бригады второго мартеновского цеха. Повсюду, у каждой печи, на разливке, у миксера чувствовалось тревожное оживление. Мартеновцы пришли в ночную смену после объявления по радио Заявления Советского правительства. Многие слушали текст Заявления, многие здесь от товарищей узнали об этом важном документе. А когда окончилась трудовая вахта, собрались все в красном уголке обменяться мнениями, выразить свое осуждение агрессивным планам американской военщины. Начался митинг. Секретарь партбюро Я. Власюк ознакомил мартеновцев с содержанием Заявления Советского правительства, прозвучавшего грозным предостережением поджигателям войны. Его сменил т. Двуреченский, мастер. — Вспомним, товарищи, — так начал он свое выступление, — как начинала новую жизнь наша страна, сбросив иго капитала. Не по душе это было капиталистическим заправилам, всячески старались они помешать нам строить новую светлую жизнь. Угрозы, интервенция, блокада — излюбленные методы палачей революции. Тов. Двуреченский напоминает о блокаде нашей страны, о тяжких лишениях, которые вынесли старшие товарищи, идя по пути, указанному Владимиром Ильичем Лениным. — Теперь американские агрессоры снова хотят повторить свой грязный метод, чтобы задушить свободную Кубу в тисках голода и блокады. Не будет по-ихнему! Сторонники мира, весь советский народ приложат максимум усилий, чтобы обуздать зарвавшихся агрессоров. В заключение он призвал работать еще слаженней, выдавать больше металла для укрепления нашей Отчизны—оплота мира во всем мире. Слово взял миксеровой т. Желнин. Он тоже клеймит позором поджигателей войны, горячо поддерживает решительные меры нашего правительства, направленные на срыв черных планов империалистов, и призвал всех трудиться так, чтобы успешно завершить ударный месячник предоктябрьской вахты, выполнить план и социалистическое обязательство".
Куба ест оладушки,
А мы чёрный хлеб едим
И, как лошади, пердим!"
50 лет назад накрылась медным тазом попытка советского руководства разместить ядерные ракеты и в Западном полушарии: "Шла, как всегда, трудовая вахта третьей бригады второго мартеновского цеха. Повсюду, у каждой печи, на разливке, у миксера чувствовалось тревожное оживление. Мартеновцы пришли в ночную смену после объявления по радио Заявления Советского правительства. Многие слушали текст Заявления, многие здесь от товарищей узнали об этом важном документе. А когда окончилась трудовая вахта, собрались все в красном уголке обменяться мнениями, выразить свое осуждение агрессивным планам американской военщины. Начался митинг. Секретарь партбюро Я. Власюк ознакомил мартеновцев с содержанием Заявления Советского правительства, прозвучавшего грозным предостережением поджигателям войны. Его сменил т. Двуреченский, мастер. — Вспомним, товарищи, — так начал он свое выступление, — как начинала новую жизнь наша страна, сбросив иго капитала. Не по душе это было капиталистическим заправилам, всячески старались они помешать нам строить новую светлую жизнь. Угрозы, интервенция, блокада — излюбленные методы палачей революции. Тов. Двуреченский напоминает о блокаде нашей страны, о тяжких лишениях, которые вынесли старшие товарищи, идя по пути, указанному Владимиром Ильичем Лениным. — Теперь американские агрессоры снова хотят повторить свой грязный метод, чтобы задушить свободную Кубу в тисках голода и блокады. Не будет по-ихнему! Сторонники мира, весь советский народ приложат максимум усилий, чтобы обуздать зарвавшихся агрессоров. В заключение он призвал работать еще слаженней, выдавать больше металла для укрепления нашей Отчизны—оплота мира во всем мире. Слово взял миксеровой т. Желнин. Он тоже клеймит позором поджигателей войны, горячо поддерживает решительные меры нашего правительства, направленные на срыв черных планов империалистов, и призвал всех трудиться так, чтобы успешно завершить ударный месячник предоктябрьской вахты, выполнить план и социалистическое обязательство".
четверг, 25 октября 2012 г.
"В командирских чинах дед служил и прадед..."
" И отец в свой черёд им пошёл вдогон.
Да и сын молодой время зря не тратит —
На плече у него золотой погон".
35 лет назад в СССР особые руководящие свойства помогали правильно организовать расстановку сил в кодле хоть под крышей, хоть в диком лесу: "Известно, что высокие качества партийца довольно зримо раскрываются в сложных жизненных ситуациях, умении без шума налаживать крепкую и дружную работу коллектива. Этим летом мы сколотили сводный отряд для заготовки, кормов Кизильскому району. Работать ему предстояло в тяжелых лесных условиях. Встал вопрос: кого посылать старшим? Охотников на такую должность было не густо. Нашу проблему разрешил начальник мехмастерской рудника Юрий Ейнович Шейкман. Он изъявил желание «попробовать» поруководить отрядом. Я тогда, помню, улавливал довольно откровенные взгляды коллег по работе Шейкмана: куда, мол, ты на горькие приключения напрашиваешься... Через несколько дней мы побывали в лесу. Отряд действовал. Прошло всего несколько дней, а коллектив выглядел сплоченным, единодушным в своих мнениях. Не было слышно и жалоб на неудобства, а их, мягко говоря, было хоть отбавляй. Мы исподволь постарались выяснить: ну, а как же наш доброволец, командир? «Мировой», — ответили косцы. Шейкмана я знаю давно. В нем, как руководителе, зримо совмещены в правильных пропорциях чуткость и принципиальность. — Захныкал тут один, от работы увиливать начал, — рассказал Юрий Ейнович,— собрание собрали, теперь как шелковый".
Да и сын молодой время зря не тратит —
На плече у него золотой погон".
35 лет назад в СССР особые руководящие свойства помогали правильно организовать расстановку сил в кодле хоть под крышей, хоть в диком лесу: "Известно, что высокие качества партийца довольно зримо раскрываются в сложных жизненных ситуациях, умении без шума налаживать крепкую и дружную работу коллектива. Этим летом мы сколотили сводный отряд для заготовки, кормов Кизильскому району. Работать ему предстояло в тяжелых лесных условиях. Встал вопрос: кого посылать старшим? Охотников на такую должность было не густо. Нашу проблему разрешил начальник мехмастерской рудника Юрий Ейнович Шейкман. Он изъявил желание «попробовать» поруководить отрядом. Я тогда, помню, улавливал довольно откровенные взгляды коллег по работе Шейкмана: куда, мол, ты на горькие приключения напрашиваешься... Через несколько дней мы побывали в лесу. Отряд действовал. Прошло всего несколько дней, а коллектив выглядел сплоченным, единодушным в своих мнениях. Не было слышно и жалоб на неудобства, а их, мягко говоря, было хоть отбавляй. Мы исподволь постарались выяснить: ну, а как же наш доброволец, командир? «Мировой», — ответили косцы. Шейкмана я знаю давно. В нем, как руководителе, зримо совмещены в правильных пропорциях чуткость и принципиальность. — Захныкал тут один, от работы увиливать начал, — рассказал Юрий Ейнович,— собрание собрали, теперь как шелковый".
среда, 24 октября 2012 г.
"Эх, замочу!" - 15
" Когда своё он произносит слово,
Нам всякий раз сдается, что оно
И нашей мыслью было рождено
И вот уж было вылиться готово".
Нам всякий раз сдается, что оно
И нашей мыслью было рождено
И вот уж было вылиться готово".
вторник, 23 октября 2012 г.
"Я Ивану дам по плану, Рафику - по графику..."
"... А милёнку Сане я
Дам без расписания".
45 лет назад в СССР кто-то просто болтался, напялив шляпу на башку, а кто-то с помощью такой же точно шляпы выполнял план по сдаче государству гюрзиного яда: "Спрос на змеиный яд растет из года в год. К 1970 году фармацевтической промышленности потребуется уже 20 килограммов гюрзиного яда. Где его взять? Отловом змей занялись работники Бадхызского заповедника Госкомитета лесного хозяйства Совета Министров Туркменской ССР. Создав опытный змеепитомник, они решили получить нынче 200 граммов змеиного яда. Это принесет заповеднику 32 тысячи рублей. Знание повадок змей, большой опыт обращения с ними, незаурядная ловкость позволяют Юрию Орлову, лучшему змеелову заповедника, и его помощникам весьма «свободно» обращаться с кобрами и гюрзами. Чтобы получить грамм яда кобры, надо «подоить» ее 60—80 раз. А бригада змееловов во главе с Юрием Орловым уже получила 108 граммов яда. Юрия Орлова, «змеелова со шляпой», хорошо знают не только в Бадхызе, но и в Тахта-Базаре и в Кушке. Обыкновенная шляпа — его основное оружие. Сняв шляпу и водя ею перед змеей, он отвлекает ее внимание «странным предметом». Всего один миг загляделась на шляпу змея и... уже в мешке. Орлов берет ее голыми руками... «Доят» змей двумя способами: вручную и электричеством. Орлов предпочитает пользоваться «электродойкой». Контакты шестивольтовой батареи замыкаются на зубах, и яд стекает в специальную чашку. Пожелаем же бадхызским змееловам высоких «надоев»!"
Дам без расписания".
понедельник, 22 октября 2012 г.
"Вольный ветр гудит с востока, ты и нем, и глух..."
"... Изумрудом плещут в око
Злые горсти мух".
60 лет назад советские люди регулярно отслеживали по газетам ход выполнения мухами приказов из Вашингтона: "Будапештское издательство «Сикра» («Искра») выпустило книгу корреспондента венгерской газеты «Сабад неп» в Корее Тибора Мераи, озаглавленную «Показания свидетеля». Автор книги был свидетелем чудовищных преступлений, чинимых американскими интервентами в Корее... Тибор Мераи рассказывает о страшных злодеяниях американских интервентов против человечности в Корее, где они применили запрещенное международными конвенциями и осужденное всем человечеством преступное бактериологическое оружие. «Я был у подножья мирных гор, на берегу реки Тэдонган, в маленькой деревушке Сонори и смотрел на копошившихся на льду мух, зараженных бактериями. Я все время думал о тех маленьких детях, которые играли в тысяче шагов оттуда на деревенской улице. Этим копошащимся мухам господа Трумэн и Риджуэй приказали убить детишек деревни Сонори, а потом пхеньянских детей, их матерей и бабушек. Эти напитанные смертельными болезнями мухи и блохи доставлены сюда с приказом из Вашингтона высосать кровь из сердца, потушить свет в глазах, выпустить воздух из легких, полностью уничтожить целый народ... Когда американские офицеры входят в шатер, где идут переговоры, они похожи на людей, но это не люди. Не могут быть людьми те, кто в течение долгих лет концентрируют все свои усилия на том, чтобы выдумать средства для уничтожения страшной смертью сонорских детей и пхеньянских женщин, миллионов людей». Автор сам был очевидцем преступных злодеяний американской военщины в Корее".
Злые горсти мух".
воскресенье, 21 октября 2012 г.
суббота, 20 октября 2012 г.
"Повторяют все народы: "спутник", "фройндшафт", "камерад"..."
"... Ясно всем без перевода:
Мир и дружба победят!"
50 лет назад все нынешние "фейсбуки" советским людям с успехом заменяла личная переписка с фройндами: "Крепнут связи трудящихся братских стран, упрочняются они и между станочниками инструментального отдела коммунистического труда основного механического цеха и бригадой социалистического труда завода шлифовальных станков из города Карл-Маркс-Штадт (ГДР). Они обменивались письмами, об этой дружбе не раз писали в нашей газете. Но до сих пор магнитогорцам не удавалось встретиться со своими немецкими друзьями. Сейчас такая возможность предоставилась. Профорг токарь Михаил Андреевич Беляков с шестью передовиками других участков цеха по туристской путевке выехал в Германскую Демократическую Республику. Там они пробудут две недели. Михаил Беляков надеется встретиться с товарищами из бригады социалистического труда Рейнхарда Вайсбаха, об успехах которой знает из писем, полученных в основном механическом цехе. Эти встречи, безусловно, будут очень интересными, радостными. Посланец молодых станочников Магнитки повез германским друзьям письма дружбы. В числе их письмо секретаря комсомольской организации цеха Александра Жаркова на немецком языке".
Мир и дружба победят!"
пятница, 19 октября 2012 г.
"На селе горят, горят огни, не забыть мне этот вечерок..."
"... Растяни меха пошире, растяни,
Мой хороший, мой любимый паренёк!"
50 лет назад в СССР городские могли нагрянуть на село в выходной и умять под хорошую выпивку до трёх гектаров практически любой закуски: "— А что, если нам воскресенье провести в совхозе. Шестьдесят комсомольцев приехали в МОС. Для аппетита убрали три гектара свеклы. Заботливые сельчане снабдили нас молоком и весело смеялись, наблюдая, с какой быстротой исчезали хлеб, молоко. А затем над полем плыли комсомольские песни и долго звенел жизнерадостный молодой смех. Воскресный день понравился всем".
Мой хороший, мой любимый паренёк!"
четверг, 18 октября 2012 г.
"Следами усердья и праздности, беседою, бьющей ключом..."
"... Речами про разные разности,
Пустой болтовней ни о чем".
"Балабол" - так 45 лет назад в СССР люди труда называли того, кто, угождая начальству, постоянно приседал на уши своим же товарищам с "лекциями" обо всём на свете: " Он заслужил это звание. Около 130 прочитанных за год лекций — цифра, не правда ли?! И это только за один неполный 1967 год, а ведь Павел Николаевич Носов регулярно занимается в лекторской группе третьего листопрокатного цеха с самого ее основания, с 1964 года — в этом году в цехе была организована секция заводского общества «Знание». Павел Николаевич пришел в цех белой жести в первые же дни его пуска. В 1956 году он устроился сюда, как записано в учетной карточке, хранящейся в табельной, слесарем-машинистом смазочных систем. Тогда-то и появилось у слесаря-смазчика Носова желание — освещать товарищам по работе события зарубежного и внутрисоюзного характера. — Сперва почитывал газеты, делал небольшие обобщения, а когда образовалась у нас в цехе лекторская группа, вошел в ее состав и с тех пор уже читаю лекции систематически,— рассказывает Павел Николаевич. Слово «сперва» надо понимать, видимо, так: с 1957 года по 1964, потому что все это время, как дополнил секретарь партбюро И. М. Павлов, Павел Николаевич Носов вплотную занимался в своем лудильном отделении чтением газет, коротких лекций и обзоров перед рабочими второй бригады, в которой он работает. Павла Николаевича считают в цехе лектором-международником — большинство прочитанных им лекций имеют международный уклон — и, надо сказать, неплохим лектором. — Не знаю, кому как, а мне лично нравится его манера чтения лекций, — отзывается о своем цеховом лекторе слесарь-шлифовщик лудильного отделения Михаил Егоров, — Интересные они у него получаются, а, самое главное, понятные и доходчивые... Запланирована лекция цехового масштаба. Народ собрался в красном уголке, а лектор из заводского общества «Знание» не пришел по каким-то причинам. Не срывать же мероприятие. — Есть у вас что-нибудь, Павел Николаевич? — спрашивает кто-либо из руководителей. — А как же, есть! Носов читает лекцию. Несколько раз приходилось выступать слесарю-смазчику перед жителями микрорайонов. — Надолго запомнилось мне выступление перед пенсионерами 6 «а» квартала. Тепло принимали, — вспоминает Павел Николаевич. — Или вот совсем недавно читал лекцию в микрорайоне 57-го квартала. Тоже неплохо получилось, по-моему. В настоящее время Павел Николаевич Носов читает в своем цехе новую, недавно подготовленную лекцию «Иностранная разведка и методы ее работы», но у него есть уже новый план".
Пустой болтовней ни о чем".
среда, 17 октября 2012 г.
"Здесь от Яузы до Фонтанки я растёкся по мостовой..."
"...И трясёт меня, как в фанданго,
Каждой клеточкой и фалангой,
Каждой веною мозговой".
50 лет назад в СССР борьба за качество алкогольных напитков для отечественного потребителя велась ещё вяло: "Это было в минувшее воскресенье. Мунир Хайбрахманов, машинист электрокрана третьего листопрокатного цеха, шел по улице Горького. И не просто шел, а выписывал такие крендели, что прохожие вынуждены были уступать пьяному Муниру большую часть дороги. Такой картиной мало кого удивишь. Да мы и не пытаемся. Дело не в этом. Дело в том, что «набравшемуся» машинисту электрокрана пришла в голову мысль о необходимости избавиться от обилия наполнивших его напитков прямо на улице Горького. Потеряв последние остатки совести и стыда, Мунир Хайбрахманов осуществил задуманное. Распоясавшегося забулдыгу усмирили дружинники. Но и тогда, когда Хайбрахманова привели в штаб комсомольского патруля, он не унимался. Нецензурная брань сыпалась из уст Мунира, как с неба град. В заключение Хайбрахманову удалось обманным путем сбежать из штаба дружины".
Каждой клеточкой и фалангой,
Каждой веною мозговой".
вторник, 16 октября 2012 г.
"Что делать, если ты художник слабый?.."
"... Учиться в Лондоне, Берлине или Риме?
Что делать, если не хватает славы?
Жениться на известной балерине?"
35 лет назад в СССР полным ходом шла работа по части изобразительных искусств, крупной рыбой бился советский творческий пульс: "Здесь, в бюро наглядной агитации, пожалуй, как нигде, ощущается то, чем живет сегодня многотысячный коллектив металлургического комбината. Об этом рассказывают стенды, плакаты, эскизы панно и сувениров, над которыми работают в мастерской... Чем полнее знакомишься с работами, созданными здесь, тем больше убеждаешься, что этот коллектив имеет свое интересное творческое лицо. И особенно в этом убеждает работа, проделанная, в ходе подготовки к плавке дружбы. Трудно рассказать обо всей работе в этом плане, она слишком объемна. Скажем только о знаке и эмблеме, эскизы которых необходимо было выполнить коллективу. И с задачей этой здесь отличию справились. Причем, работы эти сделаны на хорошем профессиональном уровне. Эмблема плавки выполнена молодой художницей Л. Сергеевой. Сталеразливочный ковш в обрамлении флагов стран-участниц плавки дружбы. Творческая активность отличает и художника А. Афанасьева, нашедшего остроумное изобразительное решение интернациональной плавки в значке: на фоне земного шара рука с пикой, на верхней части пики - пламя в виде голубя мира".
Что делать, если не хватает славы?
Жениться на известной балерине?"
понедельник, 15 октября 2012 г.
"Мой сосед Иван Иваныч перестал считать ворон..."
"... Стал Иван Иваныч на ночь
Мне читать «Декамерон»."
60 лет назад в СССР не было такого чтеца, который не соревновался бы с другими чтецами в художественном чтении доклада товарища Маленкова: "В коллективах бригад, участков и отделений коксохимического цеха идет изучение исторических материалов XIX с'езда Коммунистической партии. С волнением и гордостью за свою любимую Родину, за родную Ленинско-Сталинскую партию читают коксовики доклады товарища Маленкова, товарища Сабурова, выступления делегатов с'езда. 55 агитаторов проводят сейчас беседы и читки материалов с'езда. Все товарищи имеют опыт агитационной работы, хорошую политическую подготовку. На первом блоке коксовых печей большую агитационную работу проводит молодой специалист, комсомолец т. Батырев. Он провел уже несколько читок доклада товарища Маленкова. Ряд читок доклада Г. М. Маленкова провела среди коксовиков первого блока печей партгруппорг т. Стахова".
Мне читать «Декамерон»."
воскресенье, 14 октября 2012 г.
суббота, 13 октября 2012 г.
"Взмах руки, товарищ, как полёт стрижа..."
"... У станка, товарищ, тоже есть душа.
Прикипи душою ты к станку, милок,
Ты пока не токарь - только токарёк".
60 лет назад советские токари читали лекции в вузах и ездили за рубеж с резцами в брючных карманах, а товарищи из стран народной демократии часто не могли выбрать себе правильный радиоприёмник: "По закопчённому заводскому двору, затянутому густыми, тяжёлыми дымами, валящими из многих труб, торопливо двигалась небольшая и ничем особенно не примечательная группа людей. Рабочий день на «Красном Чепеле» - крупнейшем в Венгрии машиностроительном комбинате - был в разгаре. Меж цехов по асфальтовым дорожкам взад и вперёд сновали вереницы автокаров, гружённых деталями. Тракторы, тарахтя, тащили повозки с позвякивающими пучками сортового железа. Пронзительно звенели сигнальные колокола транспортёров, мощные лапы электрокранов неторопливо поднимали стальные чушки и бережно опускали их на платформы поезда. В этой сутолоке машин и механизмов люди, спешившие по заводскому двору, совершенно терялись. Их попросту было трудно заметить. И всё же рабочие, как-то узнав об их приближении, выбегали из ворот цехов и, толпясь возле них, срывали шляпы, береты, каскетки, выкрикивали дорогие им русские слова:
- Москва, Советы, Сталин! И ещё по-своему:
- Эльен Сталин! Эльен Москва! - что означало: «Да здравствует Сталин! Да здравствует Москва!»
Худощавый, среднего роста человек в чёрной шляпе, застенчиво улыбаясь, приветливо помахивал в ответ рукой. Он был явно сконфужен таким приёмом, потому торопился, и сопровождавшие его люди едва поспевали за ним.
Но весть о госте из далёкой Москвы, облетая цехи комбината, опережала его. Во дворе становилось всё люднее, всё больше рабочих выбегало навстречу; приветствия звучали всё громче, всё горячей.
Так, под шумные рукоплескания, сопровождаемый уже целой толпой, московский токарь Павел Борисович Быков и вошёл в цех, где, как ему сказали, ждал его один из виднейших тружеников народной Венгрии, Муска Имре.
Это был невысокий человек в стареньком, но чистом комбинезоне, с живым угловатым лицом и маленькими прищуренными глазками. Быкову он сразу понравился. Он любил таких вот, как он выражался, «моторных» людей, не теряющихся ни при каких обстоятельствах.
Знаменитые токари тряхнули друг другу руки, познакомились; потом Муска заявил, что приветствует московского собрата по профессии как ученик учителя. Он сказал, что, используя опыт Быкова, о котором узнал из газет, выполняет теперь в день по три - четыре нормы. Он просил москвича передать благодарность стахановцам советской земли, подвиги которых вдохновляют венгерских тружеников.
Пока всё это переводили, Павел Борисович, продолжая улыбаться, цепким глазом осмотрел станок, на котором работал Муска, оценил приспособления, которыми тот пользовался, будто бы невзначай пощупал рукой резец и установил для себя, что передовой человек этого первоклассного в Европе завода имеет хороший станок, но резцы и приспособления у него такие, какие в Москве употреблялись ещё на заре стахановского движения.
Тем временем их окружила большая толпа. Всё ближнее крыло цеха прекратило работу. Станки утонули в шевелящейся массе блуз, кепок, каскеток, беретов и шляп. Вокруг рабочего места Муски как бы образовался амфитеатр.
Тут были рабочие в промасленных комбинезонах, техники и инженеры. Все с нетерпением смотрели на Павла Борисовича. Толпа тихо, но возбуждённо шумела, ожидая, когда гость заговорит. А москвич стоял среди них, спокойный и сосредоточенный, с улыбкой в уголках губ. Пока что он сам смотрел и слушал.
- Какая у здешних токарей скорость резания? - неожиданно спросил он.
- У лучших? Она достигает шестидесяти метров в минуту. Товарищ Муска у нас - рекордсмен: он довёл до ста метров, - ответил инженер, начальник токарного цеха, и, в свою очередь, поинтересовался: - А у вас?
- Скоростники на нашем заводе дают обычно шестьсот - семьсот метров. Моя рабочая скорость - тысяча, - ответил Павел Борисович.
Переводчик передал его слова в толпу, и в ответ послышался такой шум, что начальник цеха, стоявший возле гостя, тревожно покосился на окружающих. Павел Борисович не понял, конечно, восклицаний, раздававшихся на незнакомом языке, но в самом тоне их он уловил и восхищение, и удивление, и недоверие. Приметил он также, что в узких глазах Муски Имре вспыхнули восторженные огоньки. Это обрадовало токаря. Он улыбнулся своей широкой, простой русской улыбкой, улыбкой человека открытой души.
- А вот недели три назад, как раз перед отъездом сюда, в Венгрию, довелось мне, товарищи, испытывать новый станок, - сказал он, переходя с официального тона на обычный, каким он говорил дома, в родном цехе. - Пробу я ему делал. Вот это, я вам скажу, станочек! Я на нём довёл скорость до тысячи ста, а потом до тысячи трёхсот пятидесяти метров в минуту. И без всякого напряжения!
Переводчик, заводской человек, вопросительно посмотрел на токаря. Он знал технику скоростного резания металла, и ему думалось, что московский гость обмолвился или он не так понял его.
- Сколь скоро? Пожалуйста, прошу назвать последний цифр...
- Тысяча триста пятьдесят, - раздельно сказал Павел Борисович тем тоном, каким учитель произносит слова диктанта.
Переводчик покорно сообщил эту цифру. Узкие глаза Муски Имре вспыхнули ещё восторженнее. Но шум, который снова прошёл по толпе, на этот раз был уже другой. Одобрительных нот в нём почти не звучало. Быков уловил удивление, недоверие.
Его не понимают. Что ж, он не первый раз за границей. Он уже знает, что, как бы хорошо люди ни относились к его стране, как бы радостно ни воспринимали рассказы о её достижениях, им всё-таки трудно понять всё то необычное, великое, что рождает в себе мир строящегося коммунизма. И, не обращая внимания на явную насторожённость аудитории, он принялся ропливо разъяснять методы своей работы, рассказывать обо всём, что позволило ему достичь столь поразивших всех результатов в скоростном резании.
Павлу Борисовичу не раз доводилось читать лекции в высших учебных заведениях и даже делать доклад в научно-исследовательском институте. Он уверенно излагал тему и, говоря о любимых вещах, увлекался и едва сдерживал себя, чтобы давать время переводчику.
И тут он заметил пожилого рабочего в берете и чисто выстиранном, отглаженном комбинезоне. Этот незнакомый человек почему-то сразу привлёк его внимание. Что ему надо? Почему он с таким недоверием смотрит на руки московского гостя? Почему так насторожены его старческие глава, недружелюбно поблескивающие из-под седых бровей? А главное, почему он смотрит не в лицо, а на руки, да, именно на руки Павла Борисовича?
В одну из пауз, когда слова токаря переводились на венгерский язык, старик вдруг шагнул вперёд и крепко взял гостя за руку.
- Что вы хотите? - спросил Павел Борисович, слегка отшатнувшись от неожиданности.
Старик твердил какой-то вопрос. Смущённый переводчик смолк. Рабочие сердито шикали. Кто-то потянул старика за рукав. Начальник цеха тоже пытался отвести его в сторону. Но старик стоял, крепко расставив свои толстые ноги, упрямо, вновь и вновь повторяя те же слова.
- Да переведите же, что он хочет? - спросил Павел Борисович.
По тому, как застеснялись окружающие, он почувствовал, что сейчас произойдёт самое важное в этом его дружеском визите на венгерский завод.
- Он просит вас показать всем свои руки, - пробормотал смущённый переводчик.
Не отдавая себе отчёта, что означает эта необыкновенная просьба, токарь понял только, что старый венгр в отглаженном комбинезоне не верит его словам. Дальше получилось всё как-то само собой. Позабыв, что он на чужбине, токарь снял пальто. Он попросил у Муски халат и достал из кармана брюк свой резец, который привёз, чтобы показать его на венгерских заводах. Поставить резец на станок - дело нескольких минут. Укрепляя резец, Павел Борисович сердито бормотал, что рассказывать больше он не станет, а будет наглядно демонстрировать, как работают советские токари-скоростники.
Наладка станка - дело затяжное, но пока он возился на рабочем месте Муски Имре, вся окружающая его толпа точно застыла. Люди следили за быстрыми движениями рук, будто это были руки фокусника. Потом Павел Борисович выпрямился, вытер со лба пот и попросил увеличить число оборотов с трёхсот до семисот.
- До семисот? - переспросил начальник цеха.
- Для начала попрошу до семисот.
- До семисот, до семисот!... - прошелестело по толпе. Старый человек в комбинезоне стоял впереди других; он ещё недоверчиво, но уже смущённо следил за тем, как руки русского точно, с проворством несомненного мастера орудовали у станка.
Между тем весть о том, что знаменитый советский токарь будет показывать свои методы, уже облетела цехи. Толпа вокруг станка увеличивалась, уплотнялась. Семьсот оборотов! Это было неслыханно даже на этом первоклассном венгерском заводе.
Павел Борисович пустил станок, и, пока он прогонял первую стружку, взоры всех сосредоточились на режущей кромке резца с тем возбуждённым вниманием, с каким завзятые болельщики смотрят на финишную ленту в дни соревнований.
Станок работал. Токарь всё время слышал за своей спиной напряжённое дыхание сотен людей. Понимая, что тут, на заводе, который совсем недавно ещё принадлежал капиталисту, он демонстрирует перед людьми, начинающими приобщаться к социалистическим методам труда, всю нашу индустриальную культуру, Павел Борисович испытывал тот радостный подъём, который всегда ощущал в себе при опробовании каждого своего новаторского усовершенствования.
Все чувства заострены. Сердце бьётся радостно, мозг работает с предельной чёткостью, грудь глубоко дышит, хочется петь... Теперь уже он был уверен, что, увеличив скорость, далеко ещё не исчерпал мощности станка, что станок этот, хотя и уступает новейшим советским моделям, ещё таит в себе много скрытых резервов.
Станок и резец выдержали испытание. Он спросил как можно более спокойным тоном:
- Сколько оборотов станок может дать максимально?
- Тысячу четыреста, но это предел. Это, так сказать, рекламный предел, - ответил испуганный начальник цеха.
- Я прошу вас перевести на тысячу четыреста оборотов, - твёрдо сказал Павел Борисович.
Шум, похожий на тот, что пробегает по вершинам деревьев перед первыми ударами грозы, был ему ответом. Люди застыли. Только теперь Павел Борисович заметил, что никто уже в цехе не работает. Люди карабкались на штабели железа, заполняли подоконники, гроздьями свисали с пожарных лестниц.
- Простите, я не могу этого разрешить. Может произойти несчастье. Ведь так никто ещё в Европе не работал! - бормотал начальник цеха.
Он был бледен, капельки пота сверкали у него на висках, намокшая прядь волос прилипала к высокому лбу.
- Так работают в Советском Союзе. Ничего не произойдёт. Я ручаюсь! - уверенно ответил московский гость.
И директор комбината, венгерский инженер, работавший когда-то на одном из советских заводов и знающий, что такое слово стахановца, разрешил произвести эксперимент.
Обороты были увеличены.
- Прошу всех отойти: может поранить стружкой! - громко сказал Павел Борисович.
Это перевели несколько раз, однако никто не двинулся с места. Но когда над бешено вращающейся деталью поднялся серый султан дыма и раскалённая стружка, извиваясь змейкой, рванулась из-под резца, толпа, ахнув, отпрянула, раздалась.
Подле Павла Быкова, стоящего у станка, остался только Муска Имре. Умные, цепкие глаза венгерского токаря старались уловить, проанализировать каждое движение московского гостя.
В цехе настала необычайная тишина. Кто-то, сорвавшись с подоконника, вскрикнул, на него сердито зашикали. Те, что стояли поближе, достав часы, следили за секундными стрелками. Когда деталь была готова, начальник цеха громко объявил, что она обточена за две с половиной минуты вместо восьмидесяти минут по нормам завода!
И эта самая обыкновенная деталь, какие десятками лежали возле станка, сложенные в аккуратный штабелёк, стала ходить по рукам. Её осматривали как некое чудо, как изумительное произведение искусства.
Вот тогда-то в цехе и раздались аплодисменты, столь бурные, что Быкову показалось, будто от них дрожат устои, поддерживавшие потолок.
Старый рабочий в отглаженном комбинезоне, опустив глаза, медленно подошёл к московскому гостю.
- Спасибо, товарищ, - сказал он, не поднимая глаз, - спасибо за урок... Это урок жизни!
Павел Борисович, в котором ещё не погасли весёлое напряжение работы и чувство победы, одержанной над неизвестным врагом, с удивлением ощутил прикосновение большой ладони незнакомца, ладони шершавой, как подошва. Теперь он понял, что перед ним не враг, как он подумал было сначала, а заблуждавшийся друг, друг навсегда. И, задерживая его руку в своей, он спросил старика:
- А руки? Для чего вам понадобилось смотреть на мои руки? Широкое лицо старого рабочего густо покраснело.
- Я когда-то работал в Америке и слушаю иногда их радио, - выговорил он с некоторым усилием. - «Голос Америки». Там говорят, будто ваши трудовые рекорды - выдумка пропагандистов. И ещё говорят, будто вместо рабочих у вас за границу посылают партийных работников и инженеров. Я не хотел, чтобы меня на старости лет водили за нос.
Теперь Павел Борисович всё понял. Им вдруг овладел безудержный приступ смеха. Московский токарь захохотал звонко и заразительно на весь цех. И вместе с ним смеялся его новый венгерский друг Муска Имре, смеялись все эти токари, слесари, фрезеровщики, пришедшие посмотреть его работу, смеялся начальник цеха. И, наконец, оправившись от смущения, сначала улыбнулся, потом засмеялся и сам старый венгр, пожелавший осмотреть руки Павла Быкова.
- Чтоб они все лопнули, эти американские врали! - приговаривал он, трясясь от хохота. - И выдумают же!... Я, ребята, теперь скорей приёмник сломаю, чем ещё раз поймаю волну Нью-Йорка.
- Тебе б давно его надо сломать, дядя Лайош, голова б светлее стала, - послышалось из толпы".
Прикипи душою ты к станку, милок,
Ты пока не токарь - только токарёк".
60 лет назад советские токари читали лекции в вузах и ездили за рубеж с резцами в брючных карманах, а товарищи из стран народной демократии часто не могли выбрать себе правильный радиоприёмник: "По закопчённому заводскому двору, затянутому густыми, тяжёлыми дымами, валящими из многих труб, торопливо двигалась небольшая и ничем особенно не примечательная группа людей. Рабочий день на «Красном Чепеле» - крупнейшем в Венгрии машиностроительном комбинате - был в разгаре. Меж цехов по асфальтовым дорожкам взад и вперёд сновали вереницы автокаров, гружённых деталями. Тракторы, тарахтя, тащили повозки с позвякивающими пучками сортового железа. Пронзительно звенели сигнальные колокола транспортёров, мощные лапы электрокранов неторопливо поднимали стальные чушки и бережно опускали их на платформы поезда. В этой сутолоке машин и механизмов люди, спешившие по заводскому двору, совершенно терялись. Их попросту было трудно заметить. И всё же рабочие, как-то узнав об их приближении, выбегали из ворот цехов и, толпясь возле них, срывали шляпы, береты, каскетки, выкрикивали дорогие им русские слова:
- Москва, Советы, Сталин! И ещё по-своему:
- Эльен Сталин! Эльен Москва! - что означало: «Да здравствует Сталин! Да здравствует Москва!»
Худощавый, среднего роста человек в чёрной шляпе, застенчиво улыбаясь, приветливо помахивал в ответ рукой. Он был явно сконфужен таким приёмом, потому торопился, и сопровождавшие его люди едва поспевали за ним.
Но весть о госте из далёкой Москвы, облетая цехи комбината, опережала его. Во дворе становилось всё люднее, всё больше рабочих выбегало навстречу; приветствия звучали всё громче, всё горячей.
Так, под шумные рукоплескания, сопровождаемый уже целой толпой, московский токарь Павел Борисович Быков и вошёл в цех, где, как ему сказали, ждал его один из виднейших тружеников народной Венгрии, Муска Имре.
Это был невысокий человек в стареньком, но чистом комбинезоне, с живым угловатым лицом и маленькими прищуренными глазками. Быкову он сразу понравился. Он любил таких вот, как он выражался, «моторных» людей, не теряющихся ни при каких обстоятельствах.
Знаменитые токари тряхнули друг другу руки, познакомились; потом Муска заявил, что приветствует московского собрата по профессии как ученик учителя. Он сказал, что, используя опыт Быкова, о котором узнал из газет, выполняет теперь в день по три - четыре нормы. Он просил москвича передать благодарность стахановцам советской земли, подвиги которых вдохновляют венгерских тружеников.
Пока всё это переводили, Павел Борисович, продолжая улыбаться, цепким глазом осмотрел станок, на котором работал Муска, оценил приспособления, которыми тот пользовался, будто бы невзначай пощупал рукой резец и установил для себя, что передовой человек этого первоклассного в Европе завода имеет хороший станок, но резцы и приспособления у него такие, какие в Москве употреблялись ещё на заре стахановского движения.
Тем временем их окружила большая толпа. Всё ближнее крыло цеха прекратило работу. Станки утонули в шевелящейся массе блуз, кепок, каскеток, беретов и шляп. Вокруг рабочего места Муски как бы образовался амфитеатр.
Тут были рабочие в промасленных комбинезонах, техники и инженеры. Все с нетерпением смотрели на Павла Борисовича. Толпа тихо, но возбуждённо шумела, ожидая, когда гость заговорит. А москвич стоял среди них, спокойный и сосредоточенный, с улыбкой в уголках губ. Пока что он сам смотрел и слушал.
- Какая у здешних токарей скорость резания? - неожиданно спросил он.
- У лучших? Она достигает шестидесяти метров в минуту. Товарищ Муска у нас - рекордсмен: он довёл до ста метров, - ответил инженер, начальник токарного цеха, и, в свою очередь, поинтересовался: - А у вас?
- Скоростники на нашем заводе дают обычно шестьсот - семьсот метров. Моя рабочая скорость - тысяча, - ответил Павел Борисович.
Переводчик передал его слова в толпу, и в ответ послышался такой шум, что начальник цеха, стоявший возле гостя, тревожно покосился на окружающих. Павел Борисович не понял, конечно, восклицаний, раздававшихся на незнакомом языке, но в самом тоне их он уловил и восхищение, и удивление, и недоверие. Приметил он также, что в узких глазах Муски Имре вспыхнули восторженные огоньки. Это обрадовало токаря. Он улыбнулся своей широкой, простой русской улыбкой, улыбкой человека открытой души.
- А вот недели три назад, как раз перед отъездом сюда, в Венгрию, довелось мне, товарищи, испытывать новый станок, - сказал он, переходя с официального тона на обычный, каким он говорил дома, в родном цехе. - Пробу я ему делал. Вот это, я вам скажу, станочек! Я на нём довёл скорость до тысячи ста, а потом до тысячи трёхсот пятидесяти метров в минуту. И без всякого напряжения!
Переводчик, заводской человек, вопросительно посмотрел на токаря. Он знал технику скоростного резания металла, и ему думалось, что московский гость обмолвился или он не так понял его.
- Сколь скоро? Пожалуйста, прошу назвать последний цифр...
- Тысяча триста пятьдесят, - раздельно сказал Павел Борисович тем тоном, каким учитель произносит слова диктанта.
Переводчик покорно сообщил эту цифру. Узкие глаза Муски Имре вспыхнули ещё восторженнее. Но шум, который снова прошёл по толпе, на этот раз был уже другой. Одобрительных нот в нём почти не звучало. Быков уловил удивление, недоверие.
Его не понимают. Что ж, он не первый раз за границей. Он уже знает, что, как бы хорошо люди ни относились к его стране, как бы радостно ни воспринимали рассказы о её достижениях, им всё-таки трудно понять всё то необычное, великое, что рождает в себе мир строящегося коммунизма. И, не обращая внимания на явную насторожённость аудитории, он принялся ропливо разъяснять методы своей работы, рассказывать обо всём, что позволило ему достичь столь поразивших всех результатов в скоростном резании.
Павлу Борисовичу не раз доводилось читать лекции в высших учебных заведениях и даже делать доклад в научно-исследовательском институте. Он уверенно излагал тему и, говоря о любимых вещах, увлекался и едва сдерживал себя, чтобы давать время переводчику.
И тут он заметил пожилого рабочего в берете и чисто выстиранном, отглаженном комбинезоне. Этот незнакомый человек почему-то сразу привлёк его внимание. Что ему надо? Почему он с таким недоверием смотрит на руки московского гостя? Почему так насторожены его старческие глава, недружелюбно поблескивающие из-под седых бровей? А главное, почему он смотрит не в лицо, а на руки, да, именно на руки Павла Борисовича?
В одну из пауз, когда слова токаря переводились на венгерский язык, старик вдруг шагнул вперёд и крепко взял гостя за руку.
- Что вы хотите? - спросил Павел Борисович, слегка отшатнувшись от неожиданности.
Старик твердил какой-то вопрос. Смущённый переводчик смолк. Рабочие сердито шикали. Кто-то потянул старика за рукав. Начальник цеха тоже пытался отвести его в сторону. Но старик стоял, крепко расставив свои толстые ноги, упрямо, вновь и вновь повторяя те же слова.
- Да переведите же, что он хочет? - спросил Павел Борисович.
По тому, как застеснялись окружающие, он почувствовал, что сейчас произойдёт самое важное в этом его дружеском визите на венгерский завод.
- Он просит вас показать всем свои руки, - пробормотал смущённый переводчик.
Не отдавая себе отчёта, что означает эта необыкновенная просьба, токарь понял только, что старый венгр в отглаженном комбинезоне не верит его словам. Дальше получилось всё как-то само собой. Позабыв, что он на чужбине, токарь снял пальто. Он попросил у Муски халат и достал из кармана брюк свой резец, который привёз, чтобы показать его на венгерских заводах. Поставить резец на станок - дело нескольких минут. Укрепляя резец, Павел Борисович сердито бормотал, что рассказывать больше он не станет, а будет наглядно демонстрировать, как работают советские токари-скоростники.
Наладка станка - дело затяжное, но пока он возился на рабочем месте Муски Имре, вся окружающая его толпа точно застыла. Люди следили за быстрыми движениями рук, будто это были руки фокусника. Потом Павел Борисович выпрямился, вытер со лба пот и попросил увеличить число оборотов с трёхсот до семисот.
- До семисот? - переспросил начальник цеха.
- Для начала попрошу до семисот.
- До семисот, до семисот!... - прошелестело по толпе. Старый человек в комбинезоне стоял впереди других; он ещё недоверчиво, но уже смущённо следил за тем, как руки русского точно, с проворством несомненного мастера орудовали у станка.
Между тем весть о том, что знаменитый советский токарь будет показывать свои методы, уже облетела цехи. Толпа вокруг станка увеличивалась, уплотнялась. Семьсот оборотов! Это было неслыханно даже на этом первоклассном венгерском заводе.
Павел Борисович пустил станок, и, пока он прогонял первую стружку, взоры всех сосредоточились на режущей кромке резца с тем возбуждённым вниманием, с каким завзятые болельщики смотрят на финишную ленту в дни соревнований.
Станок работал. Токарь всё время слышал за своей спиной напряжённое дыхание сотен людей. Понимая, что тут, на заводе, который совсем недавно ещё принадлежал капиталисту, он демонстрирует перед людьми, начинающими приобщаться к социалистическим методам труда, всю нашу индустриальную культуру, Павел Борисович испытывал тот радостный подъём, который всегда ощущал в себе при опробовании каждого своего новаторского усовершенствования.
Все чувства заострены. Сердце бьётся радостно, мозг работает с предельной чёткостью, грудь глубоко дышит, хочется петь... Теперь уже он был уверен, что, увеличив скорость, далеко ещё не исчерпал мощности станка, что станок этот, хотя и уступает новейшим советским моделям, ещё таит в себе много скрытых резервов.
Станок и резец выдержали испытание. Он спросил как можно более спокойным тоном:
- Сколько оборотов станок может дать максимально?
- Тысячу четыреста, но это предел. Это, так сказать, рекламный предел, - ответил испуганный начальник цеха.
- Я прошу вас перевести на тысячу четыреста оборотов, - твёрдо сказал Павел Борисович.
Шум, похожий на тот, что пробегает по вершинам деревьев перед первыми ударами грозы, был ему ответом. Люди застыли. Только теперь Павел Борисович заметил, что никто уже в цехе не работает. Люди карабкались на штабели железа, заполняли подоконники, гроздьями свисали с пожарных лестниц.
- Простите, я не могу этого разрешить. Может произойти несчастье. Ведь так никто ещё в Европе не работал! - бормотал начальник цеха.
Он был бледен, капельки пота сверкали у него на висках, намокшая прядь волос прилипала к высокому лбу.
- Так работают в Советском Союзе. Ничего не произойдёт. Я ручаюсь! - уверенно ответил московский гость.
И директор комбината, венгерский инженер, работавший когда-то на одном из советских заводов и знающий, что такое слово стахановца, разрешил произвести эксперимент.
Обороты были увеличены.
- Прошу всех отойти: может поранить стружкой! - громко сказал Павел Борисович.
Это перевели несколько раз, однако никто не двинулся с места. Но когда над бешено вращающейся деталью поднялся серый султан дыма и раскалённая стружка, извиваясь змейкой, рванулась из-под резца, толпа, ахнув, отпрянула, раздалась.
Подле Павла Быкова, стоящего у станка, остался только Муска Имре. Умные, цепкие глаза венгерского токаря старались уловить, проанализировать каждое движение московского гостя.
В цехе настала необычайная тишина. Кто-то, сорвавшись с подоконника, вскрикнул, на него сердито зашикали. Те, что стояли поближе, достав часы, следили за секундными стрелками. Когда деталь была готова, начальник цеха громко объявил, что она обточена за две с половиной минуты вместо восьмидесяти минут по нормам завода!
И эта самая обыкновенная деталь, какие десятками лежали возле станка, сложенные в аккуратный штабелёк, стала ходить по рукам. Её осматривали как некое чудо, как изумительное произведение искусства.
Вот тогда-то в цехе и раздались аплодисменты, столь бурные, что Быкову показалось, будто от них дрожат устои, поддерживавшие потолок.
Старый рабочий в отглаженном комбинезоне, опустив глаза, медленно подошёл к московскому гостю.
- Спасибо, товарищ, - сказал он, не поднимая глаз, - спасибо за урок... Это урок жизни!
Павел Борисович, в котором ещё не погасли весёлое напряжение работы и чувство победы, одержанной над неизвестным врагом, с удивлением ощутил прикосновение большой ладони незнакомца, ладони шершавой, как подошва. Теперь он понял, что перед ним не враг, как он подумал было сначала, а заблуждавшийся друг, друг навсегда. И, задерживая его руку в своей, он спросил старика:
- А руки? Для чего вам понадобилось смотреть на мои руки? Широкое лицо старого рабочего густо покраснело.
- Я когда-то работал в Америке и слушаю иногда их радио, - выговорил он с некоторым усилием. - «Голос Америки». Там говорят, будто ваши трудовые рекорды - выдумка пропагандистов. И ещё говорят, будто вместо рабочих у вас за границу посылают партийных работников и инженеров. Я не хотел, чтобы меня на старости лет водили за нос.
Теперь Павел Борисович всё понял. Им вдруг овладел безудержный приступ смеха. Московский токарь захохотал звонко и заразительно на весь цех. И вместе с ним смеялся его новый венгерский друг Муска Имре, смеялись все эти токари, слесари, фрезеровщики, пришедшие посмотреть его работу, смеялся начальник цеха. И, наконец, оправившись от смущения, сначала улыбнулся, потом засмеялся и сам старый венгр, пожелавший осмотреть руки Павла Быкова.
- Чтоб они все лопнули, эти американские врали! - приговаривал он, трясясь от хохота. - И выдумают же!... Я, ребята, теперь скорей приёмник сломаю, чем ещё раз поймаю волну Нью-Йорка.
- Тебе б давно его надо сломать, дядя Лайош, голова б светлее стала, - послышалось из толпы".
пятница, 12 октября 2012 г.
"Той порою, когда смеркается..."
"... кто в березовой куще сморкается?
Цветом носа, глаз и волос,
несомненно, Великоросс".
50 лет назад в СССР национальный вопрос по части внедрения был уже в принципе решён: "За четыре месяца смотра-конкурса на лучшее предприятие по внедрению и оформлению изобретений, в листопрокатном цехе № 3 внедрено четыре изобретения, в комитет по делам изобретений отправлено две заявки. За внедренное изобретение «Система управления агрегатом для последовательной обработки листов после прокатки» авторам его тт. Шварцгорну, Гринблату и Тикоцкому выдано авторское вознаграждение по 1653 руб. каждому. За внедренное «Транспортирующее устройство для стальных листов в линиях сортировки» авторам изобретения тт. Солодовникову, Богомолову, Журавскому, Плахову и Фролову выплачено вознаграждение по 950 руб. каждому".
Цветом носа, глаз и волос,
несомненно, Великоросс".
четверг, 11 октября 2012 г.
"Как у Волги, у реки, у реки..."
"... На заре поют гудки, эх, гудки".
60 лет назад в СССР делегаты разных важных съездов и слётов любили от безделья звонить задарма по межугороднему телефону:
"Раздался резкий телефонный звонок. Николай поднял трубку.
- Сталинград заказывали?
- Да, да, заказывал... - ответил Николай.
- Не отходите. Минуточку...
В телефонной трубке на фоне общего шума попискивали гудочки, что-то позванивало, потом включились далёкие-далёкие голоса: «Я Тикси», «Я Красноводск», - потом голоса исчезли, и вдруг из гула прорезался чёткий и громкий голос телефонистки:
- Москва, говорите! Сталинград на линии.
«Это я - то Москва?», - подумал Николай и улыбнулся про себя, потом услышал, как звенящий фон трубки как бы расширился, потому что вошли в него новые звуки: звон колокола, рёв воздуха и пламени, шум машины и металлических ударов, - эти звуки были такие привычные, такие обычно незаметные, что, услышав их, Николай не мог сказать ни слова: что-то сжалось в горле. Потом послышалось знакомое покашливание обер-мастера и его голос: «Ерёмин, дверь закрой, ничего не слышно».
Николай представил себе маленькую комнатку обер-мастера и в ней за столом на стуле «самого», затем на скамье у стены Ерёмина, а рядом подручных... «Значит, сейчас смена Ерёмина».
Ещё нет и недели, как Николай уехал, а уже не раз шевельнулась тревога: как там, на участке, кто там в перерыв проводит беседы, - да мало ли что могло беспокоить Николая, человека, привыкшего в течение многих лет ежедневно жить делами цеха, жизнью всего заводского коллектива!
- Я Сталинград, - сказал голос обер-мастера.
- А я Москва, Александр Григорьевич. Здравствуйте...
- А, здравствуй, Николай! Фу ты, совсем оглушил, слышимость-то какая. Ну, как Москва?..
- Москва? - переспросил Николай и сразу представил себе всё, что видел за эти дни: свою комнату в гостинице «Москва», метро, Третьяковку, Большой театр, Музей Ленина, затем по каменной горке мысленно прошёл Спасскими воротами в Кремль, и вот он в Большом зале Кремлёвского дворца. - Москва?.. - переспросил Николай - Знаете...
- Погоди, - перебил обер-мастер. - Сталина видел? Как он?
- Видел, Александр Григорьевич... - И Николай рассказал, как появился на трибуне Сталин в своём обычном сером костюме, с золотой звёздочкой над левым карманом, как поднялся в едином порыве весь зал - все делегаты съезда - и как Сталин аплодировал вместе со всеми. Николай рассказывал всё, он сохранил в своей памяти каждое движение вождя, каждый взгляд, брошенный им в зал, и как задумался товарищ Сталин, опершись подбородком о правую руку, и как потом пересел и что-то начал быстро писать... - Вы слышите меня, Александр Григорьевич? - спросил Николай в трубку.
- Говори, говори, Николай, слушаем... Выглядит как?
- Хорошо выглядит. Бодро.
- Ну, дай бог. Помолчали. Потом обер-мастер будто вспомнил:
- А ты чего звонишь? Соскучился?
- Да, есть немного. Как там на участке?"
"Раздался резкий телефонный звонок. Николай поднял трубку.
- Сталинград заказывали?
- Да, да, заказывал... - ответил Николай.
- Не отходите. Минуточку...
В телефонной трубке на фоне общего шума попискивали гудочки, что-то позванивало, потом включились далёкие-далёкие голоса: «Я Тикси», «Я Красноводск», - потом голоса исчезли, и вдруг из гула прорезался чёткий и громкий голос телефонистки:
- Москва, говорите! Сталинград на линии.
«Это я - то Москва?», - подумал Николай и улыбнулся про себя, потом услышал, как звенящий фон трубки как бы расширился, потому что вошли в него новые звуки: звон колокола, рёв воздуха и пламени, шум машины и металлических ударов, - эти звуки были такие привычные, такие обычно незаметные, что, услышав их, Николай не мог сказать ни слова: что-то сжалось в горле. Потом послышалось знакомое покашливание обер-мастера и его голос: «Ерёмин, дверь закрой, ничего не слышно».
Николай представил себе маленькую комнатку обер-мастера и в ней за столом на стуле «самого», затем на скамье у стены Ерёмина, а рядом подручных... «Значит, сейчас смена Ерёмина».
Ещё нет и недели, как Николай уехал, а уже не раз шевельнулась тревога: как там, на участке, кто там в перерыв проводит беседы, - да мало ли что могло беспокоить Николая, человека, привыкшего в течение многих лет ежедневно жить делами цеха, жизнью всего заводского коллектива!
- Я Сталинград, - сказал голос обер-мастера.
- А я Москва, Александр Григорьевич. Здравствуйте...
- А, здравствуй, Николай! Фу ты, совсем оглушил, слышимость-то какая. Ну, как Москва?..
- Москва? - переспросил Николай и сразу представил себе всё, что видел за эти дни: свою комнату в гостинице «Москва», метро, Третьяковку, Большой театр, Музей Ленина, затем по каменной горке мысленно прошёл Спасскими воротами в Кремль, и вот он в Большом зале Кремлёвского дворца. - Москва?.. - переспросил Николай - Знаете...
- Погоди, - перебил обер-мастер. - Сталина видел? Как он?
- Видел, Александр Григорьевич... - И Николай рассказал, как появился на трибуне Сталин в своём обычном сером костюме, с золотой звёздочкой над левым карманом, как поднялся в едином порыве весь зал - все делегаты съезда - и как Сталин аплодировал вместе со всеми. Николай рассказывал всё, он сохранил в своей памяти каждое движение вождя, каждый взгляд, брошенный им в зал, и как задумался товарищ Сталин, опершись подбородком о правую руку, и как потом пересел и что-то начал быстро писать... - Вы слышите меня, Александр Григорьевич? - спросил Николай в трубку.
- Говори, говори, Николай, слушаем... Выглядит как?
- Хорошо выглядит. Бодро.
- Ну, дай бог. Помолчали. Потом обер-мастер будто вспомнил:
- А ты чего звонишь? Соскучился?
- Да, есть немного. Как там на участке?"
среда, 10 октября 2012 г.
"Шаг страны размерен и уверен..."
"...Флаг страны шумит на гребне лет.
Новый день уже стоит у двери,
Окрыленный сводками побед". 
Итак, наш счёт на конец сентября 2012 года мы можем оценить в $13938, что означает увеличение счёта за сентябрь на $682, или на 5.1%. С начала 2012 года счёт стал больше на $441, или на 3.3%. С 8 ноября 2007 года по 30 сентября 2012 года счёт увеличился на $8938, или на 179%.
вторник, 9 октября 2012 г.
"Я высыпал бы сотню жалоб, быть может, зря... быть может, зря..."
"... Но так, что крыша задрожала б,
Потек бы глаз у фонаря!.. "
65 лет назад в СССР работники прилавка героически защищали советский колхозный строй от политически неустойчивых слабаков:"С хорошим настроением возвращался домой 9 октября старший сварщик стана «500» А. Горбунов. Смену отработал неплохо, получил получку, как тут удержаться, чтобы не заглянуть в магазин № 3 за тем, чтобы отоварить продуктовые карточки. И он переступил порог. Хорошее настроение не покидало его до тех пор, пока он не обратился к продавщице Аникиной с вопросом, будут ли отоваривать крупу. В ответ—молчание. Не ответила она и на повторный вопрос. Другой может и ушел бы, пожимая плечами, но т. Горбунов проявил неслыханную «дерзость», продолжая все же добиваться ответа. —Дайте книгу жалоб, — попросил он, наконец. Продавщицы Аникина и, подошедшая к этому моменту, Благодарева сразу обрели дар речи и затараторили, что книги не дадут, что они не обязаны давать книгу, всякому, что они знают, какие там записи запишут и т.д. А. Горбунов не отступал. Его требования поддержал инженер основного механического цеха Б. Ронин. Но продавщицы твердо стояли на своем, не допуская занесения в книгу жалоб неблагоприятных для них замечаний. Так книги жалоб и не дали посетителям".
Потек бы глаз у фонаря!.. "
понедельник, 8 октября 2012 г.
"Был готов к отплытью катер, на посту стоял минер..."
"... Через борт с подружкой Катей вел секретный разговор:
"Разрешите обратиться, я сменюсь после ноля,
Предлагаю прокатиться там, где минные поля".
40 лет назад в СССР некоторые руководители на местах притормаживали сплошное минирование вверенных им объектов: "Когда руководители пассивничают. «Пахомов с сожительницей Шкепу вели аморальный образ жизни. Нигде не работали, пьянствовали, нарушали общественный порядок. Для приобретения спиртного нужны были деньги. Их выпивохи добывали путем хищения и последующей продажи готовой продукции из производства товаров народного потребления металлургического комбината. Пользуясь недостаточной организацией хранения продукции, они неоднократно проникали на площадку, где хранилась эмалированная посуда, и беспрепятственно выносили ее в нужном им количестве. Всего они вынесли 105 тарелок, 30 кастрюль на общую сумму 87 рублей 34 копейки». Изложенное выше взято из частного определения городского народного суда, который по заслугам наказал воришек-тунеядцев. В определении суд также указал, что «Пахомов и Шкепу совершали хищения, пользуясь плохо охраняемыми, местами территории комбината: они пролезали под железнодорожными воротами у проходной № 4 и воротами, ведущими на территорию цеха. И всегда это происходило от 24 до 2 часов ночи». Суд известил администрацию производства металлоизделий для принятия мер, исключающих возможность хищения через указанные места. Выло это в конце августа. Но по сей день никаких мер администрация так и не приняла. И напрасно члены общекомбинатской комиссии по смотру сохранности социалистической собственности рекомендовали руководителям производства товаров народного потребления, какие технические средства лучше изготовить для охраны материальных ценностей. Все предложения остались лишь предложениями. А хищение посуды до сих пор продолжается".
"Разрешите обратиться, я сменюсь после ноля,
Предлагаю прокатиться там, где минные поля".
воскресенье, 7 октября 2012 г.
суббота, 6 октября 2012 г.
"Мы поём о великой победе труда..."
"... О несметных богатствах Сибири,
О колхозных полях, о зелёных лугах,
О свободном пути к изобилью".
45 лет назад в СССР хорошим спросом у населения пользовались кокс и рифленое железо: "Это была обычная сентябрьская ночь. Но стрелку вооруженной охраны комбината Анне Федоровне Петрыкиной она запомнится надолго. Как всегда собранная, подтянутая, стояла Анна Федоровна на посту, охраняя проезд на шлакообрабатывающее предпритие. Проверяла пропуска, внимательно осматривала грузы в кузовах автомашин. Одна автомашина вызвала подозрения: шофер, везущий кокс, был чем-то явно обеспокоен. Анна Федоровна сразу приняла решение: автомашину задержать! Тут же потребовала, чтобы шофер вышел из кабины в прошел в постовую будку. Он отказался. И только после того, как на него была направлена винтовка, водитель выполнил требование постового. Из документов Анна Федоровна узнала, что фамилия шофера Штафиенко, а машина, за рулем которой он сидел, принадлежит транспортному управлению треста «Магнитострой». Пока Анна Федоровна разбиралась с задержанным, один из двух сообщников Штафиенко пытался угнать автомашину. И тут ночную тишину разорвали два выстрела. Это стрелок Петрыкина выстрелила по баллонам. С шипением вырвался наружу воздух. Машина замерла. Как оказалось позднее, под коксом в кузове были спрятаны еще 20 листов рифленого железа на сумму 144 рубля".
О колхозных полях, о зелёных лугах,
О свободном пути к изобилью".
пятница, 5 октября 2012 г.
"Уже давным-давно замечено, как некрасив в скафандре Водолаз..."
"... Но несомненно есть на свете Женщина,
что и такому б отдалась".
45 лет назад тезисы ЦК КПСС будили пытливые мысли в советских водолазах: "За окном догорает день, и последние лучи огромного желтого солнца, как маленькие прожектора, выхватывают из густеющей темноты комнаты отдельные предметы. Встав из-за стола, Михаил Николаевич Балдин прошелся по кабинету, включил свет. Аккуратной стопкой сложил книги и журналы. Снова, в который уже раз, просмотрел свои записи, сосредоточился. Итак, учебный год в системе партийного просвещения начался. М. Н. Балдин, начальник участка цеха водоснабжения комбината, в пропагандистской работе не новичок. Третий год ведет занятия в начальной политшколе. И все же, готовясь идти к слушателям, он немного волнуется. — Все уже собрались, Михаил Николаевич, — сказал заглянувший в кабинет староста кружка водолаз А. Каримов. Слушатели школы — водолазы, электромашинисты, слесари — сели за длинный стол, приготовили тетради и авторучки. Михаил Николаевич ознакомил их с планом занятий на год, рекомендовал необходимую литературу. Затем сказал: — Сегодня мы начнем изучение первого раздела Тезисов ЦК КПСС «50 лет Великой Октябрьской социалистической революции». Говорит он неспеша, подбирая и взвешивая каждое слово. Поочередно оглядывает рабочих. Главное, чтобы твои слова не упали в пустоту, а будили пытливую мысль в слушателях".
что и такому б отдалась".
четверг, 4 октября 2012 г.
"Товарищ Молотов! В дар прими простые, нехитрые песни мои..."
"... В сердце я имя твое сохранил,
Великого Ленина ученик".
65 лет назад советское руководство дало отмашку советским писателям смело гадить на бывших союзников по борьбе с гитлеризмом: "В связи с опубликованием в «Литературной газете» №39 статьи писателя Б. Горбатова «Гарри Трумэн» посол США в Москве г. Смит обратился 25 сентября к Министру Иностранных Дел СССР B. М. Молотову с письмом, в котором пишет: «В течение моего полуторагодичного пребывания в Советском Союзе я с глубочайшим сожалением вынужден был наблюдать, как в советской печати увеличивался поток полуправды, искажений и абсолютной неправды о моей стране и о моем правительстве. Я пытался не обращать внимания на эту кампанию подстрекательства в печати, полагая, что бороться против несметного числа ложных или неверных заявлений означало бы лишь подливать масло в тот огонь ненависти к моей стране, который советская печать, повидимому, решила, разжечь в сердцах советских людей. Однако теперь возник такой случай, когда я должен нарушить это правило, установленное мной самим. Статья некоего Бориса Горбатова, только что опубликованная в № 39 «Литературной газеты», содержит столь от'явленно клеветнические личные выпады против Президента Соединенных Штатов, что я не могу допустить, чтобы она была оставлена без самого энергичного протеста. Эта статья глубоко меня потрясла. Как я лично несколько раз говорил Вам, я считаю, что я должен исполнять определенный долг в отношении Советского Правительства, равно как и в отношении своего собственного, и что этот долг состоит в том, чтобы информировать Советское Правительство, как можно более честно и откровенно, относительно убеждений и мнений народа моей страны. Поскольку это так, то я должен дать Вам самое торжественное заверение, что каждый честный американский гражданин независимо от его политических убеждений будет глубоко оскорблен этой статьей и сочтет, что сам он в какой-то мере явился об'ектом того личного оскорбления, которое было нанесено Президенту Трумэну без всякой на то причины. Я не помню, чтобы печальной памяти д-р Геббельс в самый разгар нашей общей борьбы против нацистской Германии когда-либо доходил до большого издевательства и брани против главы вражеской страны, чем это сделал г-н Горбатов против главного должностного лица дружественного и союзного государства. В этой связи я должен сказать, что я никогда не поверил бы, что советский писатель позволит себе или что ему будет позволено провести аналогию между Президентом Соединенных Штатов и нашим недавним общим врагом — Гитлером. Г-н Горбатов заходит так далеко, что косвенно критикует Президента Трумэна за общение с нашим верным и преданным союзником в недавней войне — Президентом Бразилии, которому без всякого на то основания приписывается какая-то связь с державами оси в предшествующий период. Любой непредубежденный наблюдатель, знакомый с ходом истории после 1939 года, согласится, что критика подобного рода совершенно не к лицу советскому писателю. Я не могу поверить, чтобы статья г-на Горбатова отражала мнение Советского Правительства, и я прошу, поэтому, чтобы она была официально дезавуирована. Если же, вопреки моему убеждению, эта статья одобряется Советским Правительством, то я был бы благодарен за заявление об этом». В. М. Молотов ответил 27 сентября г. Смиту следующим письмом: «Подтверждая получение Вашего письма от 25 сентября, я должен заявить, что не считаю возможным вступать с Вами в обсуждение статьи писателя Б. Горбатова в «Литературной газете», так как Советское Правительство не может нести ответственность за ту или иную статью и, тем более, не может принять заявленный Вами протест по такому поводу. Поскольку, однако, Вы в своем письме решили взяться за общую оценку советской печати, и при этом получается совершенно извращенная картина положения, я должен заявить о своем несогласии с Вашей точкой зрения на советскую печать. Вопреки Вашему утверждению, именно советская печать, больше, чем печать какой-либо другой страны, стремится возможно шире освещать действительное положение и подлинные факты из жизни других стран, придавая особенное значение укреплению дружественных отношений между народами. Это в полной мере относится и к Соединенным Штатам Америки, причем, всякий шаг или выступление правительства и деятелей США, направленные на укрепление нормальных отношений между странами и на поддержание всеобщего мира, неизменно встречают горячую поддержку в советской печати, и это настолько общеизвестно, что не нуждается ни в каких подтверждениях. Этого отнюдь нельзя сказать о той американской печати, которая столь широко поощряется крайними реакционными кругами в США и которая не только изо дня в день помещает лживые и клеветнические статьи об СССР и его деятелях, но и разжигает вражду между народами, не встречая какого-либо серьезного отпора в США, о чем Вам, г-н посол, конечно, хорошо известно и о чем нет двух разных мнений в международных демократических кругах".
Великого Ленина ученик".
среда, 3 октября 2012 г.
"Как вы, я - часть великого перемещенья сроков..."
"... И я приму ваш приговор
Без гнева и упрека".
50 лет назад советские приговоры встречали одобрение всех присутствующих: "Смотришь иной раз, кажется ничего человек, плохого о нем не слышно, ан, глядишь, споткнулся. Разные причины сопутствуют этому, а для слесаря Григория Лучинина такой причиной 24 сентября явились именины брата. Столь невинное семейное торжество могло бы и закончиться тихо и мирно, да Г. Лучинин, что называется «зарвался». Так проявлял братскую любовь, так провозглашал за здоровье брата, что сам на ногах не устоял ни в тот день, ни на следующий. С горем пополам доплелся до цеха, но к работе его не допустили. И вот слесарь Г. Лучинин перед судом коллектива — на расширенном заседании цехового комитета ответ держит. На заседании его товарищи по работе, те, кто надеялся на него, те, кого он опозорил. — Как можно допустить, чтобы рабочий, гордящийся сознанием принадлежности к большой армии строителей коммунизма, так уронил себя? — спрашивал подручный кузнеца Александр Матвеев. Он корил и стыдил нарушителя. — Да за такие дела и из цеха турнуть не жаль. Но раз он исправиться обещает, пойдем навстречу, предлагаю перевести его на нижеоплачиваемую работу. Кузнец М. Панков, мастер С. Каменских, зам. начальника цеха Ф. Цымбалюк тоже произнесли немало гневных слов, обличая нарушителя. — Где твоя совесть рабочего, человека, где уважение к коллективу, каковы перспективы? — спрашивали они. Горько было слушать все это Г. Лучинину, еще горше было выступать, отвечать, каяться. И потупя глаза, путаясь и сбиваясь, произнес он просьбу простить его, обещал навсегда запомнить этот суровый урок. Покаяние покаянием, а за содеянное получи. И вынес решение цехком—просить директора комбината и профком перевести Г. Лучинина на три месяца на нижеоплачиваемую работу. В тот же день, когда «погорел» Г. Лучинин, споткнулся и слесарь-электрик Юрий Удалов. Нашлись друзья — Леша Ноликов со стана «2500», Ванька и Женька, фамилий которых он не помнит, как не помнит и причины, вызвавшей выпивку. Собрались в общежитии и принялись пить. Пили в субботу, опохмелялись в воскресенье, а в понедельник Удалов подняться не смог. Ему также пришлось ответ держать перед коллективом на том же заседании цехкома и выслушать гневные слова товарищей. Но еще ниже упали подручные кузнеца Иван Лепко и Иван Кречин. Еще в конце июля они со своими дружками, тоже подручными кузнеца, М. Матусом, А. Самойловым, Ю. Чебыкиным в трамвае учинили пьяный дебош. Их задержали, утихомирили, отпустили до суда. Но скоро забыли ребята, возвратились к прежнему — пошли в ресторан правобережного вокзала «обмывать новый вокзал». А кончилось все потасовкой да протоколами, да судом. Народный суд приехал в цех. Красный уголок не мог вместить всех, пришедших сюда рабочих цеха. Почувствовали виновные, что не шутки шутить с ними собираются, пришло позднее раскаяние. Но суд есть суд. Глубоко, подробно разбирают все обстоятельства, выясняют степень виновности каждого. Тут уж «пьян был, ничего не помню» во внимание не берется, здесь честь коллектива затронута, злостное хулиганство установлено. Как бересту на огне карежит виновников каждое слово судей, свидетелей. А когда выступил общественный обвинитель бригадир газовщиков Георгий Исаевич Макаров, особо остро почувствовали они и горечь своего падения, и презрение рабочих цеха. Общественный обвинитель указал на пагубные последствия пьянки, когда забывают честь, теряют совесть, втаптывают в грязь доброе имя советского рабочего. И пришлось горько поплатиться хулиганам, каждый из них получил свой срок заключения. Приговор суда был встречен одобрением всех присутствующих".
Без гнева и упрека".
50 лет назад советские приговоры встречали одобрение всех присутствующих: "Смотришь иной раз, кажется ничего человек, плохого о нем не слышно, ан, глядишь, споткнулся. Разные причины сопутствуют этому, а для слесаря Григория Лучинина такой причиной 24 сентября явились именины брата. Столь невинное семейное торжество могло бы и закончиться тихо и мирно, да Г. Лучинин, что называется «зарвался». Так проявлял братскую любовь, так провозглашал за здоровье брата, что сам на ногах не устоял ни в тот день, ни на следующий. С горем пополам доплелся до цеха, но к работе его не допустили. И вот слесарь Г. Лучинин перед судом коллектива — на расширенном заседании цехового комитета ответ держит. На заседании его товарищи по работе, те, кто надеялся на него, те, кого он опозорил. — Как можно допустить, чтобы рабочий, гордящийся сознанием принадлежности к большой армии строителей коммунизма, так уронил себя? — спрашивал подручный кузнеца Александр Матвеев. Он корил и стыдил нарушителя. — Да за такие дела и из цеха турнуть не жаль. Но раз он исправиться обещает, пойдем навстречу, предлагаю перевести его на нижеоплачиваемую работу. Кузнец М. Панков, мастер С. Каменских, зам. начальника цеха Ф. Цымбалюк тоже произнесли немало гневных слов, обличая нарушителя. — Где твоя совесть рабочего, человека, где уважение к коллективу, каковы перспективы? — спрашивали они. Горько было слушать все это Г. Лучинину, еще горше было выступать, отвечать, каяться. И потупя глаза, путаясь и сбиваясь, произнес он просьбу простить его, обещал навсегда запомнить этот суровый урок. Покаяние покаянием, а за содеянное получи. И вынес решение цехком—просить директора комбината и профком перевести Г. Лучинина на три месяца на нижеоплачиваемую работу. В тот же день, когда «погорел» Г. Лучинин, споткнулся и слесарь-электрик Юрий Удалов. Нашлись друзья — Леша Ноликов со стана «2500», Ванька и Женька, фамилий которых он не помнит, как не помнит и причины, вызвавшей выпивку. Собрались в общежитии и принялись пить. Пили в субботу, опохмелялись в воскресенье, а в понедельник Удалов подняться не смог. Ему также пришлось ответ держать перед коллективом на том же заседании цехкома и выслушать гневные слова товарищей. Но еще ниже упали подручные кузнеца Иван Лепко и Иван Кречин. Еще в конце июля они со своими дружками, тоже подручными кузнеца, М. Матусом, А. Самойловым, Ю. Чебыкиным в трамвае учинили пьяный дебош. Их задержали, утихомирили, отпустили до суда. Но скоро забыли ребята, возвратились к прежнему — пошли в ресторан правобережного вокзала «обмывать новый вокзал». А кончилось все потасовкой да протоколами, да судом. Народный суд приехал в цех. Красный уголок не мог вместить всех, пришедших сюда рабочих цеха. Почувствовали виновные, что не шутки шутить с ними собираются, пришло позднее раскаяние. Но суд есть суд. Глубоко, подробно разбирают все обстоятельства, выясняют степень виновности каждого. Тут уж «пьян был, ничего не помню» во внимание не берется, здесь честь коллектива затронута, злостное хулиганство установлено. Как бересту на огне карежит виновников каждое слово судей, свидетелей. А когда выступил общественный обвинитель бригадир газовщиков Георгий Исаевич Макаров, особо остро почувствовали они и горечь своего падения, и презрение рабочих цеха. Общественный обвинитель указал на пагубные последствия пьянки, когда забывают честь, теряют совесть, втаптывают в грязь доброе имя советского рабочего. И пришлось горько поплатиться хулиганам, каждый из них получил свой срок заключения. Приговор суда был встречен одобрением всех присутствующих".
вторник, 2 октября 2012 г.
"Нам ли стоять на месте..."
"... В своих дерзаниях всегда мы правы.
Труд наш есть дело чести,
Есть подвиг доблести и подвиг славы".
45 лет назад в СССР руководство широко поощряло любые смелые эксперименты, направленные на уменьшение себестоимости выпуска продукции и увеличение объёмов производства: "Сталевар семнадцатой мартеновской печи Александр Михайлович Рудаков пришел в цех в свой выходной день. Плохая весть привела его к агрегату. Еще издали он увидел зияющее большое отверстие в своде печи. Агрегат выглядел каким-то беспомощным, колоссальная энергия растрачивалась вхолостую. — Обвалился свод, — докладывал своему напарнику сталевар Шайхуд Гизятов. — Доэкспериментировались, — с досадой сказал Рудаков. Он имел в виду работников заводской лаборатории металлургической теплотехники. На семнадцатой мартеновской печи решили провести опыт, заставить работать агрегат без кессона. Опыт, к сожалению, не удался".
Труд наш есть дело чести,
Есть подвиг доблести и подвиг славы".
понедельник, 1 октября 2012 г.
"Пули думают, что убивают, и летят, и летят без конца..."
"... Но бессильны убить - лишь вбивают,
Партбилеты вбивают в сердца".
45 лет назад в СССР на давнюю на войну часто списывалось и самое обычное врачебное распиздяйство: "Дворец культуры трудовых резервов. Второй этаж. Дверь направо помечена табличкой «Комната боевой трудовой славы». В комнате, обставленной различными экспонатами, запечатлевающими славные подвиги труда и героические события минувших военных лет, четверо: трое пожилых, убеленных сединами мужчин и женщина. Председатель Клуба боевой и трудовой славы Александр Васильевич Медведев рассказывал своим коллегам, ветеранам войны, приехавшим сюда из Миасса, об истории создания музея, интересных событиях и фактах, связанных с некоторыми его экспонатами. — Вот посмотрите эту пулю, — подает он находящийся в пробирке кусочек свинца в медной «рубашке» Александру Александровичу Матвееву. — Эти девять граммов мой знакомый Павел Данилович Донец двадцать один год носил в среднем пальце руки, сам о том не подозревая. Как это могло произойти? А вот как. Однажды во время боя боец орудийного расчета Павел Донец был ранен в палец навылет. В лазарете руку перебинтовали, и вскоре рана зарубцевалась. Однако утолщение на пальце после ранения осталось, не проходило. Врачи объяснили это неправильным сращением сухожилий. Через двадцать один год палец серьезно забеспокоил. Павел Данилович обратился в больницу. Рентгеновский снимок показал неожиданные результаты: в пальце сидит пуля! Как пуля? Почему она там? Ведь ранение было сквозное. Врачи-эксперты попытались объяснить этот неправдоподобный случай. Исходя из того, что пуля была деформирована, они предположили, что через несколько мгновений после ранения навылет, еще одна пуля, срикошетив от чего-то, попала в то же самое место, да так и осталась там незамеченная. На войне может быть и такое, — заканчивает Александр Васильевич повествование об этом случае".
Партбилеты вбивают в сердца".
